***
Поздним вечером Даня как обычно сидел за уроками. Постукивая погрызанным карандашом о стол и напряжённо всматриваясь в уже набивший оскомину учебник, парень всё ломал голову над какой-то пустяковой задачей. Геометрия сегодня совсем не давалась, и у Дани возникало некое чувство дежавю, потому что и неделю, и две назад приходила такая же напасть. Так и до двоечника недалеко. Он просто не может. Черепная коробка забита совсем не уроками. Закинув голову к потолку, Даня сделал глубокий вдох. «Мне кажется, я скоро сойду с ума» — Никогда раньше парень не задумывался о том, как тяжело живётся глупым людям, но теперь он готов искренне им посочувствовать. Прошло ещё десять минут бессмысленных попыток. «Чёрт, стоит спросить кого-то более компетентного в таких вопросах!» — обессилено заключил Даня, швырнув карандаш в другой конец комнаты. Жаль только, что во всём их огромном доме не найдётся человека, помнящего хоть что-то из простейшей геометрии. Многие даже не знают, куда уж там помнить; дед, кажется, вообще четыре класса закончил. Хотя мудрости в нём количество нескончаемое. Может, родители? Мама Полина уже не первый год лепит свои горшки и вазы. Она же как-то рассчитывает их параметры, чтобы они точно влезли на специально подготовленную полочку? И вообще, из жителей дома она больше всех походит на психически здоровую. В последнее время здесь творится какая-то чертовщина… Даня откинулся на спинку стула. Его голова уже начинала трещать, а глаза смыкаться от усталости. «Не попробуешь — не узнаешь» — От дальнейших размышлений спасла старая добрая поговорка, и парень, подскочив со стула, направился в сторону двери.***
«Нахуя я сюда припёрся? Эта тусовка скучнее литературы…» — Ваня полустоял в углу с бутылкой какого-то пива и смотрел в окно. За тяжёлыми бордовыми шторами особняка стояла ночная мгла. Она закутывала в своё черное одеяло небольшой сад и тропинку, ведущую к калитке. Привычное, даже несколько скучноватое зрелище для богатенького подростка вроде Вани Иванова. У него-то дома настоящий зверь живёт. И это он не про маму Лиду. Мрачное, заполненное раскалённым воздухом помещение было набито пьяными подростками: пацанами, девчонками, а по стенам расплывались разноцветные огоньки и узоры. Хозяином хаты был Петров. Вроде вчера, ближе к вечеру, он написал Ване: «В пятницу у меня такой замес будет, охуеешь!». А Иванов зачем-то поверил, припёрся в это сраное поместье… Теперь, дурак, стоит как гусь у стенки и пытается не уснуть прямо здесь, в компании дружков-синяков. Он до такого пока ещё не докатился. Прошёл час. Ваня догадался достать телефон и заглянуть в галерею. Это занятие всегда развлекало его и позволяло отвлечься. Парень пролистал бесконечные фотки природы, появляющиеся в его галерее произвольно, и наткнулся на нечто странное… Хотя нет, семейная фотография — это не странно. Странно то, что Ваня по какой-то причине завис именно на ней среди сотен других и отчаянно не мог пролистнуть. В фотке этой не было ничего особенного. Слева папа Лёша: он держит в руках только что пойманного окуня и улыбается. Рядом с ним стоит мама Полина и брезгливо отворачивается от рыбы, зажмурив глаза. Эта картина выглядела довольно забавно, но парня заинтересовали далеко не родители. На заднем плане стоит рыбацкий стул, в котором сонно развалился Данила. Яркое летнее солнце освещает его рыжие волосы и кожу, похожую на дорогой мрамор. На нём клетчатая рубашка тусклых оттенков, какие-то кремовые брюки, которые он донашивает за отцом уже лет шесть. А ноги без ботинок, поджимаются и прячутся от горячего света где-то под стулом. Там, где тень. И лицо у Дани такое блаженное, спокойное. Брови как обычно чуть сведены к переносице, будто этот гений современности и во сне о компьютерах и Стиве Джобсе размышляет. Даже ревность какая-то просыпается. Даня такой хрупкий. Как сахар, слегка опущенный в горячий чай. Чуть тронешь — и растает в глубине кружки, будто и не было вовсе. Казалось, он — ещё один солнечный лучик, источающий чистый невинный свет. Смотреть на него вот так, не прячась, было невероятным удовольствием. Ваня не мог себе такого позволить за семейным обедом или в школьном коридоре. Но сейчас можно. В этом днём золотом, а ночью чёрном зале. Точнее, в его углу, где Ваня полустоит с бутылкой какого-то пива в одной руке и телефоном в другой. И чувствует тепло через яркий экран, который, кажется, перескочишь — и окажешься наконец на летнем берегу озера, рядом со спящим, донельзя прекрасным Данькой. Но так этот экран толст и крепок, что не пробраться сквозь него к этому лучику света. Нельзя, но так хочется оказаться ближе, дотронуться до Дани как до музейного экспоната, который всегда хранится под стеклом. Ване долго не хотелось этого признавать, но он втрескался в этого… В общем, Даню. В светлые глаза, смущённое выражение лица после каждой пошлой шуточки, даже не ему адресованной. В ботанские привычки, в непонятную нежность к книгам, животным (особенно рысям), людям. Ко всему, что его окружает. И как Ваня умудрился-то, а? Ведь Данька… Данька — не сексуальная девчонка в короткой юбке с полным марафетом, наведённом на её кукольном лице макияжем. Даня не женственный. Он просто ботаник-девственник с последней парты, который ворвался в полную страсти и тусовок жизнь Иванова и нагло поселился в пылающем подростковом сердце. Которое Ваня тщательно готовил для какой-нибудь красотки помладше, которую он обязательно встретил бы в одном из баров в откровенном чёрном, ну, или красном платье и бокалом мартини в изящной руке. Раньше он постоянно думал о девушках: о красивой фигуре, пухлых, подчёркнутых красной помадой губах, большой груди. Но как только на его скрипучем диване появился этот вечно ворчащий книжный червь, сидя в ванной, пока никого нет дома, Ваня представляет только тонкие пальцы и плечи, белую мраморную, мать её, шею и невинный взгляд, который так и хочется превратить в развратный и, пожалуй, умоляющий. Теперь за Данечкой пол школы бегает на цыпочках, старается не сломать. Как только он перевёлся, все начали пылинки с него сдувать: учителя, завуч, господи, директриса. Он же пример для всех, образ школы. «Лучший ученик» — его почётное, заслуженное звание. Лучший… А Эльке каждый раз кулаки чешутся вмазать за то, как она смотрит на Даню. Как глазки свои большие строит, чёлочку поправляет и тёпленько, миленько улыбается, как будто за котёночком ухаживает. Бесит. Она не любит его. Ей вообще поебать с кем мутить, просто Даня — лучший. А эта девчонка привыкла получать всё самое лучшее в свои лапы и использовать, вертеть как вздумается. Ваня сжал зубы. Потом резко оторвал взгляд от телефона и поспешил выйти из помещения, попутно засовывая средство связи в первый найденный карман. За длинным, богато украшенным коридором последовала прихожая, встретившая парня полным бардаком. Все ребята на ходу раскидали свои вещи и ушли веселиться. Уебаны. А больше всего бесило то, что Ваня ничуть от них не отличается. Кажется, где-то тут он оставил свою куртку и обувь… — Ваня? Уже уходишь? — спросил появившийся из ниоткуда Петров. Он упёрся плечом в стену и вскинул брови, подметив, что движения Иванова были какими-то механическими, нечеловеческими. «Видимо, он здорово к пиву приложился…» — подумал парень, осуждающе осматривая Ваню с ног до головы. Лицемер. Сам же выпил не меньше. — Да, ухожу, — твёрдо ответил Ваня, с трудом завязывая шнурки на кедах. Только сейчас он осознал, что последние несколько бутылок были лишними. — Дела появились. — соврал. — Дела? В вечер пятницы? — Петров подозрительно взглянул на парня и усмехнулся. — Да. Отъебись. — отрезал Ваня, покончив с обувью. — Ты хули так со мной разговариваешь? — Выражение Петровского лица сменилось, и он начал приближаться. — Прости, пока. Почуяв опасность, Ваня быстро открыл тяжёлую входную дверь и выбежал на улицу. Вечерняя прохлада прикоснулась к его лицу и ладоням, и парень, съёжившись, засунул руки поглубже в рукава. Пробежав небольшой сад и калитку, он обернулся. Молодёжь всё также веселилась, пела и танцевала в окнах особняка под музыку, едва слышную с улицы. Ваня пошарил по телу в поисках… Да, вот же он. Вытащил телефон из кармана брюк и взглянул на время. 23:17. Сунул обратно.***
— Иван, где ты был? Парень попытался тихо проскользнуть мимо сидящей в гостиной мамы Полины, но получилось не очень из-за предательского деревянного звука под ногами. Чёртовы полы. Сколько бы они не стоили, всё равно начинают скрипеть в самый неподходящий момент. — Гулял, — неуверенно ответил Ваня. — Почему так долго? Разгуливать по ночам опасно. — Женщина не шелохнулась, продолжила листать какой-то журнал. — Так счас даже не ночь, всего двенадцать… — проскулил парень. — А что? День, что ли? Потом найдём тебя без сознания и с вывернутым кошельком. И что тогда? — Не найдёте — я спрячусь, — прыснул Ваня, шагнув на лестницу. — Когда найдём — не до шуток будет, Иван! — Полина наконец отложила журнал на мягкие подушки и повернулась к сыну. — Ты куда это собрался? — Спать, — пьяно прохрипел Иванов, поднимаясь вверх по ступенькам. Тут же захлопнул рот рукой. — Чего хрипишь так? — Женщина подозрительно взглянула на Ваню, но вскоре её лицо приняло прежний вид. — Ладно, иди. Сладких снов, Дане тоже передай! И чтобы больше так поздно не возвращался! — Окей… Ваню шатало из стороны в сторону, в голове всё гудело и взрывалось. Ноги казались тяжёлыми, будто кто-то залил в них свинца, а руки то и дело подрагивали от непонятного холода. Подниматься по лестнице в таком состоянии было настоящим испытанием, которое вполне могло закончиться крутым кувырком назад и неуклюжим падением. Но Иванов не раз добирался до дома в стельку пьяным, поэтому благополучно перешагивал через две ступеньки своими длинными свинцовыми ногами, не нуждаясь даже в помощи лестничных поручней. Подходя к комнате, Ваня поставил себе чёткую задачу: Лечь спать. Вдруг дверь сама собой отворилась, и перед глазами встал Данька, явно чем-то недовольный. Ваня успел соскучиться. Планы поменялись. — Опааа, Данёк, добрый вечр… — промурчал парень, преграждая путь. — Вань, я, конечно, тоже очень рад тебя видеть, но у меня важное дело. — Даня попытался протиснуться в проход, но брат твёрдо встал на месте, раскинув руки, и не соизволил подвинуться. — Дело? Почему так поздно? — Ваня наклонился чуть ближе и ухмыльнулся, оголяя белоснежные клыки. — Может, это чт-то личное? — Что ты несёшь… — Данила обречённо опустил голову. Что только не выкинет его полоумный брат, особенно под вечер. Но… Что-то внутри него загорелось при виде Ваниной улыбки. Наверное, она способна убивать. — Ты что, пьяный? — Возможно. Но, честн, мне всё равно, в каком состоянии до тебя доёбываться. Главное, чтоб ты реагирвл, как я хочу… — Ваня несильно похлопал брата по щеке, после чего быстро убрал руку обратно в дверной проём. Данила не понял ровным счётом ничего и закатил глаза к потолку. — Боже, дурачьё… — Сам такой. — Да свали ты уже, дай пройти! — Парень снова предпринял попытку пробраться к лестнице, но она оказалась такой же неудачной, как и предыдущая. — Мне нужно узнать кое-что! — А мне у тебя нужн узнать кое-что. — Потом узнаешь. — Нет, Данёк, сейчас. Вдруг Ваня толкнул друга в комнату и, не разрывая зрительный контакт, сел на чужой диван. Это было странно, но младший не спешил сопротивляться или бежать. Идея посмотреть этот театр одного актёра, пока тот ещё не уснул пьяным сном, показалась Дане весьма заманчивой. Парень присел на Ванину кровать и навострил уши. — Пслушай, Данёк… Вот ты считаешь себя умным? — Ваня начал издалека. Очутившись в тёплом полумраке собственной комнаты, он почувствовал такое смирение и спокойствие, будто находился в самом безопасном месте на Земле. Куда не доберётся ни зло, ни страх, ни горе. Даже монстры, обычно прячущиеся у маленького Ванечки под кроватью, сейчас спрятали свои длинные мохнатые лапы и острые как лезвия клыки. Повлиял ли на это ощущение пьяный бред или присутствие названого брата… Думать Иванов не хотел. Хотя, очевидно, второе. — Умным? — еле слышно переспросил Даня и тут же схватился за подбородок двумя пальцами в задумчивом жесте. — Ну, думаю, я хорошо эрудирован и достаточно сообразителен. — Хорошо… Ты считаешь себя интресным человеком? — Ваня наклонил голову и взглянул в глаза друга. В них читалось явное непонимание, и он был абсолютно с ними солидарен. — Хм… — Даня не задумывался над вопросами, но делал вид. — Думаю, со мной интересно поболтать, но не таким, как ты. — Неправда. Ты считаешь меня красивым? — вдруг выдал парень, окатив опрашиваемого ледяной водой. — К чему вообще весь этот разговор? — наконец спросил Даня. На подобных вопросах он всегда застревал, потому решил закончить с этим смущающим диалогом, пока тот не перерос во что-то ещё более неловкое. Надо ж было согласиться на эту пьяную выходку… Тем не менее, взгляд сам поплыл к тёмной фигуре на диване, и Даня принялся разглядывать друга. Ваня сидел совсем рядом и смотрелся так необычно… Притягательно. Его черты лица подсвечивались тусклым настольным светильником, вьющиеся волосы падали на лоб, а хитрый прищур глаз и улыбка выглядели как-то иначе. Будто приобретали новый смысл. Парень сидел, широко расставив ноги и облокотившись на них. Одной ладонью он подпирал голову, другой нервно тёр коленку. Ваня выглядел красиво. И Даня не мог этого отрицать, но… Не странно ли? Думать о другом парне, что он красивый? Наверное, это более, чем странно, но сейчас Иванову как-то… Похуй? Что за мерзкий жаргон вдруг появился в его голове! Нет, это уже ни в какие рамки не лезет. В этом доме точно что-то происходит, и Дане это что-то определённо не импонирует! Кажется месяц назад, когда в школе проходил турнир по баскетболу, и Даня как обычно скучал, отсиживаясь на скамейке, он случайно засмотрелся на капитана одной из команд. От нечего делать засмотрелся. А потом, на протяжение всех игр, которые растянулись на урока три или два с лишним, не мог отвести от него взгляд… Он с открытым ртом наблюдал за каждой его эмоцией: надеждой, гневом, печалью, гордостью. Слушал его громкий бархатный голос, объясняющий товарищам по команде что-то, что Даня так и не смог понять. Каждое его движение было идеальным, неземным. Словно его высекли из мрамора лучшие античные мастера. Он наблюдал. Наблюдал и не мог остановиться. И это было неправильно. Даня не мог в это поверить, пытался одуматься, вернуться в реальность. Хотелось звонко стукнуть себя по голове и сказать «очнись». Потому что имя капитана команды было до боли знакомым. Ваня Иванов. С того дня всё пошло наперекосяк. Дом стал напоминать камеру, заполненную психами по самый потолок. Голова стала забита не тем, чем должна. Особенно когда Ваня случайно встречался в коридоре или сидел совсем рядом на своей кровати, непринуждённо листая галерею в телефоне… Перед глазами стояли неправильные картинки. Они противоречили всем принципам прежнего Дани, а нового лишь заставляли чувствовать неконтролируемое возбуждение. Неизвестное ранее чувство то ли приклеивало, то ли примагничивало к Ване, заставляя наблюдать, рассматривать, запоминать. И любое прикосновение, пусть случайное или неосторожное, пробуждало бурю эмоций и желание получить следующее. Так вот он какой, переходный возраст, когда ты следишь за медленно облизывающем свои губы парнем, пока твой пульс побивает мировые рекорды. И тебе действительно хочется на это смотреть. И сейчас ему действительно хочется продолжать рассматривать фигуру брата, сидящую на его диване. И ему действительно похуй на то, что это странно. Нет, он точно сошёл с ума… Ваня не знал, зачем завёл этот разговор. Зачем вообще пристал к брату. Им двигало что-то странное ещё там, на хате Петрова, когда он буквально выбежал из неё в состоянии полной растерянности. А теперь он здесь, сидит напротив Дани, и ему надо как-то выруливать ситуацию, что на пьяную голову делать трудновато. — К чему разговор?… Ну, эм… Да так, просто… Просто я считаю тебя очень даже смпатичным и прикольным челиком, хотелось узнать, а ты также думаешь или чо там, как… Ну ты понял, крче… — Он пытался. — А? Ты так считаешь? Даня в жизни бы не поверил, что брат считает его хорошим человеком. Нет, нет, нет, это похоже на неудачную шутку. Ботаном — да, заучкой — да, но «симпатичным»? Это он ему? Может, он по ошибке завёл с ним разговор, предназначенный Эле? «Ей он часто делает комплименты, завидно даже как-то…» — Поймав себя на странной мысли, Даня приложил огромные усилия, чтобы не развивать её. С него уже хватит странностей. — Ну да… — Ваня медленно зарылся в собственные ладони и задумался. Он мотнул головой, будто отмёл какую-то мысль, потом тщательно потёр глаза и переносицу. Наконец поднял взгляд на друга: — У тебя там какое-т дело вроде было?… — А, точно, дело… — Даня почесал затылок. — Не можешь глянуть время? — Да, щас… — Парень вынул телефон из кармана брюк. — Пол полночи, бля, точнее, пол первого ночи. — Поздновато. Ты маму Полину видел? — сухо спросил Даня, наклонив голову. Дело уже не казалось таким важным. — Да, внизу сидит. А тебе зчем? — без интереса. — Низачем. Ладно, я пошёл. — Данила встал и, бросив напоследок взгляд на Ваню, зашагал к двери. Где-то внутри, под рёбрами или ещё глубже, осталось скребущее чувство незавершённости. Будто разговор, который был необходим им обоим очень давно, так и не свершился. Сделалось невероятно обидно. Безумный мир вокруг него мог наконец проясниться, но единственная возможность ускользнула как пойманный папой Лёшей карась. Иванов шёл к двери медленно, ожидая каких-то действий от старшего. «Он это всё начал, ему и заканчивать» — Даня повертел головой, чтобы взглянуть, как бы ненароком, в сторону собственного дивана. За спиной сидящего на нём Вани лежал оранжевый погрызанный карандаш. «Так вот, куда я его запустил» — Даня запомнил местонахождение карандаша, чтобы обязательно забрать его позже, и отвернулся. Сделав ещё один шаг, парень коснулся ручки двери. Это из-за Вани он чувствует себя не так, как раньше. Нормально. Эта каша его варки. Всего секунда, и Даня окажется за пределами комнаты. — Постой. Тихий голос, раздавшийся над самым ухом, застал врасплох. Даня вздрогнул и медленно обернулся к источнику звука, пытаясь понять, не послышалось ли ему. Нет, не послышалось. Непривычная близость Вани смущала и несколько настораживала. Он оказался прямо над ним и изучал Данино лицо так, как будто увидел впервые. Сверху вниз внимательнейшим образом осматривал веснушки, нос, тонкие губы. То сводил брови к переносице, то еле заметно улыбался. Даня понял, что всё зашло слишком далеко, когда подслушал родительский разговор за завтраком в большой гостиной: — Полин, — шепнула мама Лида сидящей рядом подруге, пока та мирно завтракала вкусной яичницей, — Посмотри на Даньку. — Что такое? — тихо переспросила она, прожевав кусочек бекона. — Я говорю, на Даньку посмотри. Ничего не замечаешь? Полина осторожно перевела взгляд на сына и удивлённо искривила брови, чуть ли не поперхнувшись : Даня не притронулся ни к еде, ни к напиткам и, сложив руки на столе, разглядывал Ваню. Тот беспощадно поглощал круассан. — Чего это он? — поинтересовалась женщина, немного наклонившись к Лиде. — Не знаю, он уже давно так. Ничего не ест. Может, поссорились? — Как же поссорились? Опять? — Да не знаю я, Полин. Но такими темпами Данька изголодается. — Потом с ними поговорим, не волнуйся. — Ладно, давай, жуй дальше. Мамы вернулись к завтраку, а Даня тихо подавился воздухом. Неужели они думали, что никто их не слышит? Парень с мясом оторвал взгляд от Ваниных рук, покрытых блестящим маслом от круассана и схватил яблоко из общей корзины… Ради родителей и их крепкого сна. И сейчас, по своему обыкновению, Ваня сводит его с ума своим горячим дыханием и сложным взглядом. Как назло он направлен прямо в душу. Прямо в чёрную точку посреди глаза, трусливо бегающую из стороны в сторону. И молчит. Сука, зачем он замолчал? Дане нечего ему сказать. Он просто смотрит в ответ и тяжело дышит, когда тонкие ледяные пальцы едва касаются раскалённых щёк. Что этот идиот делает? Почему прикасается так нежно, а не бьёт точным ударом в челюсть, что было бы объяснимым поступком при их не очень-то тёплых отношениях? Ваня играется, смеётся? Может, из шкафа сейчас выпрыгнет Эля с телефоном в руках и задорно прокричит: «Это был пранк, Данёк!». Нет, Ваня стоит, точно вкопанный, и продолжает изучать пылающее лицо своими длинными пальцами. И это не шутка. Не очередная попытка выставить маленького братца дураком. Потому что Ваня тоже смотрит. Тоже запоминает привычки, тоже считает родинки. Кажется, насчитал уже полсотни. Где-то в запароленной папке на компе записано. Изо дня в день, сидя за школьной партой, ищет подходящий момент, чтобы медленно пройтись взглядом по гладкой шее. Бесцеремонно, смакуя каждый миллиметр светлой кожи. И никто Ваню не видит, не ловит за откровенным преступлением. Он научился прятаться от глаз, потому что любить своего рыжего нескладного «брата» неправильно. Для Вани правильно бухать, цеплять девчонок в барах и клубах, слушать бездарную молодёжную музыку на орущих колонках и пропускать скучные уроки. Все думали, что Ванины интересы на этом заканчиваются. И Иванов тоже так думал и был абсолютно прав, пока в его доме (в его комнате!) не поселился один рыжий ботаник, любимая фраза которого: «Вань, отстань». И пока Эля не начала этого самого ботаника клеить, как привыкла поступать с другими педальными лохами их школы. Ой, простите, элитного лицея. Она делает это ради выгоды — Ваня хорошо понимает. Она водит его за нос — Ваня отлично понимает. Ботаник влюбился в неё — Ваня этого не понимает и знать не хочет. В это невозможно поверить. Даня его брат и друг, Даня стал неотъемлемой частью его жизни. Мягкие волосы, глаза, твёрдый взгляд, лёгкая улыбка стали частью самого Вани, без которой он и дня не вытерпит. И Даня должен смотреть на него. Смотреть, не отрываясь и краснея, как влюблённая школьница. А не на Эльку, которая таковой и является. Точнее, строит из себя. Иначе и быть не может, Иванов привык получать всё, что захочет. И Эля идёт нахуй со своей наигранно-старательной заботой, потому что Ваня способен дать настоящую, искреннюю. — Данёк… — шепчет он, наклоняя голову, — Тебе кто-нибудь гврил, что у тебя красивые глаза? Он продолжал аккуратно водить по чужому лицу, ненароком спускаясь на подбородок и шею. — Не говорил… Прикосновения заставляли плавиться от смущения. — Тогда я буду первым. Уж извини, что не дал шанса Эльке. — Мне всё равно на неё, ты… Ваня вновь отправил пальцы в направлении чувствительной кожи на шее. — Ты странно на меня влияешь, а завтра контрольная по геометрии, — несколько придя в себя, пробормотал Даня и отстранился. Феноменально глупая отмазка. Парень обогнул Ваню и шагнул вперёд. В его голове перегорели все проводки, разшибились в пыль все приборы и устройства. Он был на острие смущения, непонимания и удовольствия одновременно. Этого не могло произойти. Это был не он и не Ваня, а какие-то другие люди. Совершенно другие. Им так поступать нельзя. Это не стыкуется, не подходит. Не склеивается, как ты не прикладывай. Ваня замешкался в дверном проёме. Даня двинулся к дивану и, взяв погрызанный карандаш двумя пальцами, сунул его в карман брюк. Похлопав по карману, как бы закрепляя полученный результат, Даня направился к своему рабочему столу и вернулся к геометрии. Как ни в чём не бывало. Ваня минуту понаблюдал за ним и вышел из комнаты.***
Пауза в их общении, наверное, затянулась. Никто из Ивановых не понимал, что делать, но обоим очень хотелось сократить их общение до минимума. Когда они вместе находились в одном помещении, не сумев этого избежать, атмосфера неловкости, такая плотная, что её ложкой ешь, заполняла собой всё. Дышать было сложно, взгляд накрепко приклеивался к полу, а посмотреть друг на друга казалось подвигом. На который никто из парней, разумеется, не осмеливался. Но самое ужасное было то, что это напряжение замечали не только они. Родители минимум раз в день заводили свою шарманку: «Почему вы не разговариваете, мальчики?», «А что случилось?». На которую всегда был один о тот же ответ: «Ничего». Одноклассники устроили целое представление, когда братья расселись по разным углам кабинета. Хотя, казалось бы, ничего не произошло. Совсем ничего серьёзного. Просто оба брата внезапно начали взрослеть не без помощи друг друга. В этот момент обе мамы непременно бы захлопали в ладоши и порадовались за своих сыновей, но не тут-то было. Взрослеют они совсем не туда и не так, как все ожидали…***
— Дань! Тишина. — Дааань! Снова тишина. — Данил! — рявкнула мама Лида с раздражением. — Что, мам? Парень неохотно спустился по лестнице и предстал перед женщиной уже полностью готовый ко сну. На нём висела тонкая свободная футболка и пижамные штаны. Волосы были в полном беспорядке. — Вот кричу я кричу, а толку нет совсем. Как об стенку горох, ей богу! — пустилась в негодования мама, размахивая кухонной лопаткой. — Ну всё, всё, я пришёл. — Даня попытался подвести ближе к делу. У него нет времени на полемику. — Что? — Иди, открой Ване дверь, у меня руки грязные. — непринуждённо бросила она, продолжая мучить валявшиеся на сковородке котлеты. Даня сглотнул. — У Вани ключи есть, сам откроет. — Он сказал, что ключи дома забыл. Давай, Дань, не упрямься. — Попроси кого-нибудь другого. — Зачем, если ты уже здесь? — Мам. — Даня скептически взглянул на женщину. — Ну что ты так смотришь на меня? Ну повздорили, такое бывает. Вы две недели друг от друга шарахаетесь, может, уже мириться пора? — Мама Лида оставила котлеты в покое и, уперевшись руками в бока, продолжила свою тираду. — Ведь не маленькие уже! Ссоры надо обсуждать, а не раздувать. — Это невозможно обсудить… Даня не раз пытался себя заставить. Честно пытался. Но как только в памяти всплывает тот злосчастный вечер, волосы на затылке начинают оживлённо шевелиться, сердце норовит пробиться сквозь хрупкие рёбра, а нижняя часть тела вообще начинает жить своей жизнью, ничуть не прислушиваясь к голосу разума. Эти попытки ни разу не приводили его никуда, кроме как в ванную. И это выводило из себя. Ужас как выводило. — Это просто невозможно, ты не поймёшь… — Пойму я или не пойму, Ване надо как-то домой попасть! А вы, мальчики, не сомневайтесь. Через день-два помиритесь как миленькие, и всё будет снова хорошо. Давай, иди. Женщина кивнула в сторону входной двери и вернулась к готовке. По её виду было ясно: больше она ничего слышать не желает. Даня снова сглотнул и шагнул к двери. Сейчас он просто обречён. Обречён на встречу с Ваней, потому что, как знают все жители их сумасшедшего дома, спорить с мамой Лидой — верный путь в могилу. Парень выдохнул и аккуратно, одним глазком посмотрел на экранчик домофона, словно оттуда норовила выпрыгнуть чудовищная физиономия из фильмов ужасов. Но за обитой дорогой кожей дверью стоял лишь Ваня, одетый в лёгкую куртку и шарф. Он уткнулся в телефон и что-то листал дрожащими от холода пальцами. — Дань, открывай уже! Открывааай! «Я не могу. Не могу, не могу» — Дане хотелось заглушить кричающую под боком маму Лиду, ор и хохот телевизора где-то на втором этаже, шипящее масло на сковороде. В полной тишине он смог бы успокоиться. Смог бы совладать с собственными чувствами. — Даня! Даня, открывай! Мне сколько раз повторить?! Парень мысленно выругался самыми последними словами и, достав свой ключ из висящего неподалёку пуховика, одним движением отворил единственную свою защиту, ограждение от самого нежеланного гостя. Дверь недовольно скрипнула. Даня сделал шаг назад. Ваня снаружи облегчённо выдохнул и, убрав телефон, переступил порог дома. Вытирая обувь от первой осенней грязи, он поднял взгляд: — З-здравствуйте… — пролепетал парень одними губами. Даня испытал десяток эмоций сразу, задохнулся, сменил в голове сотню вариантов ответа и наконец рванул назад, по лестнице, в комнату, не сказав брату ни слова. Хлопнув дверью, он повернулся к ней спиной, сделал глубокий вдох и начал медленно сползать вниз, на ледяной пол, зажмурив глаза до мигающих точек. Скоро он совсем сломается. Эти чувства, исключительно сильные и безумные, он испытывает впервые. Он загнан в угол, прижат к стене до боли в рёбрах. Это не лечится, не проходит со временем. Этот диагноз поставил он сам, сам заклеймил себя страданиями, не знающими конца. Даня закрыл лицо руками и начал дышать глубже. Он чувствовал себя маленьким зайчишкой, лежащим между рельс, на которого с шумом и грохотом, лязганьем и визжанием механизмов движется огромный тысячетонный локомотив. Совсем скоро Ваня зайдёт в комнату, и одному Богу известно, какое безумие здесь произойдёт. Дане остаётся только ждать. Он поднялся на ватных ногах, сделал несколько осторожных шагов и сел за свой рабочий стол. По правую руку валялся открытый дневник, в котором позорно красовалась единственная его двойка. Двойка за контрольную по геометрии двухнедельной давности… Даня передвинулся на край кресла и, облокотившись на стол локтями, прижался лицом к деревянной поверхности. Ладони пригвоздили голову к столу. Прошёл час. В комнате стояла тишина сродни гробовой. Полтора часа. За спиной послышался жалобный скрип двери, и вошедшая фигура вихрем подлетела к развалившемуся на столе Дане. Он почувствовал, как длинные ледяные пальцы оставили свой след на шее. Они задели самые чувствительные участки кожи и пропали. Потом вдруг расползлись по всему затылку. Короткие волосы на нём вмиг стали тысячей иголок, воткнутых в позвоночник. Длинные пальцы-щупальца добрались до подбородка, слегка, будто случайно ошпарили уголок губ. Медленно спустились к открытым широким воротом футболки ключицам и плечам. Даня не понимал зачем, почему, как, но заветное слово «остановись» предательски застряло в горле. Разум проиграл эту битву в одну калитку, чувства обрели немыслимое могущество. И глаза открывать не хотелось. Кажется, безумие уже началось. Или оно и не заканчивалось с того злосчастного вечера? Длинные пальцы, чей хозяин оказался чрезвычайно нетерпеливым, уверенно обхватили Данин затылок и потянули вверх. Действия человека, лица которого Даня не видел, но ярко представлял, становились всё более волнующими. Это пугало и манило со страшной силой. Ладони, с силой прижимавшие рыжую голову к холодному дереву, легко поддались и разомкнулись. Глаза зажмурились ещё сильнее, не готовые к созерцанию неправильной реальности. — Я ненавижу тебя, — прошептал слишком знакомый бархатный голос. Лицо Дани уже было поднято и развёрнуто к нависающему над ним мучителю. Тот невыносимо довольно улыбался, оголяя белоснежные клыки. — Что тебе нужно? — шёпотом спросил Иванов, ища руками фигуру, так бесцеремонно повелевающую им. Пальцы упёрлись в твёрдую спину и тут же сжали тонкую ткань куртки. — Я просто ненавижу тебя, — твердил горячий шёпот. Расстояние между лицами сократилось до несчастных миллиметров. Чужое дыхание оседало на губах. В комнате, кажется, поднялся раскалённый пар и осел мутной патиной на чёрных квадратах окон. На затылок легла чужая горячая ладонь и притянула. Кажется, она наконец поставила жирную точку во всей этой безумной истории. Ваню распирало. Его пальцы снова и снова ошпаривали мрамор шеи, ловко притягивали ближе. Все мысли улетучились, проблемы стали незначительными. Сейчас, наверное, лучший момент в его жизни. Даня не умел целоваться, никто его этому не учил. Он впивался в чужую спину короткими ногтями, надеясь найти хоть какую-то опору. И находил её. Всё тело расслабилось, с плеч упал огромный неподъёмный груз. В объятьях Вани хотелось таять. В таких желанный объятьях. Все детали пазла вернулись на свои законные места, и у обоих Ивановых перед глазами встала прекрасная законченная картина. Ваня обязательно научит младшего целоваться. Но это уже потом. Теперь он уверен, что на это ему хватит времени. Теперь он будет разглядывать спящего Даню не только на семейных фотках, но и на его же скрипучем диване, когда они ранним утром проснутся вместе, как и положено влюблённой паре. А потом, наверное, пойдут в школу. Под лучиками улыбающегося солнца.