***
«Уйду я отсюда», — с болью думает Туор, шагая по заснеженным улицам Гондолина. — Почему? За что?! — растерянно спрашивает он Воронвэ и дергает друга за рукав. — Ты — понятно, ты — отсюда, ты свой. А меня-то за что?! Я же чужак! Человек! Их встретили еще за городскими стенами. Белый Город в белых снегах — господин широкой равнины. Мощные стены, коронующие Амон Гварет, бастионы с «птичьими хвостами». Разошлись высокие ворота, и пёстрая толпа хлынула на дорогу. Приветствия, смех, радостные крики. Кто-то снял с плеч задубевшую медвежью шкуру, накинул теплый плащ — шерсть мягкая. Кто-то подставил Воронвэ плечо и идти стало легче. Куда делось тяжелое копьё с наконечником из рыбьей кости, Туор так и не понял — его оглушило, закружило, и вот уже вместо копья в одной руке кубок с горячим пряным вином, а в другой — яблоко. Яблоко как чудо. Оно добило Туора — после месяцев поисков, острых скал, предательского щебня под ногами, голода, холода, страха, ночевок, когда единственное, что закрывает от бездонных ущелий и черного небытия — спина друга, после отчаяния, когда ползешь по зимним горам только потому, что лучше сгинуть в пути, чем остановиться или повернуть… Яблоко пахнет летом и сладкое как мед. — Почему?! Они меня даже не знают! Воронвэ вырывается из круга объятий — его обнимают сразу пятеро — и хватает Туора за руку: — Не знают. И пусть! Они рады, что еще двое спаслись от Врага. Еще двое здесь, в безопасности! Дома! Толпа всё прибывает, ширится, за ней мельком видны белоснежный башенки, стрельчатые окна и колоннады, причудливые крыши и галереи, засыпанные снегом. Дома, в окружении уснувших до весны садов… На деревьях под белыми шапками сверкают и искрятся драгоценные камни и голубоватые кристаллы светильников. Не для охраны. Для красоты и радости. Руки у Туора дрожат и теплое вино льется на пальцы. «Уйду я отсюда», — думает Туор, шагая по заснеженным улицам Гондолина. Сын Хуора и Риан, никогда не видевший отца и не помнящий матери, трижды терявший дом. Сын народа, которого больше нет.***
«Уйду я отсюда», — в отчаянии думает Туор, склоняясь перед королем Тургоном. — Нет. — Это слова Владыки Ульмо, и я не лгу, о король Гондолина! — Я знаю, о Туор, достойный сын храброго Хуора. Тургон кладет руку ему на плечо и Туор чувствует, как она горяча. Хотя это невозможно, немыслимо — как ощутить жар сквозь толстые слои одежды и доспех? Чудесный доспех, найденный в заброшенных чертогах Виньямара, в заходящих лучах закатного солнца. Вот он наконец и встретил того, кто приказал его сковать. Тогда Тургон верил Ульмо… Доспех так похож на рыбью чешую, он тонок, как вторая кожа, и надежен, как скалы, о которые бессильно разбиваются морские волны. Он легок и удобен, он красив — как всё, что делают эльфы. Он — причина того, что его, чужака, пустили в Потаённый город. Он — и настойчивость Воронвэ. Воронвэ стоит поодаль, но даже так Туор видит, как сверкают глаза у того, кто стал ему другом. Воронвэ поверил Туору сразу же. Может, оттого, что познал не только доброту Ульмо, как гондолиндрим, хранимые Владыкой вод от врагов столетие за столетием? Туор никогда не спрашивал у друга, каково тому было — выжить единственному из всей своей команды. — Тогда отчего ты не веришь мне, о король Каменного города? Зала королевского дворца отделана мрамором, таким же белым, как снег за высокими окнами. В окнах — прозрачное стекло. Никогда Туор, смертный, выросший в пещерах и убежищах эльфов-митрим, не встречал ничего подобного. В отполированном мраморе, лучше, чем в зеркале, видно, что ростом Туор равен Тургону. Нищий беглец, пришедший с пустыми руками, в чужом доспехе, всё, что он принес — свою вера в Ульмо и бьющее — даже сейчас, даже здесь! — дыхание морской волны. Беглец — и владыка последнего несломленного королевства эльфов, Верховный король нолдор Средиземья, в белых одеждах с золотым чеканным поясом, в гранатовом венце на челе. Гранаты под зимним солнцем смотрятся каплями крови — по белому высокому лбу. — Я верю тебе, Туор, — Тургон говорит негромко, а в голосе его — камень и отзываются ему мраморные стены. — Год за годом искали мы путь за пределы луны и солнца, просили о помощи, надеялись и верили. Но сложен курган из тех, кто надеялся, и затерялись в морской глубине кости тех, кто искал. Любой вере положен предел. И отныне верить мы будем лишь себе и сотворенному своими руками, и не бросим то, что создали. Я говорю — нет. «Уйду я отсюда», — в отчаянии думает Туор, склоняясь перед королем Гондолина. Вера того, кому терять нечего, — иная, чем у того, кому есть, что терять. Сквозь журчание фонтана слышно, как мерно накатывает морская волна — шууух… шууух…***
«Уйду я отсюда», — в гневе думает Туор, удерживая руку на рукояти меча. Сесть ему не предложили. — Чего же ты хочешь, смертный? — у Маэглина, главы Дома Крота, племянника и советника короля Тургона, лучшего рудознатца Гондолина, очень яркие алые губы. Они кривятся изгибом охотничьего лука. Такие луки, короткие, с костяными жесткими вставками, Туор встречал у вастаков. Ему хочется думать, что в этом случайном подобии кроется причина его неприязни к племяннику короля. Он уже понял, что ошибается. — Научить тебя, говоришь? Быстро учишься, говоришь? Ты смертен! Или ты забыл об этом с того дня, как государь даровал тебе право ходить по мостовым нашего Города? Всей твоей жизни не хватит, чтобы познать и десятой доли нашего искусства. Кто тебя надоумил обратиться ко мне?! — Глорфиндель и Эгалмот любезно… — Туор пытается говорить вежливо, но поздно. Уже давно поздно, наверное, как только он родился человеком. — Лорд Глорфиндель! Лорд Эгалмот! — гремит под высокими сводами. — Они слишком добры к вам, Пришедшим вторыми, Опоздавшим. «Туор научился обтесывать камень!» «Туор научился строить из камня!» «Туор поет, вплетая в песни свои звон говорливых фонтанов!» Неужто ты сам не видишь? Если тебя и хвалят мастера-квенди, то делают это из жалости. Прости, что открываю тебе глаза! Истина часто горька, как лекарство …которое тоже нужно лишь вам, смертным, и без надобности нам, квенди. Надо развернуться и уйти, но горячий нрав — не каждый может похвастать, что в его жилах течет та же кровь, что у Хурина Талиона! — заставляет спорить: — Что же с того, что время мое коротко? Чему смогу — научусь. Создам. Сотворю. Не только вы — дети Эру, одарены желанием знаний, но и мы, пришедшие после вас. А ты, лорд Маэглин, лучший из рудознатцев. Ты единственный, кто ходит за пределы долины Тумладен, кто выходит за кольцо Окружных Гор… — Нет. Никогда. Слова холодны, как холоден галворн, черная сталь. Туор уже знает, что секрет его принес в Гондолин Маэглин. Обычно на этом гондолиндрим замолкали и печально качали головой. Нехорошая, видно, вышла история… — Никогда я не возьму тебя за пределы долины, пусть сам государь мне прикажет. Или ты забыл? — Маэглин шагнул к Туору и на миг во взгляде его мелькнуло что-то тяжелое, темное. Что-то, к чему Туор давно привык, но не здесь, не в Городе… — Там, за пределами гор, рыщут морготовы орки, и не дай тебе Эру попасть к ним в руки. Ты ведь… Скажи мне, Туор, на многое ли ты соглашался, обретаясь рабом у вастаков? За что покупал свою жизнь? Что за приказы выполнял? На что пошел, спасая свою жизнь? Живя на коленях?.. «Уйду я отсюда», — в гневе думает Туор, удерживая руку на рукояти меча и бегом сбегая по лестнице. Никогда он, два года носивший рабский ошейник, а потом им же перерезавший горло хозяину, не был так близок к убийству эльда. Ненависть, понимает Туор. Ненависть — вот что глянуло на него из темных глаз лучшего рудознатца Гондолина.***
« …я отсюда», — в восторге думает Туор. — Берегись! И снежок разбивается рядом, осыпая его холодной пылью. Туор ныряет вниз и влево, уходя из-под обстрела. За потешной снеговой стеной раздается разочарованный многоголосый вопль. Снег лепится легко, покрасневшие руки не замечают холода. — Бей по левому краю! — А ты по правому! У двух последних защитников снежной крепости есть все шансы продержаться до подхода подкрепления. Только надо двигаться быстрее. Искрится снег. Ликующие крики звенят на морозе — это «убитые» с обеих сторон поддерживают своих. Туор вырос среди эльфов и знает лучше многих — лишь несколько мгновений смеха и радости отделяют храбрых лордов, искусных мастеров, чья жизнь исчисляется сотнями и сотнями лет, от вывалявшихся в снегу детей. И пусть Туор всего лишь человек — этой радости так много, она льется так щедро, что ей можно напиться. Главное — позволить себе подставить ладони. — Быстрей! — Вниз! Снежок разлетается в воздухе. Снег везде — на носу, за воротом, на шапке у него и у нее — на волосах. Потому что Идриль Среброногая, дочь короля Тургона и та самая, единственная, среди всех квенди, сколько бы их ни было на свете, даже в мороз ходит простоволосой. Туор замирает на миг, протягивает руку и стряхивает с золотых волос снег. У Идриль румянец во всю щеку, смеющиеся глаза и замерзшие пальцы. «Хрен я вам отсюда уйду», — с восторгом думает Туор. Вечером он скажет ей, что любит её, а Идриль признается ему в том же. С первого взгляда. Ещё когда он стоял на дороге у ворот, растерянный, в задубевшей медвежьей шкуре, а она дала ему яблоко.