Ромашки сияли так же, как солнце: ярко и заметно, даже закрой ты глаза. Моя любовь к тебе была точной такой же. С каждым днем цвела все стремительнее и ароматнее.
Раньше мы часто приходили сюда: распластались на мягком ковре из белоснежных лепестков, беспечно тянули ладони к палящему июньскому солнцу, вдыхали запах листвы и полевых растений, звонко смеялись, распугивая любознательных птиц. Ромашковая поляна стала нашим общим убежищем от всех невзгод, плохой погоды и других людей. Хотя Чонгук любил говорить мне, что плохой погоды не бывает вовсе – наверное, поэтому он постоянно заставлял меня выходить из дома даже в грозу. А затем в оберегающем жесте прижимал к темно-синей рубашке, позволяя уткнуться в шею и целовал в макушку чернильных волос, пока ливень хлестал со всех сторон, а гром грохотом раздавался в груди. – Не бойся, Тэ-Тэ, он не тронет тебя. По правде говоря, я вовсе и не боялся, но каждый раз молчал об этом, позволяя ему заботиться обо мне, обнимая еще крепче и вытирая холодные дождевые капли с румяных щек. Если он и касался меня, то всегда очень трепетно, будто обращался с дорогим изваянием или даже ребенком. А я от неловкости начинал напевать вскользь услышанную на городском концерте мелодию, и тогда он протягивал мне руку, уводя в танец: мы шлепали ботинками по водянистой траве и прыгали от радости; запрокидывали голову назад, высовывали язык, хватая ртом пресный дождь и в припрыжку добегали обратно до дома. А знаете, что случилось потом? Все наши любимые ромашки беспощадно завяли с приходом осенних холодов, а затем и вовсе утонули в груде острого снега. Но, стоит сказать, что скверной участи удостоились не только любимые цветы, а и наша привязанность тоже. С окончанием лета Чонгук уехал: его маленькие каникулы подошли к концу, а у меня оборвалась целая жизнь. Не хочется преувеличивать эту боль и придавать ей слишком большого значения, но от этого меньше ее никак не становилось. В один из последних дней он взял меня за руки, пока я смотрел на него из под пушистой челки, облокотившись на колючую дубовую кору, и сказал: – Когда я вернусь, то подарю тебе столько ромашек, что на всю жизнь хватит. Я знал, что это было просто обещанием. То есть чем-то, не подкрепленным будущими планами и реальными действиями. Но я все равно доверчиво кивнул, а потом…мы поцеловались: впервые за несколько месяцев, что мы в обнимку лежали на траве, держались за руки, пока растаптывали неизведанные тропинки и ночевали под звездным небом. И пускай по-детски и неумело, но мы так искренне тянулись друг к другу, что это перекрывало всю неловкость. Тогда мне было по-настоящему хорошо. Перед тем, как холода затянулись слишком надолго.***
«Дорогой Гук, Я все еще слишком часто думаю о тебе. Знаю, наверное, я не должен говорить об этом, чтобы ты не расстраивался и чтобы тебе проще было отпустить меня. Но я не могу привыкнуть, я очень скучаю. Сегодня одноклассник подарил мне дурацкие розы, будто я какая-то девчонка. Может, они и не дурацкие вовсе, но только одни цветы мне нравятся. И только от одного человека я хотел бы их получить». Чонгук ничего мне не отвечал, и я даже не был уверен, доходили ли до него мои письма, но все равно пытливо писал по несколько штук на дню, а потом сжигал их в камине гостевой, потому что боялся показаться слишком навязчивым. Второе письмо я отправил спустя две недели – больше терпеть не мог. На улице становилось все холоднее, и мы постепенно убирали все керамические горшки в дом, чтобы цветы не замерзли. Жаль, нельзя было сделать то же самое с моим сердцем. Оно ведь уже давным-давно потеряло былую живость и красоту. «Гук, Сегодня я пошел гулять в одиночку. Впервые после твоего отъезда. Надеялся, что смогу проветрить мысли, но каждое дерево и ручеек напоминают мне о тебе. Мы слишком часто с тобой выбирались на улицу, каждая прогулка становилась приключением, поэтому теперь все стало каким-то скучным… Ты удивительным образом раскрашивал каждый мой день. Теперь же я в растерянности. Господи, я просто очень сильно хочу тебя увидеть». Раньше я и без того не особо любил одиночество. Мало с кем дружил, мало гулял, но не потому, что намеренно отдалялся: просто найти людей, которых бы я мог назвать «своими», оказалось не так уж и легко. А потом появился Чонгук… – Почему ты плачешь? – я присел на краешек мостика рядом с мальчиком, пока он ронял слезы в речную воду. – Не хочу возвращаться домой. – Родители обижают тебя? Он грустно покачал головой и снова заплакал. Тогда я впервые узнал, что у Чонгука вообще не было родителей. С начала весны он жил вместе с бабушкой, а вскоре его должна была приютить новая семья. В первую встречу мне показалось, он был очень печальным, но, по правде говоря, это был первый и единственный раз, когда Чонгук позволил себе слезы в моем присутствии. В каком-то смысле я думаю, он был благодарен, что я поддержал его тогда, и с тех пор он решил, что теперь его черед быть сильным и защищать меня от всего мира. Так оно и было. Чонгук запугивал каждого, кто хотя бы немножко злил меня. При этом его особенностью было то, что ему даже не приходилось применять физическую силу: его стойкого нрава и высокого роста хватало с лихвой. «Я знаю, ты скучаешь тоже, но почему-то молчишь об этом. Хотя я всегда говорил тебе, что молчать о своих чувствах не стоит. Прошло уже пол года, а ощущение, будто целых пять лет. Хотя я прождал бы тебя и столько, и в пять раз больше. Мы хотя бы все еще на одной планете, значит, все не так безнадежно, верно?» Я знал, что Чонгук сейчас приживался вместе с приемными родителями, возможно, ему давалось непросто. Но я не мог знать наверняка. Как и не был уверен в том, что он не уехал куда-то еще давным-давно. Я вообще ничего уже о нем не знал. Ни спустя полгода, ни спустя год или два. И даже когда впервые снова наступило лето, я больше никогда не возвращался на то поле. Лишь слышал от соседских ребят, что там больше не растут ромашки – теперь там только куча бетона, как и в моей душе.***
Спустя два года писем без ответа и ожидания несуществующего чуда я старался не то что не браться за перо, а и вовсе не думать о нем. Выходило из рук вон плохо, но я старался: восстановил общение с кузенами, занялся рисованием и много учился, чтобы успешно поступить в университет. С окончанием школы я все больше думал, куда двинуться дальше. Уехать из своего маленького городка? – определенно. Но вот в каком именно направлении все еще оставалось для меня пытливой загадкой. В своих мыслях я все чаще прогуливался вплоть до заката, возвращался домой под завывания прохладного вечернего ветра, а затем отправлялся в постель и под пуховым одеялом выжидал, когда тревоги наконец уйдут и я смогу наконец заснуть. И одним таким днем по возвращении я был взбудоражен еще больше обычного: мне пришло письмо. Нет, вовсе не от Чонгука, а с немногословным приглашением на цветочную выставку. Судя по брошюре, на праздничной ярмарке ко дню труда, будут выставлены рукодельные растения разных форм и природ. Когда-то я и сам делал что-то подобное в детском лагере, а теперь не мог отказаться от возможности понаблюдать за творениями других мастеров. Поэтому этой же ночью мне снились сказочные ромашки, которые я надеялся увидеть на обозначенном мероприятии. Тот день выдался довольно снежным и прохладным: хотя снег и не был частым явлением в это время года, на выставку я приоделся как можно теплее, совсем не заботясь о внешнем виде. Просто хотелось уже поскорее выбраться: вероятно, эта вылазка была одной из последних перед ближайшим переездом. К слову, надежды мои оправдались даже резвее, чем я предполагал. По прибытии я довольно скоро обошел все уютненькие домики с фиалками, гортензиями и лилиями, чтобы как можно быстрее просмотреть выставку на наличие любимого вида. Стенд с ромашками был совсем крохотным, при этом примечателен он был тем, что других цветов там и не наблюдалось вовсе. Собственно и народу здесь совсем не было тоже: полевые цветы вообще не особо интересовали других людей. – Почему? Они ведь мои любимые. – Для остальных они слишком просты. – Выходит, и мы с тобой простые? – Да, но и особенные тоже. Солнцем никого не удивишь, но от этого оно не менее прекрасное. С тобой, Тэ, точно так же. Я взял из корзинки одно из творений: металлическая леска была обернута в выкрашенную в зеленый ткань, а бутон состоял из белоснежных отрезков, отдающих небесной голубизной. На кончике лепестков был заметен подсохший клей, который и выдавал всю самостоятельность проделанной работы. Я, сам не понимания зачем, приблизился кончиком носа к сердцевинке в попытке уловить запах, ощутив лишь слабый аромат краски. Но когда отпрянул, то больше не ощущал ничего, кроме пряной мяты и мыла – этот вкус я знал уже наизусть. Это были вовсе не цветы. Носителем его был человек… – Я много раз думал, что скажу тебе при встрече, но так не нашел ничего толкового. За все два года, представляешь. Чонгук во многом выглядел иначе: нос стал более выразительным, как и скулы на до того по-детски пухлых щеках; плечи стали шире, и сам он будто бы на голову вырос, догнав дотоле более рослого меня. Но его милая улыбка осталась прежней, как и большие глаза, в которых теперь так резво играла жизнь. И на месте прежних трещин виднелась искристая гладь. Был ли я обижен, увидев его? Он ведь так долго игнорировал меня; держал в неведении, будто в ржавой клетке…Нет, не был. Вернее, я хочу сказать, что счастье от нашей встречи перекрывало все остальное. – Наших ромашек больше нет, Чонгук. И тебя, честно говоря, я тоже думал, что уже никогда у меня не будет. Наверное, я ошибался. То, что искрилось в его взгляде – не совсем жизнь, а приличная толика непролитых ранее слез. Кажется, на этот раз сдерживать их ему представлялось труднее, чем мне. – Можешь не верить, но я тоже скучал, Тэ. Каждый день. Но я так боялся, что если начну отвечать, то ты будешь страдать еще больше и никогда меня не отпустишь. – Если ты хотел, чтобы я тебя отпустил, мог бы просто сообщить мне об этом. – Видит Бог, я не хотел злиться на него, но несуразица в его словах возвращала былую боль обратно, напоминая обо всех выброшенных, насквозь промокших платках и синяках под глазами, что бельмом светили в отражении маминого зеркала. – Не хотел, но я не был уверен, что вернусь. Новая семья настояла на том, чтобы мы уехали из Кореи. А когда я сбежал, то заново встал вопрос о том, чтобы и вовсе отказаться от меня. Но я не переставал получать твои письма, Тэхен, – он взял мои руки в свои, и я готов был разреветься от того, насколько сильно кололо ладони от переизбытка ощущений. – А потом ты написал мне то письмо, после которого я понял, каким был глупцом, что думал, будто делаю нам обоим одолжение: «Мне все равно, если ты не отвечаешь мне, Чонгук. Быть может, ты веришь, что так будет лучше. Но ты должен понять одно: от твоего молчания мне может быть только хуже, а не наоборот. Я хочу знать, что сегодня ты улыбнулся; что тебя порадовало, и уж тем более хочу знать, если тебе плохо. О чем болит твое сердце? Потому что мое болит, Чонгук. Без тебя. Очень и очень сильно». Я не знаю, как ему удалось произнести содержание последнего моего письма без единой запинки. Потому что когда он кончил, то разрыдался так сильно, что моя душа пропустила несколько громких ударов. Слезы обожгли мои щеки – я позволил его эмоциям пройти сквозь себя. Как и всегда. Мне казалось, мы утонем в своих же чувствах, ведь я уже задыхался. Я знал все свои письма наизусть, ведь я перечитывал их перед отправкой снова и снова. Но и подумать не мог, что и он тоже. И этот факт неистово согревал что-то живое внутри меня. – Я сделал эти ромашки для тебя, думая обо всем самом лучшем, что нам удалось пережить. Жалкая пародия на оригинал, я знаю, но хотя бы они привлекли твое внимание. Его слова заставили меня улыбнуться – ощущение, будто из под корки льда проросли цветы – так неуместно выглядели мои эмоции на фоне пережитого потока слез. Казалось, эти ромашки ощущались везде: будь то мое окружение, легкие или сердце. Внутри бушевал настоящий цветочный фейерверк. – Спасибо, Чонгук. За цветы. За вылеченную душу. И за то, что вернулся тоже, – я с надеждой взглянул на него, пока он целовал костяшки рук. Его губы на моей коже ощущались как никогда по-особенному. – Ты ведь останешься? – Если позволишь. – Будто бы у меня есть выбор. А знаете, что произошло потом? Растаял снег. Вот так просто взял и исчез с покрова земли. Весна наступила так стремительно, будто по щелчку пальцев. Весенний день в феврале. И такое бывает.