прости, но достиг я дна

— да потому что ты никому блять не нужен слова неприятным скрежетом отдаются в голове и врезаются в черепную коробку. вытравить их не может даже дурь, и Киса кричит. срывает глотку и крушит все, что попадается под руку. костяшки неприятно ноют, но на фоне внутренней боли это даже не чувствуется. легкие будто разрывает, а сердце хочется выплюнуть через глотку. больно до одури и как же сука бесит. как бы ни хотелось признавать, он знает. он блять знает, что у таких как он нет будущего. такие как он подыхают ближе к тридцати. у таких как он нет и не будет никого рядом, и это осознание бьет сильнее, чем кулаки Хэнка. внутри все рвет с такой силой, что даже вместо крика уже выходит хрип, а из глаз льются непрошенные слезы. больно до пульсации в висках. обидно до жалких всхлипов. Киса на пол оседает и тянет пальцами вьющиеся вихри волос, будто скальп пытается снять, лишь бы в себя прийти, перестать сопли размазывать, но не получается от слова совсем. вмазывает не по-детски и впервые в жизни Ване так страшно. страшно, потому что Хэнк прав. страшно, потому что единственный человек, который им дорожил мертв. страшно, что все закончится здесь и именно так. остатки седативного кружат голову, а не спадающая пелена слез размазывает зрения окончательно. ноги подгибаются от усталости, а тело болит, будто по нему проехались камазом. Ваня идет на знакомый и такой родной шепот. слышит тихие молитвы и ему кажется, что он реально сходит с ума. песок неприятно царапает ноги; холодный ветер, проникающий под тонкую кофту, вызывает табун мурашек. вода в море черная и непроглядная, кажется, что позволь ей хоть немного себя коснуться и тебя утянет в эту пропасть. у Вани руки дрожат, когда над морской гладью появляется знакомый силуэт и так грустно улыбается. — мам... — выходит полушепотом-полухрипом. волны врезаются в ступни, словно ножи. холодно и мерзко, но Ваня не чувствует ничего. видит только знакомые омуты голубых глаз и шепот слышит тихий-тихий, но родной до боли. ноги сами глубже погружаются в чернеющую смоль и несут дальше. туда, где его любят. туда, где всегда тепло. туда, где его всегда ждут. к маме. ветер, словно пощечина, врезается в лицо и путает пушистые волосы. вода вокруг ощущается огромным одеялом, в которое хочется завернуться с головой. перед глазами только черная гладь и знакомый силуэт, что с каждым шагом кажется все ближе и ближе. — мам, забери меня к себе, пожалуйста. — последний шаг и больше не слышно ветра. тьма заполняет собою пространство и поглощает все звуки. Ваня чувствует теплые руки на щеках и улыбается. наконец снова вместе.

***

Хэнку хочется разбить либо ближайшее окно, либо собственное лицо. сказанные слова жгут глотку, а внутри живота неприятно растекается такое знакомое чувство вины. вот кто его блять тянул за язык. видел же прекрасно, в каком состоянии находится Кислов, и все равно ляпнул. не сдержался, разозлился из-за глупой ссоры, а теперь ищи его собаками. когда трубку не берут после двадцатого звонка, Хэнк начинает чувствовать, что это конечная. тревога жидким свинцом оседает в легких и чудится, будто что-то снова пойдет по пизде. с Ваней по-другому быть и не может. он же сначала делает, а потом думает, и Хэнк чертовски боится не успеть. Мел рядом пыхтит и говорит о том, что лучше сообщить все отцу и организовать поиски, но Боря чувствует, что нельзя. зря потраченная минута будет стоить кому-то жизни и Хенкин молится всем богам, что это просто его паранойя, глупые галлюцинации от ранее принятого седативного, но внутренности сжимаются, а к горлу подступает тошнота, когда Кисы дома не оказывается, а телефон лежит на столе нетронутый. из открытого окна в комнату врывается холодный морской ветер и Хэнк чувствует, как его прошибает. блять. пожалуйста, только не это. он с места срывается и все еще молится, что это его больное воображение, остаточное действие кисиной дури, а не то, о чем он думает. но что-то внутри шепчет, что он прав. и от этого предчувствия хочется блевать. он скорее догадывается, ежели слышит испуганный вдох Мела позади себя, когда наблюдает открывшуюся ему картину. он был прав. черт его дери прав. Ваня там, внизу. идет, будто зачарованный, вглубь черной пустоты и тонет. что-то внутри переклинивает и Хэнку кажется, будто он тонет вместе с ним. видит эти заплаканные глаза, которые смотрят в даль и не замечают вокруг себя ничего. и он срывается. бежит так, как не убегал вместе с Кисой от ментов. бежит так, словно от этого зависит его жизнь. жизнь того, без кого все остальное перестанет иметь какой-либо смысл. куртка летит на берег вместе с кедами. он не слышит, что кричит Мел. сам не понимает, в какой момент начинает надрывать глотку, чтобы достучаться. когда чужая макушка исчезает под водой Хэнку впервые в жизни становится так страшно. он чувствует, как все конечности разом замерзают, но не прекращает плыть вперед. ныряет следом, стараясь хотя бы что-то рассмотреть в непроглядном мраке. вокруг только всепоглощающая тьма и Хэнк ощущает разливающуюся по телу истерику. плывет дальше и шарит руками вокруг, молясь всем богам. только не его, пожалуйста, не забирай, прошу. он не видит, но когда чувствует под собой чужое тело, что есть сил тянет обоих наверх. у Кисы глаза за мокрой челкой прикрыты, и впервые в жизни он кажется таким спокойным и умиротворенным. Хэнку страшно. он не чувствует собственное тело, зато ясно ощущает насколько холодное чужое в его руках, когда оба сходят на берег. паника стучит в висках, а все звуки сливаются в один единый шум. он не осознает собственные действия, но по инерции начинает вдавливать в чужую грудь воздух. губы у Кисы мокрые и чертовски холодные и Хэнку хочется плакать от безысходности. он не знает, сколько времени прошло, но когда наконец прислушивается к чужой груди и слышит мерный ритм сердца конечности тяжелеют. Киса отхаркивает воду на песок и пытается понять, когда все пошло не так. Хэнку кажется, что он умер. со стороны наблюдает за чужими хрипами и помощью Мела, который гладит парня по спине. в голове пустота и больше никакого шума. Хэнку хочется либо смеяться, либо проблеваться, но он только ползет ближе и вцепляется руками в чужую толстовку, в глаза заглядывая. а там пустота глубокая, как море, из которого Боря его только что насильно вытянул. и смеяться больше не хочется. — зачем? — выходит каким-то болезненным хрипом, но по-другому и не получится. не сейчас. Ваня смотрит насквозь и не видит словно перед собой никого. кривая усмешка сама ползет по лицу. — так я же блять никому не нужен. какой тогда во всем смысл? Боря чувствует, как внутри все обрывается. знал же, но все равно не был готов услышать. руки трясет, как при ломке, когда ладони насильно сжимают чужие щеки. он смотрит в это черное море напротив и больше не боится утонуть. — ты нам сука нужен, слышишь? ты мне нужен, Кис блять. — Ваня будто просыпается ото сна, когда видит перед собой не призрак мертвеца, а живого человека. родного человека. он не знает, кто приближается первый, но когда тела сталкиваются и под руками так четко ощущается чужое тепло, Ваня понимает, что это не конец. у него все еще есть будущее. и он кричит. Хэнк прижимает к себе ближе, будто пытается впечатать другого в себя. слиться воедино, только чтобы почувствовать, что он здесь, рядом. живой. слышит чужие всхлипы и чувствует как самого трясти начинает. извинения сыплются градом и он не в силах их остановить. цепляется за мокрые вихри и вдыхает остатки чужого шампуня. утыкается холодным носом куда-то за ухо и шепчет глупые обещания вперемешку с извинениями. руками шарит по спине, и даже если бы его заставили, не смог бы оторваться. не сейчас. Ваня чувствует чужой оглушающий пульс под пальцами и впервые в жизни так четко ощущает, что он жив. он не в порядке и неизвестно будет ли уже когда-либо. но луна сегодня светит по-особенному ярко, а у Хэнка большие и теплые ладони, которые держат так крепко и уверено, что дышать становится чуточку легче.