Быстрый монолог

      У меня есть идиотская привычка думать иногда в книжном стиле. Прям красивыми словами я составляю огромные текучие диалоги, описываю движения, взгляды, запахи. Раньше я так делала только в драматичные, пафосные, печальные и слишком эмоциональные моменты, сейчас постоянно, даже в пресных ситуациях. Не могу остановиться. Мне интересно чувствовать себя персонажем, а не человеком, потому что человеком я себя не чувствую. Я чувствую себя тумбочкой. Именно тумбочкой. И когда я говорю кому-то, что я тумбочка, это шутка только отчасти. Я использую это слово в крайних случаях, когда хочу объяснить, что меня нет, что меня можно обойти, на меня можно не рассчитывать и не смотреть, моё существование само по себе обязывает меня быть ничем. И вот я думаю: а почему, собственно, тумбочка? Почему не комод, холодильник, шкаф, стул, портсигар какой-нибудь в конце концов? И сама же себе отвечаю: да потому. Да потому, что всякие там стулья и портсигары представляются мне слишком движимыми. На стулья шлёпаются задницами, в портсигары безбожно запихивают сигареты, дверцу холодильника мацают туда-сюда. А тумбочка — пустая. Если не пустая, тоже всё равно: сунули в неё что-то и тут же забыли, пускай лежит. Она стоит где-нибудь в уголке, и как будто нет её. Я стою где-нибудь в уголке, и как будто нет меня. Меня нет. Мне нет места. Место мне — в уголке. Но я не хочу в уголок. Я хочу сиять, у меня болит лицо, растянутое приколоченной и несдираемой улыбкой, я хочу звать в гости, хочу смеяться, хочу ругаться, драться, кусаться и угощать печеньками. Хочу увешаться жилетками, значками, цепочками, пуговками, амулетами, нашивками, наклейками, да хоть нажопниками. Я хочу зарыться в шляпах, плащах, пиджаках и пледах, вещать оттуда прокуренным мягким голосом подозрительно мудрые мысли и всё-таки сиять, сшибая всех своим шлейфом. Но у меня этого нет. У меня обветренные ледяные ладони с мраморными красными пятнами и никогда не крашеными ногтями. От моего касания человек вздрагивает и шутит, что ему ещё рано на тот свет. Мне не до шуток. Мне очень холодно, я задыхаюсь от громадного булыжника на грудной клетке, задыхаюсь от холода. Меня ежесекундно передёргивает, а сердце всегда где-то в горле, хочет выскочить, ему не нравится во мне, потому что во мне холодно, во мне больно и страшно. Я и сама бы хотела выпрыгнуть, убежать, но я не умею. Я хочу домой, хочу туда, к тем людям, которых я никогда не видела, которым я подарю свою личность, я-то знаю, что им до полного счастья не хватало только лишней тумбочки в уголке, но не в этот раз, господа, не в этот раз. Я не буду тумбочкой у вас, у вас я хочу сиять. Я буду лезть к вам ледяными граблями, кусаться, плеваться и угощать чаем, только пожалуйста, поговорите со мной. Этот булыжник меня раздавит, я же чувствую. Кошки уже доскреблись до мяса, булыжник самым острым углом рвёт моё сердце, совсем ненадолго покинувшее свой пост в горле. Мне холодно. Мне плохо. Отпустите меня, почему я не могу уйти? Я умею различать людей по звуку шагов, я вижу выражения их лиц, я хочу убежать от них. Мне здесь слишком плохо, и я никогда не признаю, что ещё и одиноко. Те тонны книг, что я читаю, заполняют меня, дают мне почувствовать людей, их манеру речи и поведения, и я впитываю это, чтобы ночами перекрывать тяжесть булыжника милыми сценками из звуков, вкусов и запахов, которые я никогда не чувствовала. Я пытаюсь заполниться доверху, я выскребаю из себя каменные крошки и отслоенные кошачьи когти, но они появляются снова, они заставляют меня задыхаться. Я хочу домой, находясь дома. Это сигналом бьётся в разуме, это не даёт покоя, ведь мне нельзя убежать домой, потому что дома у меня нет. Я каждый день строчу в заметки, но ненависть по-прежнему переполняет меня, руки по-прежнему ледяные, и мне хочется исчезнуть. Мне хочется привязаться к многострадальному булыжнику и пойти на дно. У меня болит голова от чужого бормотания, храпа, цоканья, взгляда, запаха и слов, но я не могу уйти. Я срываюсь, кричу, но меня они не слышат, они слышат только себя, да и то не всегда. Она ругается, тоже кричит, грозит психиатром, а на мой смех только сильнее заводится. Она не знает, как я её ненавижу. Она не понимает, как сильно меня достала, она не хотела слышать, как я умоляла её прекратить «воспитывать», она хотела внушить мне чувство вины, но только укрепляла ненависть, поэтому пусть она слушает то, что я говорю сейчас, — мои твёрдые и совсем не визгливые вопли. И мне больно, булыжник увеличивается, монолог в голове ускоряется до невозможной скорости, я задыхаюсь, я хочу туда, где меня никогда не было, я хочу домой. Она не понимает, она не видит, не слышит и не чувствует, как я ломаюсь. Как во мне рождаются ужасные мысли, как я становлюсь чудовищем, терзающим самого себя и боящимся навредить другим. Понимающим, что теперь способен и на это. Она не понимает. Она — мама.       Но не будем о грустном. Всегда можно поговорить о чём-то менее травмирующем, не так ли? Возьми меня за руку и постарайся не вздрогнуть; посмотри мне в глаза и сделай вид, что в них не пусто. Побудь рядом, обвей меня всеми своими конечностями, ведь я давно уже не верю в иллюзию, которую создаю сама для себя — своими руками, в буквальном смысле. Я знаю, что ты не боишься меня, но это и не нужно — я сама себя боюсь за двоих.       Не уходи. Я никому не скажу про наши слёзы и наши булыжники, мне некому это сказать. Мне не с кем гонять чаи шестнадцатый раз за день, не с кем истерично заливаться смехом и обниматься. У меня есть обжигающе холодные ладони и улыбка до ушей. А у тебя?