Стерва

      Она проводит пальцами по щеке, и я до боли сжимаю зубы, стараясь не издать ни звука, — любой стон, всхлип, неровный вздох, и она прекратит. В аудитории, скрытой за дверью лаборантской, шумно, и меня точно никто не услышит, но мы играем по ее правилам и я могу лишь подчиняться. Ее пальцы на секунду задерживаются на моих губах, слегка надавливают, заставляя приоткрыть рот, подушечки касаются моих зубов, а затем ее ладонь вдруг перемещается на плечи, и ногти начинают медленно царапать кожу моих рук.       Я стараюсь не встречаться с ней взглядом. В такие минуты ее зрачки сильно расширены, но сам взгляд остается слишком пустым, и иногда я задумываюсь над тем, есть ли ей вообще хоть какое-то дело до моих эмоций. Пытаться понять, что чувствует она сама, я давно прекратила.       Я чувствую себя игрушкой в ее руках. Когда она целует меня, мне кажется, что я все та же школьница, мучающаяся у доски и не способная решить простейшие уравнения реакций. И так же, как если бы я пришла на ее пару, не выполнив домашку, каждый раз, когда она отрывается от моих губ, я неизменно с опаской жду неудовлетворенного покачивания головой, поджатых губ и, возможно, недолгого укоризненного взгляда поверх очков.       Этот взгляд сводит меня с ума — мне хочется отвернуться, сильно зажмуриться, лишь бы не смотреть в ее глаза, но в то же время я не хочу, чтобы она когда-либо прекращала смотреть. Порою мне кажется, что она знает, как она на меня влияет. Знает, как влияет любой ее жест, любое действие. Иногда если она находится в особенно игривом настроении, то будто специально сдвигает тонкую изящную оправу чуть ниже, бросая на меня быстрые красноречивые взгляды. Или, убедившись, что я смотрю, нарочито медленно проводит по губам кончиком красной ручки, что обычно торчит в простенькой канцелярской подставке в правом углу стола. Она даже не улыбается: лишь уголки губ слегка приподнимаются, образуя что-то вроде легкой усмешки, а в глазах пляшут нехорошие огоньки, и я знаю, что ей прекрасно известно, где блуждают мои мысли и какие картины рисует воображение. Это ужасно смущает, но разорвать зрительный контакт я не в силах.       Сейчас за закрытой дверью лаборантской она смотрит на меня точно так же, и я теряюсь, не понимая, что должна чувствовать в этот момент. Она слегка наклоняет голову и облизывает губы, рука перемещается на мою грудь. Я на мгновение теряю контроль и издаю тихий всхлип. Она замирает. Я перестаю дышать. Секунды, что она продолжает бездействовать, тянутся мучительно долго, и я мысленно проклинаю себя за несдержанность, прекрасно зная, что в наказание она вполне себе может просто вернуться в аудиторию как ни в чем не бывало и продолжить занятие, оставив меня наедине с реагентами, которые я добровольно вызвалась помочь разобрать, и сводящим с ума возбуждением. К моему счастью, сегодня она снисходительна, и ладонь на моей груди слегка сжимается, заставляя мои колени дрожать.       — Маргарита Александровна… — шепчу я и непроизвольно хватаюсь за ее руку. Она мне улыбается. Впервые за сегодняшний день.       — Что, моя дорогая? — в голосе слышится явная насмешка, а пальцы сильнее впиваются в мою кожу — так, что даже сквозь ткань блузки и бюстгальтера я чувствую ее ногти.       На ответ у меня не находится сил, и я лишь выгибаюсь ей навстречу и прикрываю глаза. Она разжимает пальцы, и теперь я чувствую, как рука скользит вниз к моему животу. Я хватаюсь руками за ее рубашку, чувствую, как гладкая ткань — не то шелк, не то атлас — приятно скользит под моими пальцами. Краем сознания отмечаю, что рубашка та самая, что была на ней в первую нашу встречу. Тогда я по всем законам жанра влетела в нее на лестнице, рассыпала стопку бумаг, что она держала в руках, а затем, помогая собрать, долго извинялась и невольно засматривалась на длинные пальцы и тонкие запястья, не скрытые закатанными рукавами. Тогда я еще не была в нее влюблена, но уже не могла не отметить ее привлекательности. А она же лишь недовольно фыркнула, одарила меня раздраженным гневным взглядом и, выхватив собранные бумаги из моих рук, ушла, так и не проронив ни слова. Я невольно засмотрелась на то, как качаются ее бедра и немного приподнимется вверх узкая юбка.       Спустя пару дней, когда она вдруг оказалась моей преподавательницей, а я не смогла ответить ни на один ее вопрос, она покачала головой, будто совершенно не удивилась отсутствию даже базовых знаний, и саркастично улыбнулась:       — Очевидно, умственных способностей у вас столько же, сколько и внимательности.       С того дня заслужить ее одобрение стало первостепенной задачей. Сперва потому, что не хотелось быть в ее глазах неудачницей, потом — из-за того, что ради ее довольного, потеплевшего взгляда я была готова на все что угодно. Ради него я ночами читала учебники, учила свойства алкенов, кетонов и альдегидов, разбирала всевозможные реакции, билась над непонятными задачами. А она будто специально надо мной издевалась — вопросы становились все сложнее, а задачи все запутаннее. Лишь спустя пару месяцев я поняла, что это ее забавляет, что она искренне наслаждается моими неуверенностью и смятением.       Это оставалось неизменным и до сих пор: на парах она продолжала сыпать терминами, значения которых я не всегда понимала, давать задания на уровень сложнее, чем у остальных, и снисходительно, как ребенку, объяснять непонятные темы, прекрасно зная, что все мои мысли заняты лишь тем, что скрывается под ее рубашкой, на которой в очередной раз по непонятной причине застегнуты далеко не все пуговицы, — и боже мой, разве могла я говорить ей о предвзятости и несправедливости. Но и вне пар, в те моменты, когда она нависает надо мной, беспомощно лежащей на парте, или как сейчас — прижимает к какой-нибудь двери, ее вопросы, пусть и другого толка, заставляют меня паниковать и отводить глаза.       — Чего ты хочешь?       Она знает, что мне не хочется ей отвечать, ведь сама мысль о том, чтобы просить ее о продолжении, ужасно смущает и заставляет щеки краснеть в мгновение ока, но также знает, что я отвечу, потому что чувствовать ее пальцы, замершие на поясе джинсов просто невыносимо.       — Пожалуйста… — мой голос срывается, и мне так хочется, чтобы этого хватило, но просьба должна быть озвучена до конца. — Пожалуйста, прикоснитесь ко мне. Ниже.       Она кивает, и ее взгляд по-прежнему ничего не выражает, но пальцы расстегивают джинсы, и я чувствую, как она прикасается ко мне сквозь белье. Пара легких круговых движений, и я сжимаю зубы на собственном запястье, чтобы не кричать, и двигаю бедрами ей навстречу. Она сдвигает ткань в сторону, касается разгоряченной плоти, самыми кончиками пальцев пару раз толкается внутрь, а затем убирает руку. Не стонать от желания и разочарования становится настоящей пыткой.       Она делает шаг назад, смотрит, привычно наклонив голову немного вправо, и кивает, довольная результатом.       — Мне надо идти, я и так тут с тобой задержалась. Справишься сама? — уголки губ дергаются вверх, но она быстро придает лицу бесстрастное выражение.       «Стерва!» — хочется крикнуть мне, но я лишь покорно киваю.       — Конечно, Маргарита Александровна...       Она поправляет рубашку, приглаживает выбившиеся из прически волосы и жестом просит освободить ей проход. Когда я делаю шаг в сторону, она вдруг резко притягивает меня к себе.       — Хорошая девочка, — ее дыхание опаляет мое ухо, а затем она разжимает руки и выходит, даже не обернувшись.       Я медленно опускаюсь на пол, потому что держаться на ногах уже просто нет сил, и думаю о том, какая же она и правда стерва.