Конец.

-КАК ТЫ МОГ?! УБЛЮДОК, ДА КАК ТЫ ТОЛЬКО МОГ?! Джозеф не боялся, что их услышат, не боялся сорвать голос, не боялся больше ничего, ведь самое страшное, что могло произойти, уже произошло. Резкие, раскалённые докрасна слова вырывались прежде, чем он мог бы их остановить. Впрочем, он и не хотел. Кажется, он забыл даже дышать. Нехватка кислорода отозвалась болезненным спазмом в лёгких, но Джоджо не замечал этого за той болью, с которой рушился его мир. А больнее всего было видеть, нет, ощущать спокойствие, с которым посреди всего этого внутреннего апокалипсиса Джоджо курил Цезарь. Опять курил. Опять свои сраные сигареты. Почему-то именно сейчас эта его привычка распалила обиду Джостара ещё сильнее, дополнительно словно проходясь раскаленным железом по открытой ране, ослепляя и вновь перекрывая кислород. Все, что ему оставалось, это выхватить сигарету и, под аккомпанемент сдержанной итальянской брани Цезаря, от неожиданности прикусившего язык, смотреть, смотреть в эти невыносимо холодные глаза. Прохожие оборачивались, до него даже донеслось брошенное кем-то сквозь зубы "пидоры", но Джозефу было плевать. Он не мог полностью осознать произошедшее, не мог понять, что это конец. Поэтому, подобно мазохисту, повторял пресловутое "как ты мог", пытаясь понять, прочувствовать. Втолковать своему глупому сердцу, что тот, кому оно слепо верило, верило больше, чем самому себе, предал его. Джоджо знал, что Цезарь - бабник, знал, что он никогда не считал девушек, но в Джостаре всё ещё жила свойственная всем влюблённым наивная уверенность, что вот мне никогда не сделают больно. Я - особенный. Примерно с таким же чувством некоторые из нас с напускной серьёзностью слушают астрологов или гадалок, собираясь узнать отведённый им срок, но, глубине души, полагая, что впереди вечность. -Дай мне всё объяснить. Джостар задохнулся от возмущения. А Цезарь был спокоен. С таким бесстрастным выражением лица Джозефу ещё не разбивали сердце. Браво. Хотелось заехать по лицу. То ли себе, то ли Цезарю. Больно. Невозможно больно. В ушах стоял шум, а перед глазами улыбка Цезаря, когда они вдвоём напились, а Цезарь сказал, что никого не любил так, как Джоджо и, наверное, больше не сможет. "Не сможет, ага. Двести раз не смог, а потом догнал и не смог в двести первый", - пронеслись в голове Джоджо язвительные слова. Или не любил он эту синьорину. Так ситуация казалась ещё омерзительней. Чего стоило это его: "Никогда так не любил"? Одного перепихона с первой попавшейся красоткой? Столько стоит его, Джозефа, доверие? "Спасибо, дорогой. Я запомню. Буду знать цену своим чувствам, чтобы в следующий раз не зазнаваться". И этот взгляд. Джозеф развернулся. Бросился, сам не зная, куда, лишь бы подальше от этих безразличных, лживых, цвета весенней зелени, так неожиданно ставших холоднее льда, глаз. Скрылся за поворотом, хотелось, чтобы размазывая по щекам слезы и сдерживая рыдания. Но слез не было, как и самого Джоджо. Только бесконечная, всеобъемлющая, невозможная боль. Она не находила выхода и оставалась в груди, не давая малейшей надежды на скорое облегчение. Джозеф знал, теперь это чувство никуда от него не денется. Хотя, наверное, стоило сказать, что это он никуда не денется от неё. Скрылся за поворотом прежде, чем Цезарь успел схватить его за руку. Да и собирался ли? Джозеф не стал оборачиваться и проверять. Теперь он сам по себе.