Я зажгу в честь тебя фонарь

      Хуа Чэн ждёт. Не восемьсот лет, к счастью.       Хуа Чэну ждать совсем недолго. Он стоит на небольшом холме, задрав голову к небесам, и смотрит вдаль, зная, что где-то там среди облаков воздают почести истинному императору божественного пантеона. Его возлюбленному.       Хуа Чэн может представить, как Се Лянь улыбается другим небожителям с лёгкой усталостью, как он поправляет широкие рукава и золотые украшения, невольно, выслушивая чьи-то пафосные речи с вниманием, которого не достоин никто в мире. Они увиделись до праздника, Хуа Чэн помог ему одеться и поцеловал ладонь, перед тем как Се Лянь взбежал по лестнице в разрывавшее облака сияние Небесного града.       Хуа Чэн, конечно, тоскует. Жалеет, что не может трогать его пальцы, пока Се Лянь ведёт с кем-то непринужденный разговор; что не видит солнечного взгляда, полного радости и веселья; что не может смутить, шепнув на ухо горячую фантазию; что не целует заалевших тёплых щёк. Но эти все прекрасные моменты нередки для Хуа Чэна, они часть каждого дня, проведённого вместе с Се Лянем, они — маленькое благословение, но сегодня Хуа Чэн хочет пожертвовать ими ради другой цели.       Его не пригласили на Небеса на пиршество. Будто небожители считали, что могли его этим обидеть. Хуа Чэн и сам не собирался приходить на их напыщенное празднество, хотя Се Лянь был готов пойти против правил, воспользоваться положением императора и привести Князя Демонов на Небеса за руку.       Но Хуа Чэн не хочет.       Се Лянь ушёл на Небеса один, обещая скоро вернуться, оставляя мягкий поцелуй на губах и погладив костяшками пальцев щёку на прощание. В его глазах притаилась лёгкая грусть: ему самому не хотелось идти на пиршество, но он был обязан, а Хуа Чэн, конечно, не позволил бы Се Ляню печалиться. Он приготовил сюрприз.       Достаточно очевидный. Но — для них обоих — ценный.       После одной беседы Се Лянь взял его за руки и с улыбкой сказал, что теперь Хуа Чэн мог не зажигать три тысячи фонарей для него, «это вовсе не обязательно, Сань Лан, я и так знаю, что ты любишь меня, и не хочу, чтобы ты мучился, мне абсолютно неважно состязание, пожалуйста, не волнуйся». И Хуа Чэн, конечно, знает, что Се Лянь относится к этой традиции среди небожителей с безразличием; знает, что ему не нужно доказывать свою любовь, но в одном его гэгэ ошибся. Хуа Чэн не мучился.       Зажигать фонари для Его Высочества — это честь.       Рисовать на ткани узоры: бабочек, цветки — и собирать демонов для того, чтобы вместе пустить фонари в Небеса — разве это страдания?       Это не восемьсот лет ожидания. Хуа Чэн счастлив быть верующим лучшего из Богов.       И рад показывать это, благодарить Се Ляня за то, что все эти восемьсот лет он жил, существовал, продолжал скитаться по земле, пока они не встретились, и Хуа Чэн наконец-то смог сделать то, о чём мечтал с самого падения во время шествия в Сянь Лэ.       Сказать спасибо.       Крепко сжать в объятиях и поблагодарить. Или, как сейчас, зажечь фонари в честь того, кто заставил его поверить, что в этом тёмном, отвратительном, паршивом мире есть что-то, ради чего стоит жить.       Се Лянь научил его любить. И Хуа Чэн взял свою любовь и разделил её на тысячу кусочков, вложил в каждый фонарь частицу души. А его душа полностью принадлежит Богу.       Хуа Чэн держит в руках один из фонарей, готовый опустить его в свободный полёт. Он не хочет разделить этот момент с демонами — это слишком лично.       Много лет назад — тогда Се Лянь уже упал с Небес два раза — в честь Праздника середины осени Хуа Чэн зажёг один фонарь для единственного, в кого он верил. Его фонарь, конечно, никто не считал, он в этом уверен, потому что на Небесах Богов с таким именем не существовало. Но зато такой Бог жил в его сердце. И Хуа Чэн верил в него, верил всё больше, наблюдая за тем, как фонарь исчезал вдалеке, и ему казалось — ему хотелось — чтобы он горел вечно, чтобы Се Лянь на другом конце света увидел маленькое пятнышко среди облаков и улыбнулся. Хуа Чэн стоял на месте до тех пор, пока не потерял фонарь из виду, и после этого понял — он будет делать так каждый год.       Делает и сейчас: зажигает фонарь, который сам расписал. Только теперь Хуа Чэн — один из тысячи верующих.       Он абсолютно не против этого. Се Лянь достоин восхваления, славы, всеобщей любви и внимания, Хуа Чэн счастлив, что в его храмах сейчас зажжены десятки палочек благовоний, что люди — наконец-то — видят в нём чудо. Се Лянь получает то, что заслужил.       И хотя Хуа Чэн — его возлюбленный, его консорт, его супруг, он до сих пор не может привыкнуть к тому, что Се Лянь принимает его полностью — со всеми ошибками, недостатками, с его жестокостью и ненавистью. Когда Се Лянь обнимает его, шепчет на ухо, как любит, Хуа Чэн чувствует, будто сердце начинает вновь биться. Сколько бы времени ни прошло, как бы Хуа Чэн ни хотел быть равным Се Ляню, он не может, не смеет встать с ним на одну ступень.       Он навсегда его преданный верующий. Се Лянь навсегда его единственный Бог.       Даже когда Хуа Чэн ведёт себя с ним, как настоящий Князь Демонов: соблазняет, заставляет краснеть, напоминает Се Ляню, кому тот принадлежит, и в свете свечей наслаждается тем, как Бог просит об удовольствии, умоляет, облизывая искусанные губы —даже в такие моменты Хуа Чэн останавливает себя на мысли, вздрагивает, понимая, что ему лишь несправедливо повезло. Он гладит заснувшего Се Ляня по волосам, думая о том, что он никогда не будет достоин этого. Сколько бы он ни старался, Хуа Чэн не будет доволен, его любви никогда не будет достаточно; он лишь верующий, которому улыбнулась удача, и этот дар невозможно оплатить полностью.       Но Хуа Чэн искренне хочет показать всю свою любовь, на которую способен, чтобы Се Лянь осознал свою ценность не только для него, но и для всего мира.       Сегодня и теперь на долгое время Се Лянь — Повелитель Небес. А повелители заслуживают самых дорогих подарков.       В этот год Князь Демонов дарит императору пять тысяч фонарей. Вместе с теми фонарями, которые зажигают другие верующие, наверняка общая сумма выйдет за десяток тысяч.       И этого всё равно будто недостаточно.       Хуа Чэн вздыхает. Его Се Лянь — милосердный Бог, который никогда не признает своего статуса полностью ввиду скромности. Ничего страшного: Князь Демонов сделает это вместо него.       Фонарь медленно взмывает вверх, когда Хуа Чэн наконец-то отпускает его. Огонь светится, и чёрные узоры с бабочками и цветами, криво написанными тонкими линиями иероглифами «Се Лянь» выделяются на ярком фоне. Хуа Чэн зачарованно смотрит, провожая взглядом фонарь, который летит совсем так же, как его самый первый, сделанный много лет назад. Тогда ещё — без красивых картинок. Лишь с именем, которое Хуа Чэн отметил себе на коже.       В звёздном небе фонарь скоро затеряется, но Хуа Чэн не беспокоится. Он мог бы создать новые небеса, сотканные полностью из фонарей, зажжённых в честь Се Ляня.       Фонари заставят Бога улыбнуться — хотя бы за что-то Хуа Чэн почувствует гордость. Ещё совсем недолго, и Се Лянь вернётся домой, расскажет о сплетнях среди небожителей — Хуа Чэн обожает слушать его. Он возьмёт своего принца за запястье и усадит себе на колени, Се Лянь уткнётся носом в шею, пока Хуа Чэн распустит его причёску. И потом его Бог с искренним вздохом, сгорбившись, будучи настоящим только ради него, тихо произнесёт: «Я так устал», как делает это каждый раз. Хуа Чэн засмеётся, поцелует распущенные волосы и задаст тысячи вопросов, на которые Се Лянь ответит медленно, растягивая слова и успокаиваясь. Именно для этого — держать Се Ляня в руках, целовать его, оберегать, помогать ему почувствовать свою ценность — Хуа Чэн продолжает жить.       Хуа Чэн живёт, чтобы зажигать эти фонари и напоминать Се Ляню о том, что он достоин быть любимым.       Вдруг тёмно-синие облака озаряет яркий свет.       Хуа Чэн бросает взгляд на вспыхнувший луч.       Свет проливается на холм, на котором он стоит, слепит его. Кажется, будто солнце встало ночью и решило прорваться лучами сквозь завесу облаков.       Хуа Чэн прикрывает глаз, смотря наверх. Неужели сейчас Боги хотят позвать его на пиршество и извиниться? Вряд ли ради этого они бы спустились с Небес.       Хуа Чэн не сразу привыкает к яркому свету, но понимает, что перед ним распахнулись врата в Небеса и это лестница, ведущая к Богам. Идти особо он не хочет, да и слышит среди ночной тишины, что кто-то уже бежит по ступеням по ту сторону. — Простите, простите! — Ваше Высочество, вернитесь! — Извините, я должен кое-что сделать! Мне пора! — Се Лянь! Императоры не сбегают с пиршеств! — Я знаю!       Высокий тон голоса и тем не менее спокойные добрые нотки. Гэгэ.       Хуа Чэн убирает руку и смотрит наверх с удивлением.       Се Лянь спускается с Небес слишком рано. Должно быть, даже результаты состязания ещё не озвучили. Значит, у него появились серьезные причины прервать пиршество своим уходом. — Сань Лан! — кричит Се Лянь изо всех сил, и свет, прислуживая ему, будто доносит голос. — Не беспокойся, всё хорошо! Оставайся на месте!       Хуа Чэн не беспокоится, он вообще забывает обо всём, выискивая силуэт в пучине света.       И через мгновение видит вдалеке человека, который стремительно спускается вниз по лестнице, не оборачиваясь назад.       Хуа Чэн ошарашен: стоит ли ему бежать наверх и убедиться, что гэгэ не споткнулся, или он будет послушно ждать его здесь? Ему остаётся только задрать голову и очарованно наблюдать за тем, как маленькая точка увеличивается и превращается в знакомый для него силуэт.       Се Лянь приближается к нему быстрым шагом, и вскоре Хуа Чэну удаётся разглядеть детали его образа.       Цветные ленты, развивающиеся за ним, бело-красные струящиеся одежды, которые делают его похожим на птицу, золото на плечах, золото в волосах — весь он сам по себе будто фигура из золота, блестящая в ярком свете. Се Лянь прекрасен так же, как тогда, когда он целовал его на прощание, когда подавал ладонь за красной вуалью невесты, когда поймал на руки восемьсот лет назад, когда появился перед ним — снизошёл для него с Небес — и сказал, что если Хуа Чэн не знает, зачем жить, то можно жить ради него. И спустя много лет Князь Демонов перечислит сотни причин для существования, которые ему называли демоны, люди и даже Боги, но всё равно выберет только одну — ту самую, которая сейчас стремглав бежит к нему, оставляя небожителей возмущаться на Небесах.       Се Лянь уже хорошо виден ему, и Хуа Чэн сглатывает, дрожа от трепета. Вспоминает, как ругал себя за мечты о том, что Бог снизойдёт ради него с Небес по сверкающей лестнице, и теперь Се Лянь делает это с таким весельем, судя по лёгкой походке и смеху, который доносит свет.       И Хуа Чэн сам невольно улыбается.       Се Лянь уже совсем близко, и теперь становится заметно, что он несёт что-то большое в руках. Когда остаётся меньше десятка ступеней, Се Лянь замирает, и только тогда Хуа Чэн понимает, что тот держит.       Фонарь. — Сань Лан, — улыбается Се Лянь, вздыхая с облегчением, — прости, я ещё не научился правильно спускаться с небес, кажется, мой свет слишком яркий, да?       Хуа Чэн отвечает не сразу — ещё разглядывает образ, который рисовал на папирусе тысячи раз, и всё равно не может насладиться им полностью: отблесками света на украшениях, складками рукавов, завившимися на концах прядями волос, выглядывающей Жое за слоями одежд. — Гэгэ взял у меня слишком много духовных сил, — шутит он в ответ, хотя слова возвращаются к нему очень медленно, и говорить ему не хочется вовсе. — Я обещаю всё вернуть, — Се Лянь улыбается, и Хуа Чэн безмолвно тает от хитрых ноток в его голосе, неторопливо переводит взгляд на фонарь. — Ох! — Се Лянь будто сам забыл, что что-то нёс в руках. — Сань Лан, прости, я сейчас всё объясню.       Хуа Чэн изгибает бровь в любопытстве, а потом Се Лянь поворачивает фонарь.       И тогда у него заканчиваются слова.       На фонаре нарисованы капельки дождя и лепестки цветков, ровным почерком написано имя.       Хуа Чэн. — Гэгэ… — Хуа Чэн не может больше ничего выдать из себя, распахивая глаз. — Сань Лан, когда я спросил, ведётся ли отдельный подсчёт твоих фонарей, мне сказали, что твои фонари считаются моими, но это же совсем нечестно, — Се Лянь слегка хмурит брови, — люди молятся именно тебе, ставят тебя наравне с небожителями, а значит, ты заслуживаешь быть упомянутым отдельно. И я знаю, что состязание не имеет для тебя никакого значения, как и для меня, но дело не в том, сколько фонарей зажигают ради тебя… Я только хочу, чтобы ты почувствовал себя любимым.       Хуа Чэн молчит, слушает каждое слово, хотя мог бы придраться, мог бы сказать, что ему плевать на верующих, на глупых людей, которые считают, что он решает все их проблемы, но Се Лянь говорит с таким чувством справедливости и с такой грустью во взгляде, что никто не смеет прервать его. — Когда люди зажигают в честь меня фонари, я чувствую, что я кому-то нужен. Когда ты зажёг в честь меня три тысячи фонарей, я был очень благодарен тебе, хотя только потом понял, что ты хотел этим сказать. И ты так же заслуживаешь того, чтобы кто-то в честь тебя зажёг фонарь. Я предполагал, что небожители не будут считать твои фонари, поэтому сделал свой собственный.       Се Лянь крутит его в руках, и Хуа Чэн с восхищением разглядывает, как капельки дождя перемешаны на рисунке с круглыми лепестками — всё написано тонкой кистью, сделано так аккуратно, что каждый бы Бог позавидовал тому, кому достанется такой фонарь.       А он достаётся Князю Демонов. По сути — обычному верующему.       Хуа Чэн сглатывает. — Я хочу зажечь этот фонарь в честь тебя, Сань Лан, — голос Се Ляня слегка дрожит. — Прости, что всего лишь один... — Гэгэ, — Хуа Чэн наконец-то останавливает его и еле удерживается от того, чтобы взбежать по лестнице и поймать своего принца в объятия, — гэгэ, для меня этого уже достаточно. — Я рад это слышать, — Се Лянь отвечает слишком официозно, не полностью выйдя из образа императора, но пусть так, Хуа Чэн хочет наблюдать за ним таким как можно больше. — Тогда дай мне помолиться тебе и поблагодарить за всё, что ты сделал для меня, мой Сань Лан.       И Се Лянь зажигает пламя на ладони, фонарь заполняется светом, а потом легко поднимается в Небеса.       Но Хуа Чэн не смотрит на него. Как и Се Лянь.       Между ними совсем немного ступеней, всего лишь мгновения разделяют их от объятий, стоит лишь Се Ляню спуститься вниз или Хуа Чэну подняться наверх.       Се Лянь движется к нему первым.       Хуа Чэн может только протянуть вперёд руки. Совсем как в тот раз, когда он вернулся после своей третьей смерти ради Бога.       Се Лянь вприпрыжку и с улыбкой бежит к нему и хватается за его ладони, оставляя позади себя лестницу, которая постепенно начинает тускнеть, и Хуа Чэн боится, что Бог исчезнет вместе с светом, как иллюзия. Но принц остаётся и медленно переплетает с ним пальцы. — Ваше Высочество… — начинает Хуа Чэн и сдаётся, не знает, что сказать дальше, ему не хватает сил закончить. — Я не погублю тебя, Сань Лан.       Потому что уже погубил.       Хуа Чэн обнимает его первым, сминая ленты на спине своим пальцами, как и Се Лянь сжимает в кулаках его красную тунику, утыкаясь лицом в грудь. Они обнимаются так, будто не виделись друг с другом тысячи лет, так, как они обнимались после года расставания — полные тоски касания, сплетение не тел, не пальцев, а одиноких душ.       Хуа Чэн прикрывает глаз, прячет нос в шёлковых волосах Се Ляня — они пахнут цветами — и успокаивает дыхание, снова ощущая, что сердце будто начинает биться — или он слышит сердцебиение Се Ляня? — Сань Лан, — Се Лянь касается ресницами его шеи, щекочет, Хуа Чэн улыбается прямо ему в макушку, — спасибо тебе. Я постоянно чувствую, что делаю для тебя недостаточно… — Чушь, — усмехается с болью Хуа Чэн, — это я, Ваше Высочество, никогда не сделаю достаточно. — Чушь, — Се Лянь отодвигается от него и заглядывает прямо в глаза, — ты уже сделал много для меня. — И всё равно — этого недостаточно, — Хуа Чэн отводит взгляд, смотря на Небеса и наблюдая за последними отблесками луча на поверхности кучерявых облаков.       Се Лянь вздыхает и опускает голову. Между ними наступает тишина.       Хуа Чэн успокаивается, наслаждается теплом под руками, осматривает территорию вокруг, по привычке ища врагов. Но поблизости нет ни одной живой души. Даже по реке не плавают лодки, в лесу не воют волки. Весь мир будто слушается Се Ляня, затихая вместе с ним. — Мне кажется, дело в том, что свои чувства никогда невозможно выразить полностью.       Хуа Чэн возвращает взгляд на Се Ляня, и тот поднимает голову, улыбаясь слегка печально. — Что ты имеешь в виду, гэгэ? — Сань Лан, сколько бы ты ни зажигал фонарей, ты всегда будешь считать, что это мало. Сколько бы ты ни уговаривал меня, что я делаю достаточно для тебя, мне постоянно будет казаться наоборот. Ни мне, ни тебе фонарей никогда не хватит, чтобы выразить свои чувства в полной мере.       Хуа Чэн улыбается ему. Гладит по щеке, зачарованный мудрым взглядом Се Ляня; глазами, прикрытыми опущенными от усталости ресницами. — Но что нам тогда делать?       Се Лянь берёт в ладонь его косичку с бусиной, гладит её, пока задумчиво щурит глаза. — Поверить. Сань Лан, поверь мне не как Богу, поверь мне как… своему мужу. Я снизошёл к тебе с Небес не потому, что ты зажёг в честь меня тысячи фонарей. Я сбежал с пиршества, потому что я сам так захотел, потому что я просто люблю тебя. И за мою любовь не надо платить. Я люблю тебя не так, как Бог любит своих верующих. Я люблю тебя как своего супруга.       В конце своего монолога Се Лянь слегка улыбается, и его взгляд мгновенно теплеет, теряет всякую серьёзность. — Я знаю, что в себя поверить тяжелее, чем в другого. Но доверься моим словам, прошу. Я хочу, чтобы в следующий раз мы взошли на трон вместе. Или вместе бы остались в Призрачном Городе, но я не хочу никуда идти, если тебя нет рядом.       Хуа Чэн замирает на последней фразе, видит, как Се Лянь берёт глубокий вдох, а его щёки заливаются румянцем, и он опускает голову, словно не может справиться со смущением. — Если бы я вознёсся и не нашёл тебя на Небесах… — шепчет он так тихо, что Хуа Чэн наклоняется ближе, чтобы расслышать каждое слово, — я бы тоже… я бы тоже спрыгнул вниз, как и ты…       И мир вокруг замирает.       Ветры перестают шуметь листьями, звёзды горят ярко, не мерцая, даже Се Лянь не двигается, не дрожит — смотрит в землю, прикрывая лицо широкими прядями.       Только у Хуа Чэна — он уверен, он это слышит — на мгновение забилось сердце. — Ваше Высочество… — так же тихо шепчет он, но сбивается, понимая, что словами никогда не выразить тех чувств, которые он испытывает сейчас.       Пальцами прокравшись к подбородку Се Ляня, Хуа Чэн поднимает его голову и, заглянув в испуганные глаза, нежно целует.       Се Лянь отвечает моментально, будто поцелуй для него — долгожданное облегчение, и закидывает руки на шею, прижимаясь ближе.       Они целуются долго: раз любовь нельзя выразить полностью светом фонарей, возможно ли это сделать объятиями, касаниями, взглядами? Хуа Чэн гладит Се Ляня по спине и молится про себя со словами «я люблю тебя». Тянется за новым поцелуем, отдышавшись, шепча «я люблю тебя». Смотрит на порозовевшие щёки, алые губы, влюблённые глаза, и сердце начинает стучать — но вместо стука каждый раз блаженно произносит «я люблю тебя».       Я люблю тебя. Я люблю тебя. Я люблю тебя;       В этот момент Хуа Чэн весь состоит из «я люблю тебя». В этот момент мимолётной улыбкой между поцелуями Се Лянь в нём растапливает последние остатки жестокости, грубости и всей тёмной сущности Князя Демонов.       В этот момент, когда Се Лянь в его руках, Хуа Чэн готов признать, что он чувствует себя Богом. — Мы равны, — Се Лянь берёт его лицо в руки, не отрывая взгляда, и Хуа Чэн выводит каждое его слово мысленно на коже, — если я Бог, ты тоже Бог, Сань Лан, и если ты на дне, то я тоже. Я не хочу быть одиноким, я устал быть один, я хочу быть с тобой, неважно в каком состоянии.       Хуа Чэн нежно гладит волосы своего принца — своего супруга — и хочет верить его словам — хотя внутри маленький мальчик до сих пор стоит перед Богом на коленях, считая, что никогда не будет достаточно, он никогда не будет равным, он всего лишь верующий, но… ради Се Ляня он может постараться встать.       И протянуть руку золотой статуе, которой поклоняется каждый день. — Главное здесь «мы», а не какие мы?       Се Лянь улыбается шире, радостно кивая, и кажется, будто он начинает светиться, как маленький фонарь, не взлетевший в Небеса. — Да, Сань Лан, именно так!       Хуа Чэн снова берёт его — своё любимое золото — за руки и целует ладони, прикрыв глаза. Он обожает делать это — не как верующий, не как Князь Демонов и даже не как супруг.       Как Хуа Чэн, любящий целовать своего Се Ляня. — Взгляни на небеса, Сань Лан! — принц восклицает восхищённо, ошеломленно, и Хуа Чэн открывает глаза, смотря наверх.       Ночное небо усеяно звёздами, но между ними, ещё близко к земле, чтобы можно было разглядеть узоры, летают тысячи фонарей, как кометы, стремящиеся в пустоту. И все до единого: с бабочками и цветами, двумя иероглифами «Се Лянь».       Хуа Чэн гордо улыбается: — С Праздником Середины Осени, Ваше Высочество.       Се Лянь заворожённо провожает фонари взглядом, не в силах закрыть рот от удивления, и свет огней отражается в тёмных глазах. — Сань Лан, сколько ты зажёг их в этом году?       И вдруг Хуа Чэн понимает, что сегодня это неважно.       Сейчас — число не имеет значения.       И пусть всё небо состоит из фонарей Се Ляню или фонарей ему — это красиво, божественно, но в голове вырисовывается более совершенная картина, которой они оба будут достойны. — Пять тысяч фонарей в честь моего супруга, и это только от меня.       Хуа Чэн чувствует — душой, сердцем, всем телом и существом — Се Лянь понимает его намёк. — А в честь моего супруга только один, и это только от меня.       Они сталкиваются взглядами, больше не смотря на Небеса. — Сань Лан, ты думаешь о том же? — Да.       Хуа Чэн хватает Се Ляня за руку, и они бегут вместе, спускаясь с холма.

***

      В ночном небе парят фонари, зажжённые в честь Богов. Они освещают дорогу к Небесам, сотканным из желаний верующих. Но три из них зажжены не простыми людьми.       Один — Богом — с именем страшного демона и рисунками из цветов и дождя.       Второй — Князем Демонов — с именем Императора Небес и бабочками и цветами по всему полотну.       И третий — с именем никому неизвестного небожителя. Он был куплен в спешке, но на нём написано лишь два иероглифа.       «Цветок» — изящно и верно, как пишут лучшие каллиграфы — и «жалость» — ужасно, такой почерк — позор для любого учителя.       И тем не менее этот фонарь летает далеко в небесах, теряется среди звёзд. Он предвестник перемен. Потому что после этого Праздника Середины Осени в храмах Се Ляня и Хуа Чэна принято новое правило.       На фонарях должны быть обязательно написаны два иероглифа. Хуа и Лянь.       Как символ равенства между ними.