Тет-а-тет

Он видел его. Ясно и чётко. Столь уродливое создание стояло всего ничего от него, но былого презрения не было. Она была следствием ненависти, что жарким пламенем клубилась где-то внутри, но слишком много его воздуха оно сожрало, и теперь не может даже само себя поддерживать. Это пламя потухло, оставив после себя лишь обожжённые внутренности, да угли горячие, от которых боли уже нет. Ибо было хуже. Они смотрят друг на друга. Глаза его собеседника закрыты чёрной смолью, но тут и там он видит всё новые и новые глазные яблоки. Но он не смотрит на них. Это не его глаза, в них он ничего не увидит. А потому смотрит на его лицо. Его ему прекрасно видно. Обычно лицо описывают как-то так:"Резкие черты лица, мягкая улыбка и огонёк в глазах". Это не верно. Глаза могут гореть лишь благодаря мышцам, что создают взгляд. Черты лица не так просто описать, и общее "резкие" чаще всего не подходят. У его собеседника были ярко выраженные скулы, большие губы и прямой нос, без горбинки. От улыбки на его лице не появлялось ямочек, но мимические морщины уже виднелись около носа и нижних век. Больше всего их было у рта, подсказывая насчёт любимого выражения лица. Это была ухмылка. Имелись усы, они располагались вокруг губ, но не переходили в бороду. Почему же сейчас они стояли и смотрели друг на друга? Потому что смысла в разговоре не было. Он пришёл убить. Тварь этого не хочет. Просто и понятно. Даже как-то... Примитивно. Разговаривать жестами, взглядами, но не словами. В этот самый миг они нарушили негласное табу, и прозвучала первая фраза. — Моё прекрасное дитя тьмы... Ты пришёл ко мне...— Чёрная смоль медленно задвигалась на затылок, открывая взор её обладателю. Вместе с этим белозубая улыбка становилась лишь шире, только укрепляя образ сумасшедшего. Тварь перед ним улыбалась пьяно, с таким наслаждением, будто и в правду был рад видеть его. Открывшиеся глаза имели удивительно-типичный разрез для Японца. На лбу, между бровями, была морщина, которая уже не разглаживалась. Да, теперь он видит. Их лица похожи. У них одинаково тонкие брови, их носы довольно схожи, а глаза создают мышцами один и тот же взгляд. Просто его собеседник стар. Его собеседник был мужчиной, что прошёл войну. Его собеседник был мужчиной, что убивал на войне. Его собеседник был мужчиной. А он пока только Подросток. Естественно, их лица не могли быть одинаковы. Но пройди он всё то же самое, что и тварь напротив, их можно было бы спутать, он в этом не сомневается. Широко открытые глаза смотрят на него. Он видит, как дрожит тело, как желает дотянутся и схватить. Видит подрагивающую неестественно широкую улыбку. Его пытаются прочесть, узнать, что в глубине, что он чувствует, боится ли. Его хотят поглотить. Но он не боится. Удивительно, но разум его чист и ясен. Захотелось вдруг покурить. Выкурить сигареты три подряд. Потому что эта кристальная ясность чувствуется как настоящая свобода. Ни страха, ни презрения. Так... Спокойно. И в этой ясности легко рассуждать. Почему его собеседник назвал его своим дитя? Решил поиздеваться? Нет, в их разговоре нет места лжи и обману. Это скучно и неинтересно, ведь ложь легко увидеть и распознать. Что же ты скажешь тогда, дорогой собеседник? Может, что его отец, Куросаки Иссин, вовсе и не отец ему, а лишь суррогатный родитель? Или матушка его изменила отцу с тобой? А может, Масаки Куросаки, подобно Богородице, забеременела от твоего святого духа? Что же ты мне скажешь? — Ещё часом ранее моим отцом был Куросаки Иссин.— Спокойная стойка, ни намёка на нервозность. А на лице губы чуть приподняли уголки, создавая ощущение небрежной улыбки, которая появилась против воли. — Да, верно, в одном ты был прав. Он твой отец, верно... Но, скорее, суррогатный, он лишь помог нам встретиться... Ох, Ичиго... Ты не представляешь, сколько должно было совпасть, дабы ты родился... — Второе табу нарушено. Он произнес имя собеседника. Их запрет на имена был спонтанным, просто не хотелось быть Куросаки Ичиго, героем, что убьёт бога, и поработителем-Богом-тварью Яхве Юба Бахом. Но последний, похоже, был слишком счастлив их встрече, а потому согласился со своим ярлыком. — Что же, Яхве, ты был херовым отцом. Убийство матери твоего ребёнка не даёт тебе очков в моих глазах. — Почти и не больно. Даже это уже почти не больно... На него смотрят. Оценивающе, взвешивают его слова и их смысл, смотрят, как он их сказал. Приходят к выводам. В глазах Баха нельзя было ничего прочесть, это же не книга. Но его веки чуть прищурились, а зрачок, доселе блуждающий по телу Ичиго, сосредоточился на его глазах. Им заинтересовались. Ещё больше. Удивительно, но это возможно. Наверное, ожидались крики, на подобие "Это всё ложь!", или "Ты мне не отец!", но сейчас уже было так всё равно. Его суррогатный отец, Куросаки Иссин, предавал его так много раз, что тёплые чувства горели в костре ненависти. А потому правда принялась спокойно. Их разговор продолжился. Теперь они пытались вызнать о подноготной собеседника. В строгом изгибе глаз Ичиго почувствовал отцовское наставление. Ответом была ухмылка, что, неужели решил наверстать упущенное? Глаза Яхве прикрыл, смеясь сам над собой, да, пытаюсь наладить отношения. Резко взгляд вернулся на лицо Ичиго, улыбка была широка, как никогда. Что же ты смеёшься, нерадивый отпрыск? Не хочешь помочь отцу в налаживании отношений? Ичиго выгнул бровь, всё так же ухмыляясь. Нет, слишком поздно, дорогой отец, я уже привык быть сам по себе. Яхве хмыкнул, сохраняя улыбку на лице. Ну, попытка не пытка, верно? Он изменился в лице. Его веки чуть спустились, и теперь на Ичиго смотрели с прищуром. Пора окончить этот фарс, дитя. Ичиго вернул своему лицу спокойный вид. Ты прав, пора это прекращать. И в следующий миг их клинки начали петь. Это была песня о жаркой битве, о горячем споре двух душ. Когда молодой чёрный клинок наступал, старый белый легко отражал. Когда душа чёрного клинка кричала о мерзости собеседника, белый клинок лишь так же спокойно отражал нападки дитя. Когда же душа белого клинка кричала о отчаиньи, чёрный клинок стойко держался, показывая свою решимость стоять до конца. Их песнь всё длилась и длилась...

***

Вокруг царил хаос. Огромные развалины древнего дворца бесформенными кусками застывал в воздухе, не желая подчиняться законам физики. И всё же, часть из них медленно оседала на землю, или, лучше сказать, другой летающий кусок земли. Весь мир измерения Короля Душ состоял из белого полотна, в котором не было ничего. Как при таком раскладе люди могли что-либо видеть? Ичиго было не до этого. Прямо сейчас меньше всего хотелось думать о законах физики и способах их нарушения. Труп его отца разлагался прямо перед ним. Яхве был в сознании даже сейчас, и его доселе скрытые за пеленой безумия глаза смотрели на мир ровным не мигающим взглядом. Явхе было больно. Что его план не сработал, что всё, что он сделал, разрушилось, что даже единственное родное существо не видит в нём родительской фигуры и убило собственными руками. И тот идеальный мир, без страха и боли, что он хотел создать ,так же никогда не увидит свет. Как же паршиво на душе. Ичиго было плевать. Прямо сейчас он спокойно курил пятую сигарету подряд, наслаждаясь внутренним спокойствием. Как медик, он понимал, что через некоторое время такого кайфа от сигарет уже не будет, а потому наслаждался моментом. Бросать он не собирался. Хоть что-то в его жизни должно было быть постоянным. Эта мысль была... Немного удручающей? Удивительно, сколько раз за последние три года его мир координально переворачивался. Постоянно нужно чем-то жертвовать для поддержания психического равновесия его хрупкого сознания. Нервы, силы, время, парочка его жизней, не парочка жизней других – всё это то, чем он пожертвовал. А его психика всё равно летит в тартарары. Взгляд возвращается к Яхве. Капля жалости к нему каким-то образом всё равно есть в разуме Ичиго, а потому он вкладывает одну сигарету в рот родителю и поджигает. Пусть хоть уйдёт с миром. Их глаза встречаются. Морщины покрывают всё лицо Баха, во время битвы оно очень сильно постарело. Связанно ли это с тем, что Яхве пошёл против родителя, или же потому что он не подходил на роль Короля Душ, Ичиго не знает. Да и неважно. Своим морщинистым лицом Бах изображает смирение с ситуацией и некую благодарность сыну. Глаза родителя тускнеют. Он делает затяжку, Ичиго помогает ему вынуть сигарету из рта. Ха, Куросаки ухаживает за своим умирающем отцом. Довольно семейная и в то же время абсурдная ситуация. Густой белый дым бесформенным облаком поднимается выше них на метр, а затем рассеивается в атмосфере сам собой. У Отца сильные руки, но они сейчас белее снега. Из груди уже перестала течь кровь. Постепенно глаза Яхве всё больше и больше высыхают, пока полностью не перестают отражать свет. Такое невозможно при обычной смерти, но Бах родился глухонемым ребёнком, не способным чувствовать, не мог даже вздохнуть. Этот ребёнок при нормальных обстоятельствах не выжил бы, его рождение было слишком странным, а потому смерть его тоже не могла быть обычной. Тело родителя распадалось на рейши. Он умер, а потому его выражение не менялось. Ичиго прикрыл ему глаза. Когда в воздух поднялась последняя рейша, лишь один окурок остался тлеть на безжизненном пустыре, осколка несуществующей Империи, покинутом всеми. Ичиго знает, что миру нужен новый Король Душ. Ичиго знает, что как прямой наследник он должен взять эту ношу на себя. Но наблюдение за угасающим миром ему более предпочтительно. Их разговор тет-а-тет прошёл успешно.