Я пытался уйти от любви. Я брал острую бритву и правил себя. Я укрылся в подвале, я резал кожаные ремни, Стянувшие слабую грудь.
В его голове пронеслись все те моменты, когда он безуспешно пытался «уйти от любви», в надежде выкинуть её мучительный, но до потери пульса родной, образ из головы. Он пытался забыться с другими женщинами, с горечью сожалея об этом почти сразу, чувствуя, что становился противным для самого себя, словно предавал её. Выпивка была следующим, к чему он прибегал, чтобы избежать этой агонии бесконечных мыслей и терзаний, ведь ему нужно было что-то, чтобы угомонить свой больной разум. Лишь в пьяном угаре он мог вывезти эти мысли, не думать о ней, и о том, что было бы, не будь этой трагедии. Наркотики никогда не были задерживающимся фактором в его жизни, ведь они делали всё ещё хуже: под их воздействием могли приходить галлюцинации, и в них он видел и её лицо. Но его нельзя винить, он просто хотел избавиться от мыслей, преследующих его, словно проклятие. Иногда, словно покрутив рулетку, он решал взять в руки острую бритву. Решив испытать боль, проверяя, может ли физическая боль перекрыть эмоциональную, может ли что-то заставить его мысли остановиться? Дошло до того, что он не дрогнув мог провести острой бритвой по запястью, и лишь отстраненно наблюдать за этим. Порою он мог просто взять гитару, спустившись в подвал, напевая знакомую мелодию, которую когда то пела она. А потом он вновь себя резал, от безысходности и незнания куда себя деть, или же просто в желании снова почувствовать что-то физическое, что-то, что теперь убаюкивало его разум.Твоё имя давно стало другим, Глаза навсегда Потеряли свой цвет.
Её больше не было, и это было тем фактом, что он давно признал. Но её не было только с ним. А он был уверен, что она не исчезла, что она просто перестала существовать в этом мире, в этом обличии. Мысли могли бы показаться безумными другому рациональному человеку, однако, для него это было спасением, тем, что не давало окончательно сойти с ума. Он бесконечно мог думать о «рае и аде», прокручивать в голове теории о реинкарнации, в которые он уверовал скорее от горя, чем от желания. По ночам он думал о том, что когда-нибудь он вновь встретит её: увидит её молодой красивой девушкой, коей она раньше была, проходящей мимо. У неё будет чужое лицо, другое цвет глаз, и совершенно другое имя. Она его не узнает. Но он её узнает, ведь это будет она.Пьяный врач мне сказал - Тебя больше нет, Пожарный выдал мне справку, Что дом твой сгорел.
Самым мучительным было вспоминать то, как это случилось. То, что он хотел бы забыть, стереть из памяти, сделать вид, что этого никогда не было, и, сойдя с ума, просто жить с мыслью, что она не умерла. Но этот день навсегда выжжен в его памяти. Он помнит, что бежал по лестнице, сердце стучало так быстро, словно могло остановиться,Я ломал стекло, Как шоколад в руке. Я резал эти пальцы за то, что они Не могут прикоснуться к тебе.
Зеркало и своё собственное отражение: эти голубые, кристального цвета глаза, которых она так любила, теперь были ему ненавистны. Отражение виделось ему жалким, смотрящим на него с какой-то долей ненависти, а иногда казалось, что даже с долей искренней жалости к самому себе. Удар, и зеркало в шкафу ванной трескалось. Второй, третий. Осколки были в раковине, и теперь он видел своё отражение в нескольких из них: все же те голубые глаза, в которых она видела своё отражение, но теперь покрасневших от слез и вечных недосыпов. Физическая боль была ему не чужда, теперь когда он мог просто взять осколок и крепко сжать в руках, доказывая самому себе, что самое страшное в его жизни уже произошло с ним — он потерял её. Теперь эти пальцы никогда не коснуться её вновь, он никогда не почувствует её запах, не услышит её смех, не обнимет её: такую родную, такую знакомую, ту, что он всегда привык видеть рядом. Он испытывал ненависть к себе, иррациональную ненависть за то, что теперь даже обнять её не представлялось возможным, хотя раньше это и было обыденностью.Я смотрел в эти лица И не мог им простить того, Что у них нет тебя, и они могут жить.
Он не искал в толпе никого, он не видел за этими людьми что-то стоящее, кого-то столь яркого и отличающегося от всех, какой была она. Эти лица, эти сменяющие друг друга лица, находящиеся в постоянном потоке, словно сотни различных фотографий, быстротечно сменяющихся перед его глазами. Эти люди, их лица, их глаза, всё казалось пустым, не имеющим какого-либо значения. А он находился в постоянной повторяющейся стадии горя, никак не сменяющейся на отрицание, не говоря уже о принятии. Он бы никогда не смирился, не позволил бы себе начать заново или забыть о ней. Его горе — было только его горем. Чем-то личным, чем-то, что никто другой, никто из этих незнакомцев, не мог прочувствовать. Никто не имел понятия о том, что в мыслях у мимо проходящего голубоглазого парня в джинсовой куртке, от которого пахнет женскими сигаретами и одеколоном. Улицы казались пустыми, как и люди на них. Всё менялось, сменяло друг друга в постоянном движении, ничто не стояло на месте. Казалось бы, никто не мог разделить его боль, того горя, в котором он пребывал постоянно. Незаметно для себя он начал ненавидеть их, этим незнакомцев, проходящих мимо, ведь ни один из них не тосковал по ней, продолжая жить, словно ничего не случилось.Я так хочу быть с тобой, Я хочу быть с тобой, И я буду с тобой.
Он хотел быть с ней. Даже учитывая тот факт, что её давно нет, а он продолжает жить. Даже склоняясь к тому, что ему, для достижения этой цели «нужно было уйти», что не казалось ему чем-то ужасным и трагичным. Ему было нечего терять, ведь он цеплялся за жизнь лишь тогда, когда она была рядом. А что теперь? Пустое одиночество без возможность увидеть самого дорогого человека, заглянуть ей в глаза? Это казалось той пыткой, которую он должен был прекратить уже давно. Но он не делал этого, ведь у него был шанс жить воспоминаниями, при помощи веществ и алкоголя, которых с каждым днем ему становилось мало. Он хотел быть с ней, и с каждым днем эта мысль становилась всё более настойчивой и неотступной. Лезвия втыкались глубже, а сигнал «остановиться» на рефлекторном уровне у него уже не включился, ведь раньше он всегда удерживал себя от пропасти, а теперь он не видел в этом смысла. Он хотел быть с ней, даже если это означало «уйти вместе с ней».В комнате с белым потолком, С правом на надежду. В комнате с видом на огни, С верою в любовь.
Смерть не всегда означало конец. Даже будучи рациональным и скептичным, он не мог поверить в то, что был какой-то порог, и, пересекая его — человек попадал в необратимость, и это являлось концом. Он оказывался это принимать, то, что надежды больше не было. В своей израненной душе он хранил веру в то, что там есть нечто, дающее надежду на новую жизнь. Нечто бескрайнее, словно огромная комната наполненная светом, пронзающая все клетки тела, которая являлась новым началом. Это было единственной надеждой. Ведь единственным, что для него оставалось была вера в то, что когда нибудь он снова будет с ней.