Мечты

"Эй". Джессика Мэнли усмехнулась в направлении обеда Гермионы. Она покраснела и повернула коробку так, чтобы крышка замаскировала содержимое. Джессика открыла одну из ярких оберток в своем собственном обеде, помняв просьбы других девушек поделиться. Гермиона задумчиво наблюдала, как небольшие кусочки шоколада были распределены между группой, ее короткий момент популярности был разрушен одним словом. Она взяла одну из своих морковных палочек и обижательно посмотрела на нее, прежде чем уронить ее обратно в коробку. Она покинула стол, никого не заметив, и направилась в библиотеку. Джессика прошествовала мимо этого во время своего тура, указывая на двери, но не заходя внутрь, теперь у Гермионы было почти все обеденное время, чтобы исследовать. Учительница взяла ее на улицу, когда она вернулась внутрь, и библиотекарь приветствовал ее с большим удивлением, когда она вошла. Она представилась так, как научила ее мать; предлагая руку и пожимая руку библиотекаря, постоянно поддерживая зрительный контакт. Затем она могла свободно бродить по полкам до сердца... все четверо. Пять минут спустя она держала «Животные Фартингового леса» в одной руке и «Красивые женщины» в другой, в то время как библиотекарь сцепился о возрастной уместности и предложил ей «Кролик Питер». В конце концов ей пришлось покинуть "Pretty Women" и решила принести свои собственные книги в будущем. В квадроцикле было большое дерево, которое казалось удивительно тихим, и она быстро заявила об этом, разбросав свой новый пиджак, чтобы сесть, и снова вытащив обед. Она открыла книгу на коленях, но в итоге задумчиво уставилась на плотное скопление девочек другого года 4. Джессика нанесла блеск для губ в маленьком блестящем компактном зеркале, к восхищению всех своих коллег. Гермиона заставила себя вернуться к своим книгам. Она сидела одна на фронте математики и искусства и смирилась со своим статусом одиночки к тому времени, когда ее родители забрали ее в 3 года. Она должна была знать лучше, чем думать, что сможет завести друзей в этой новой школе. Она была чудаком, уродом, скучным... ее называли много имен в ее последней школе, и она была почти убеждена, что они правдивы. Ее родители спросили, как прошел ее день, ее мать наткнулась на незаконченный обед, а отец предложил записаться на уроки фортепиано. Она ненавидела фортепиано, но все равно согласилась, потому что это сделало бы его счастливым. У ее отца были самые замечательные, элегантные фортепианные руки, и он прекрасно играл. Ее мать часто пела вместе с ним, ее голос был чистым и волшебным. Собственному голосу Гермионы не хватало такого колокола, как ясность, так что это было бы пианино. Она кивнула от всей их болтовни, а затем сбежала в свою комнату, где могла читать свои книги и притворяться, что находится в другом мире. Тот, где она не была книжной и странной, и люди уважали, насколько она умна, вместо того, чтобы иметь ли она шоколад и блестящие зеркала. В ту ночь она хотела, чтобы когда-нибудь она встретила кого-то такого, кого-то, кто так же любил учиться, как и она, ценил книги и кто был таким же странным, как и она. Он поспешил вниз по коридору, визговая повестка его матери звенала ему в ушах. Она нашла его зелье в лаборатории, он знал, что не спрятал его достаточно хорошо... или, возможно, она узнала о продолжающемся разочаровании его репетитора его каллиграфией. Он пытался, честно говоря, но он просто не мог правильно понять текущиеся формы. Она ждала в утренней комнате, вырезая впечатляющую фигуру против потоков утреннего света. Его мать всегда одета так, как будто собирается выйти, темные одежды только в тени над трауром и украшены драгоценностями, которые мог себе позволить только такой дом, как их. Она повернулась, ее темные волосы каким-то образом оставались идеально гладкими и глянцевыми, когда она двигалась. "Мне стало известно, что ты заткнишь себя". Ее голос охладил его кровь в венах, и он не хотел ничего, кроме как исчезнуть. Это был только один раз, эксперимент, отчаяние. Он не мог поверить, что она узнала об это. Он знал лучше, чем спорить, и он знал лучше, чем показывать, насколько он напуган. "Если вы хотите презирать свой подарок, если вы хотите поразнить маглами, я скорректирую ваш статус в соответствии с потребностями". Она угрожала. Его глаза мелькали на ее нарисованную палочку. "Тебе есть что сказать для себя?" "Нет, мама". Он пробормотал, затем исправился, проецируя свои слова так, чтобы она могла их слышать, и заставляя его поднять подбородок. "Вы нашли что-нибудь ценное в деревне?" Слова капали от презрения. "Нет матери". "Таким образом, вы зря тратили время, время, которое можно было бы потратить на подготовку к своему будущему". Ее каблуки щелкнули о плитку, когда она подошла, ее палочка заставила его подбородок поднять так, чтобы их глаза встретились. Он прояснил свой разум, но ее законность была слишком сильной для него, и она болезненно прорвала его разум. Он закричал, как когти пальцы копались в подбородке, чтобы удержать его, когда его колени угрожали рухнуть. Она с презрением наблюдала за его воспоминаниями о ночи, а затем просмотрела его уроки, он перестал драться. Нечего было скрывать. Она уронила его нюхом. Его колени треснули о пол, и его руки оторвались, чтобы инстинктивно поймать его. Его мать набросилась нога, ударившись о его удлиненным запястье, а белая горячая боль обернула его зрение пустым. Он хныкал, прижимая его к груди, едва ловя ее бормочущую оценку его силы. Перед ним приземлилась тяжелая черная книга со скучным стучанием, и ему пришлось подавить стон. Он знал это наказание, но никогда раньше не наносил его так жестоко. Никогда на себе - его вещи, его сова, даже его прекрасная лошадь, никогда не сам. Боль была настолько ослепительной, пульсирующей, из-за чего его зрение пульсировалось, что он сомневался, что сможет это сделать. "Я не увижу тебя до следующей недели". Его мать уволилась, он заставил себя встать, схватить гриммуар и перетасовать из комнаты. Слезы течь по его лицу, поэтому он склонял голову, чтобы скрыть их. Ему не нужно было беспокоиться, его мать уже стояла лицом к поместью, ее сын забыл. Он не помнил, как возвращался в свои комнаты, но вспомнил, как заставил себя оторваться от болезненного мяча и развернуть гриммуар из бархатной упаковки. Письма размыты, когда он сканировал указатель, разные почерки различались по мере того, как поколения его семьи добавляли в книгу. Ему повезло, это был новый. Страница на сломанных костях была ранней, он подошел к ней, а затем заставил себя прочитать заклинание через свою боль. Его эльф мог принести ингредиенты, это было правило, но он должен был сам исправить ущерб. Он вспомнил, как это произошло в первый раз, три года назад, в свой седьмой день рождения, когда он совершил свою первую случайную магию. Его мать провела традиционные торжества, подарив ему свою первую палочку из семейной коллекции и объявила о его рождении в обществе. Затем она вручила ему гриммуар и сказала ему отремонтировать свои собственные окна. Морозный горный воздух избивал его в течение нескольких недель, когда он боролся с простым чаростью. Следующим было его крыло совы, сломанное за то, что он прервал приезжий министра. Наследников нужно было видеть, а не слышать, чтобы учиться у своих лучших. Его лошадь сломала ногу, когда он катался верхом вместо того, чтобы посещать урок рун... Он был знаком с заклинанием, листья шалфея, раздавленные молоком; трудно сделать только одной рукой. Он вытащил палочку из рукава и трижды постучал по раствору, зачитав заклинание. Он укусил кожаный ремень, когда намазал смесь на сломанную кость и повторил заклинание. Его мир стал красным, затем белым, затем черным. Он проснулся примерно через час, у него осталась тупая боль в руке, но ничто не сравнится с ослепительной болью раньше. Он сгибал пальцы по одному. Больше не было свечения гордости, когда-то было, но теперь он знал, что такого рода вещей следует ожидать. Если бы он не смог исцелиться к 10, он вряд ли смог бы назвать себя волшебником. Это не помешало ему залезть на сиденье у окна, свернуться калачиком под одним из мехов и задумчиво заглянуть в деревню внизу. Они были в нескольких часах езды, но из окна своего замка он мог видеть жителей деревни в полях, когда они собирали урожай. День в деревне был замечательным, по иронии судьбы более волшебным, чем любой другой, проведенный в его доме. Сначала они были подозрительными, его одежда была более тонкой, а акцент утонченным, но они позволили ему присоединиться к их играм достаточно скоро. Он пнул кусковый кожаный шар по улице и бросил маленькие деревянные кольца на палочки в земле. Они рассказывали шутки и болтали о девушках без каких-либо запретов, которые преследовали наследника влиятельной семьи. Но он не мог пойти снова; в следующий раз, когда это не будет сломанное запястье, было бы хуже. Его мать никогда не могла поймать его на нарушении прав дважды. Тем не менее, он на мгновение закрыл глаза и пожелал. Он хотел бы, чтобы у него был такой друг. Был мягкий поп, и он неожиданно открыл глаза. Затем он отступил, ударившись в окно и ударив свою недавно исцеленную руку о стену. В его постели была девушка, которая сонно потирала глаза и моргала на их окружение с небольшим замешательством.