ее руки пахнут сигаретами

       — у тебя не болит голова?        — что?        — голова, спрашиваю, не болит у тебя? ты ж все время с этим своим дурацким хвостиком ходишь, — химено долго разглядывала сигарету в своих пальцах, словно и вовсе не собиралась поджигать ее. — давно я тебя с распущенными волосами не видела. помню только первое время, когда ты только пришел к нам... — тут она, мотнув головой, все же прикурила — все из-за этих воспоминаний о своих прошлых напарниках, особенно о том, что был перед аки. — у тебя тогда совсем короткие волосы были. хвост никак и не собрался бы.        аки переспросил не потому, что не расслышал этот вопрос — он просто не понял, к чему он тут; поняв же, он понимающе мыкнул, сделав вид, что не услышал той части про свой "дурацкий", как выразилась химено, хвост. слышать подобное от нее было уже привычным делом, потому он и не реагировал.        — терпимо, — это было то же самое, как если сказать, что все в порядке, когда это было совсем не так: аки не привык жаловаться посторонним людям (даже если этим посторонним человеком была его напарница, которой он должен был доверять свою жизнь едва ли не больше, чем самому себе) и привыкать не собирался. — у тебя у самой волосы раньше были длиннее.        на последнюю фразу химено никак не отреагировала.        — значит, болит, — негромко, но легко произнесла она спустя несколько минут молчаливого курения, оставив свою все еще тлевшую сигарету в заранее подготовленной пепельнице.        — с чего ты взя...        — так ты сам сказал! "терпимо"! — она повернулась к аки лицом, спиной — к бетонному ограждению балкона, и тот почему-то показался аки чересчур тесным для них двоих. такого раньше не было. — "болит, но терпимо". неужели тебя, аки, не учили тому, что терпеть боль нельзя?        аки сам себя научил, что, если не научиться терпеть боль, будет очень плохо, а сейчас химено говорит ему все с точностью наоборот — и где тут только голос разума?        — ...я не круглыми сутками хожу с собранными волосами, — он выдохнул, отведя взгляд, словно сдаваясь: голос разума впервые принадлежал химено. звучало это донельзя абсурдно, аки почти что даже отказался верить в то, что все это взаправду. — я распускаю волосы вечером, перед сном...        — вот и отлично! сейчас как раз вечер, — химено, кажется, специально сделала вид, что пропустила мимо ушей слова хаякавы о том, что он распускал волосы исключительно перед сном, хоть это и было частью более главной, чем сам факт распускания волос. — пойдем ко мне, позволишь себе и своей настрадавшейся за сегодня головушке отдохнуть, расслабиться...        обычно соглашаться с тем, что предлагала химено, не стоило: вспомнить хотя бы то, что она научила курить тогда еще не совершеннолетнего аки, за что совсем недолго себя винила: "не я, так кто-нибудь другой, верно?"        наверное, аки никогда не вздыхал так тяжело, как тогда; "верно."        именно поэтому в этот раз аки согласился. снова.        — во-от, — химено закрыла за собой и аки дверь в свою квартиру ногой, чтобы после с довольным видом упереть руки в бока и посмотреть на своего застывшего напарника, — чувствуй себя как дома, ну же! чего стоишь?        в квартире, практически полностью идентичной собственной, тяжело не почувствовать себя как дома, тем более, аки здесь, у химено, не впервые. он прошел сразу в гостиную, соединенную с кухней, где занял место в кресле менее мягком и более пыльном, чем в его собственной квартире, но нет, он не жаловался.        — чай? кофе? что покрепче?        — просто воды, спасибо, — аки стянул с волос резинку, позволив им, весь день туго стянутым, лохмато опасть ему на плечи, при этом не сдержав вздоха облегчения. с распущенными волосами действительно было проще, чем с собранными. химено подошла как раз в этот момент, поставив на столик перед ним его стакан с водой.        то, как засиял глаз химено, надо было видеть; аки не видел, но чувствовал.        — ты же только ради этого привела меня сюда, — он лениво прошелся пятерней по своим волосам, приводя их в относительно презентабельный вид.        — а я уж думала, ты к этому и не подведешь!        — у тебя руки пахнут сигаретами, — аки, словно завороженный, сказал это точно не с целью обвинить напарницу в том, что его волосы теперь будут пахнуть так же; так, озвучил известный им обоим факт, и это, кажется, химено, нашедшую свое персональное успокоение в ленивом перебирании волос аки и массировании кожи его головы (чему тот, к слову, никак не препятствовал почти с самого начала), только позабавило.        — ой, ну и удивил, — хохотнула она, отвлекшись от своего дела только для того, чтобы утереть фантомную слезу от смеха под своим глазом. — а ты думал, чем они будут пахнуть? карамелью? то, как ты думаешь обо мне, почти оскорбляет меня, мой дорогой аки.        он не извинился.        и хорошо, что ничем другим от нее не пахло. никакая приторная сладость — даже та же самая карамель, всеобщая любимица, которую назвала смеха ради химено, — не подходила ей так, как подходил табак, пусть и не самый крепкий, который только мог найтись.        возможно, карамель имела место быть, если бы не бюро общественной безопасности, если бы не демоны, если бы не...        это было бы точно не в этой жизни.

***

       сколько бы аки ни щелкал зажигалкой, никакого огонька, достаточного, чтобы поджечь кончик сигареты, не появлялось, как и в тот самый день, когда он пришел в себя в больнице после смерти химено. обыденность и частота смертей в их работе заставила аки привыкнуть называть вещи своими именами — все-таки он никогда не был глупым маленьким мальчиком, который не понимал бы этого, — но никак не к тому, что этому суждено произойти с ним и с его товарищами.        принять свою ужасную смерть было куда проще, чем чужую.        он хотел закурить, чтобы снять стресс, но все обернулось против него: раздражение лишь возросло. врали люди, врала химено, говоря, что курение успокаивает; успокаивала только сама привычка, четкая, ничем не нарушаемая последовательность действий при этом, а не сам вредоносный для легких и костей процесс.        почему химено не рассказала ему об этом? почему ему пришлось самому прийти к этому выводу? сама не успела прийти к нему? не успела рассказать?        на то, что сигаретный дым въелся и в его одежду, хаякава обратил свое внимание только сейчас, но это ведь поправимо — можно закинуть вещи в стирку, делов-то; с волосами все было практически идентично — помыть их раз-другой да бросить курить, чтобы это не повторилось. со стиркой и мытьем все было довольно просто — и ребенок справится, — но с последним дела обстояли сложнее.        кажется, самое время сделать это, потому что сигареты были прямой и единственной ассоциацией к химено, которая ни с кем не делилась своей последней сигаретой из пачки, кроме аки. дальше развивать ход этих мыслей хаякава не жалел, прекрасно зная, до чего он дойдет, если не сдержится.        не мешало бы и постричься. и перестать собирать волосы в этот, черт бы его побрал, дурацкий хвост...        ...чтобы голова не болела.