Соперница

— Это ведь ты сделала? Ханамия расплывается в ухмылке. Одна мысль о том, что только ей удаётся выбить из Киёши это раздражающее спокойствие, узлом скручивает в низу живота. Подрагивающий голос на грани безумного бешенства — о большем Ханамия и не мечтала. — Ну… Допустим. — нарочито лениво ответила она, — Кстати, ты ей передай, дерётся как девчонка. — усмехнулась она. Киёши подрывается с места, в миг оказываясь в опасной близости. Ханамия чувствует желанный жар: если Киёши её ад, то сейчас она готова сгореть заживо. Она облизывает губы, с большей дерзостью упиваясь яростью чужих глаз. Тяжёло дышит, опаляет шею. Но больше ничего не сделает — это смешит сильнее. — И даже так, — проводит ладонью по чужой груди, очерчивает рельеф мышц, — За меня переживал больше, чем за неё. Киёши бесится сильнее: в глазах не просто ярость, а самый настоящий шторм. Притягивает его ближе, целует. Сначала лениво, медленно, мажет языком по губам. А затем чувствует, как её губы кусают едва ли не до крови. Его язык проходит по нёбу, кромке зубов, сплетается с её собственным. Она стонет прямо в поцелуй, пока его руки скользят под юбку, жадно стягивают резинку трусиков. Ханамия смеётся, когда он со всей злости кусает шею, зализывает, помечает. Киеши этот смех злит сильнее: он разводит ей ноги и вводит сразу два пальца. — Говнюк. — шипит Ханамия, царапая ему шею, признавая эту маленькую победу за ним. Надавливает на клитор, растягивает. Она насаживается глубже, стонет во весь голос, но ей мало, и они оба это знают. Он прижимает её к полу, расстёгивает джинсы, на что она не может не среагировать. — С ней ты тоже так груб? Киёши едва ли не рычит, подхватывая её под ягодицы, царапая их. Она смеётся, но смех быстро сменяется криком боли: Киёши входит одним толчком, задавая быстрый темп. — Мразь! — то ли восторженно, то ли злобно срывается она, — Ненавижу тебя, Теппей! — она даже не может поцарапать его спину, из-за чего остаётся скребать ногтями по деревянным половицам. — Заткнись. — рычит Киёши, рукой сжимая ей шею, — Ненавижу тебя, тварь. — шипит он и ускоряется, на что ей остаётся лишь сдавленно стонать. Он выходит также резко, кончает ей на юбку. Натягивает боксеры, застёгивает штаны. Она же начинает сдавленно смеяться. — Её ты тоже насиловал, Теппей? — с вызовом ждёт ответа. Киёши ничего не отвечает, развернувшись к выходу. — Исчезни из моей жизни, Макото. — рычит он, на что она снова расходится в смехе: правда в этот раз излишне больном, отчаяном. — Порознь нельзя, — с хриповатой грустью произнесла она, — Это просто опасно. Он оборачивается, глядя на её лицо. Растерянное. Уставшее. С застывшими слезами — правда, не в глазах, а на губах — в этой натянутой улыбке. Киёши не хватает воздуха, рассудка и чего-то ещё от одной мысли, что они опять сорвались: снова в этот круг, из которого, кажется, уже не выбраться. Он подходит ближе и целует её в щёку. Она снова начинает смеяться, он помогает ей надеть трусики и вытереть сперму с юбки. Она прижимается к нему, прикрывая глаза. — Ненавижу. — повторяет она, и Киёши чувствует влагу на своей рубашке.