Пламя из похоти творит ебаные чудеса. Оно коптит тебя, начиная с твоих костей, и въедается во все, что есть и было плотью твоей. Оно выпинывает тебя из твоей скорлупы, вверяя тебя в лапы судьбы. Оно вот берет — и заставляет тебя снять твои ебучие розовые очки, заставляет раскрыть глаза на ту ебань, которая происходит внутри взаимоотношений. Ну, и самую малость вынуждает тебя засосаться с гитаристом твоей группы в Новогоднюю ночь, пока ты в полном раскумаре и соображать не в состоянии. Особенно о том, кто перед тобой. Кори Тейлор в своем опусе «Seven Deadly Sins», 2011 г. н.э.
***
Это вот, на самом деле, достаточно органично: нажраться в дровища до момента, когда это надлежало бы сделать в прописанном законодательством порядке. Конституция Штат молчит о многом. Если бы Кори имел возможность приложить руку к ее поправкам (народ и его мнение — это принудительная сила, с ней при всем желании хуй совладаешь!), то он бы сделал это незамедлительно. Ни государство, ни бог не вправе запрещать людям импровизировать по поводу той реальности, в которой они живут. Если ты на кресте божишься о том, что готов всучить абсолютное слово и абсолютное действие тому, кто этого хочет, — так ты сделай это. По понятным причинам Кори предпочитал в политический аспект своей, в первую очередь, жизни не врубаться. По крайней мере, не так рьяно и не так интенсивно. То, чем он занимался, было безудержной катавасией из секса и бухла, но между ними все-таки в первом ряду восседали его созидательские начала: он пишет, поет... пишет и поет — и это все, что обеспечивает ему дыхание. Если бы писал книгу, свою, с обнаженной душой (и телом — тоже), то прежде всего подчеркнул бы, что в наличии интимной связи с христианином есть масса преимуществ. Или хоть с кем угодно. Почему Бог даже здесь умудряется все похерить? Почему Он пытается этой своей логикой свести человечество к поголовью уличных животных, чувствующих животный ужас перед человеком? Вот потому и пришел Великой Византии пиздец, ибо преподносила она такое людям именно для того, чтобы человека удержать на привязи. Что-то вроде пиявки, которая отсасывает жизнь и энергию. И этим же объясняется тот чисто шизофренический (побойся Его, мальчик мой!) конструкт, которым обязан миру христианский Бог. Если говорить о грехах, то на счету у Кори он такой один — дело в похоти. Но похоть — она же грех исключительно условный, не откликающийся заповедям, а посему Кори считает себя практически чистым. Даже во сто раз чище, чем он мог о себе знать и думать. Нет ничего и близко грязного в том, чтобы чего-то хотеть; ты можешь хотеть всякого — и больше, чем всякого. Это не обычный разговор про естественную нужду, про потребность в битком набитом пузе; да и вовсе не в том дело, что вошло через один конец и через какое-то время вышло через другой, вовсе не об этом речь. Дело даже не в похоти и даже не в том, во что она впоследствии выливается: результат обычно прямой и сухой, наличие ноу-хау в этой среде прямо пропорционально самому наличию стремления вовлеченных в эту среду привносить что-то новое. В общем, дело стоит как стояло со времен первых героев; оно и верно, ведь жизнь сама по себе — это сплошное извращение, грязное и мерзкое; это болезнь, это невыносимый зуд (в любом из мест, какое только придет на ум читающему, если позволите). До тебя доходит, насколько эта зараза распространилась по тебе и по каждой твоей составляющей только тогда, когда ее разносчик находится под боком почти всегда: внутри студии, внутри другой студии, тусит с тобой и с другими (но тебе кажется, что, скорее, с тобой)... Дело в Джиме. Так уж, почему-то, повелось: чем дольше ты находишься в компании одного и того же человека, тем меньше уверенности в твоих действиях и твоих словах. Кори уже не раз за собой наблюдал скованность в собственном же поведении: фраза-огрызок, о продолжении или хотя бы конце которой следует только догадываться; ломаный рывок в чужую сторону, нервный такой, первичный даже, порыв — даже за задницу перед визжащей толпой по-человечески не схватится, ведь он тут же отлипает аки ошпаренный. Или, может, дело было даже не в этом. Дело в стигмах, конечно. Стигмы, кто бы чего ни говорил, — это первое слово Божье, Его незапятнанная заповедь, только уже в последнюю очередь истолкованная устами случайных прохожих. Впрочем, ни в одну из них верить вовсе не хотелось. Зуд не прекращается, кровь бурлит и естество само по себе хуй уймется — и никакой исповедью это со своей шкуры не соскрести. Более того, исповедь стала бы скорее ложью; это предательство самого себя. Кори всегда считали мастером (да и себя самого он по первости так и провозгласил) слова, но слов этих целая вереница — это не просто смачный мат, не просто поток эмоций; это всегда было чем-то настолько личным, что и молчать об этом личном уже без толку. Лейн Стэйли, вот, из Элис ин Чейнз, высказывался коротко, зато как ярко: «легче шлюхе дать, честное слово».*2 С пилоткой объезженной (правильнее, ласковее, уважительнее было бы обозвать оную куртизаночкой) существенно легче, конечно, потому что она выполняет свою работу, а работа души, как бы, особо не предполагает. Если такие среди представителей этой профессии и проклюнутся, то съебут в туман при первой же возможности, потому что не то все это, и как прежде уже никогда не будет. Вот они, сука, они — хозяева своих жизней. А вот Кори — нет. В нем играет алкоголь, его бешеная концентрация, с самого утра контролю не подвергавшаяся. Измерять его уровень в своей крови Кори желанием не воспылал. Сил на продолжение и, вероятно, кульминацию этого дня у Кори было еще оставалось. Как только весь сброд рассосется и как только до Тейлора допрет, что, пошарив по карманам, не обнаружит ни гроша, осознает полный обчес как материальный, так и духовный, — вот тогда можно будет уже смело уйти в бесповоротный отруб. Последние лет десять оно так и бывает: Новый Год встречают попойкой, причем на тех улицах и площадях, на тех дорогах и тропах, где о нем слыхом пока что не слыхивали и где его боса-нога пока что не ступала. Опережать сучку-время стало любимым занятием Кори, однако, даже если в реальности это было вовсе не так. Когда все это закончится, идти сразу спать Кори также не улыбалось, потому что дракониться начнет со всего угодно: и с писка телевизора в соседней комнате, и с крошек под кроватью, на ней и внутри него, его поведет с одного только скрипа старой мебели, пока та будет пытаться удержать его тушу на себе. Причем, не только физическую, ибо дерьма посерьезнее и поувесистее отыщется как раз разве что внутри него. Сама мысль о бессмысленном конце спектакля будоражит в Кори кровь, играет алым всполохом у щек, или это вообще по другой причине происходит... Я не пидор, вот все божится да несуществующим крестом размахивает, на потеху всему его составу. Я баб трахаю, вот что. Сами видели. Хотите еще? Вот именно это и он пытается доказать, пока мутным взглядом очерчивает весь квадрат его сегодняшнего притона (а на завтра он станет временным убежищем от солнца, от всех благ, которые доставляет общество и от прочей хуйни, от которой порой стоит отбрехиваться даже по трезвости), с ловкостью плотоядного хищника, со смаком предвкушая все, что осталось за горизонтом, вот прям за той дверью. Это либо комната вся по себе живая, пульсирующая и прыгающая, либо это что-то другое, что Кори не распишет не то что устно, но и письменно — тоже. Он подползает (причем на одних костях!) к Джиму, который расположился у ели, обвешанной всякой поебенью, которая вся горит и благоухает, задавая сложившейся тон воистину запредельный. Здесь все едино: и стоящий флер из водки, и запах пота и секса (Джош находится немного в другой комнате, буквально через стену, и трахает там... кем бы оно себя ни мнило), а еще... Он вдыхает носом кожу на шее у Джима, ведет по ней самым кончиком, вздыхая и выдыхая так, словно вдохнув эту часть тела, он вдохнет всю ее, всю целиком, до последней точки. — Ты такой кайфный, ты знал об этом, Джейми? Дело даже не в том заряде адреналина, которое приносят с собой их мелкие, по-юношески даже не отточенные и неуверенные прикосновения, которые задаются в основном на концертах, чуть пореже — на виду у пытливых журналюг, куда реже (хотя хотелось бы чаще в раза три!), когда совсем одни. Самое страшное то, что даже самое шутливый секундный хвать! за хер может заставить почувствовать столько, что в слова не облечь. Но как Джима на подобные откровения развести? У него, вот, Кристина есть, да и Тейлор женат. — А ты надрался, — шутливо треплет его по голове Джим, и почему-то Кори чудится, что рука в его волосах застряла как-то подольше, чем ожидалось. — В говнину. Поздравляю. И только после этого Джим отпихивает его, тоже как-то вяло и слабо, будто бы либо сам надрался прилично, но пытается оставаться в уме, либо делает это потому, что так надо. Например, Джош наконец закончит со своей швалью, или Рой за кофейком заскочит... они, конечно, могут понаблюдать за нечто подобным в студии (за ними вообще, если так глянуть, следят глаза-сканеры, тысячи их!), но вот здесь... здесь это неловко. А, может, на самом деле-то не хочет отдергивать Тейлора от себя. Они знакомы с сотворения Земли, им-то разве есть чего терять? Кори только пьяно, заливисто начал гоготать, со всей силы, со всей оставшейся мощи (ее надо поберечь и на конец вечера, и даже на завтрашнее утро, исключительно в предохранительных целях) сопротивляющийся, а потом как возьмет — и зажмет в своих щупальцах Джима, тыкаясь мордой в грудину. Они комично друг с другом смотрятся: Джим в сидячем положении все равно опережает Тейлора в росте, а тот, не имея возможности подняться на ноги или хотя бы на колени, просто трется около него и из своей хватки как может не выпускает. Наоборот. Он как может надавливает. Он валит Джима оземь, прям чтобы тот плотно так прижался спиной к полу, и вот тогда начинает вовсю дрыгать ногами и елозить по нему, чувствуя накатившую волну возбуждения, наконец до яиц уже добравшуюся, а то ведь она до этого мозг весь в прямом смысле затрахала. Ни с кем у него еще так не бывало: чтобы сначала шел разум, и уж только потом за ним следом — низ. Поэтому Джим такой особенный. — Долбоеб, — Джим больно цепляется за плечи, но дышит уже тревожно, быстро и рвано, — что ты, блядь, удумал? Кори опять только трется носом о шею. До чего же Джим кайфный, вот бы он еще знал об этом! — Не пизди. И вот только тогда делает то, о чем думал первую половину дня: наконец целует Джима, и делает это долго и горячо. С языком, конечно. И это действительно самый кайф, для Кори, во всяком случае — жить сейчас не здесь, не в этом четырехугольнике, а внутри этого момента; то, что управляло им и то, чего он раньше хотел, теперь как бы совмещается в груди, где-то между ребрами, легко умещается там и не мешает дышать; а потом Кори понимает, как же этот миг красив, хоть и крохотен по сравнению со всем остальным. Пальцы Джима вплетаются в волосы Кори, ложатся на шею, гладят плечи и притягивают его к себе — только на этот раз он не давит и даже не толкает; если только совсем легонько, в попытке приподняться и устроить Кори на своих коленях. Тот хватает его за шею и вжимается губами в губы с новой силой, находясь на самом пике наслаждения. Это уже просто магия. Тейлор не понимает — или, может быть, понимает как-то иначе, чем до сих пор, только сегодня это нельзя упускать. И когда рутовы ручищи уже точно, абсолютно и бесповоротно, держат курс к его ширинке, Кори резко дергается, упершись ладонями в чужую грудь. Он жует губу какое-то время, подбирая слова. А нужны ли они тут вообще? Он поддался на провокацию своего либидо, которому абсолютно до пизды, как и с кем. И что. И зачем. И почему. Дело в том, что в отношении Джима подобрать ответ к каждому вопросу из данной серии слишком трудно, если возможно вообще. Лицо у него сейчас такое потерянное, побагровевшее и, как бы, где-то даже скорбное? Кори прищуривается поначалу, а потом только мотает головой и проводит ладонью по лбу, зачесывая волосы назад, едва сдерживаясь от того, чтобы их оттянуть с корнями. — Блядь, — и в итоге вовсе прячет лицо в ладонях. Голос над ухом почти обнадеживает: — Ты мудачье и ссыкло, знаешь об этом? — Джим произносит это беззлобно, хотя в голосе сквозит скорее даже не желчью, не ядом, а чем-то... непонятным, таким надрывным; но Кори даже вот чувствует, как Рут успокаивающе шаркает своими ладонями по его спине, и, вроде как, с этим становится куда более смирным. Ему бы хотелось продолжить то, что они даже начать не успели, однако... — Я не могу, блядь, я не могу, — Кори сползает с чужих колен, высвобождается из чужой хватки и приваливается к стене, едва ли не сшибая ель с ее места; не здесь она стоять должна, вовсе не здесь. — Джим, я не голубой. Я не могу с тобой так поступить. — Но ты хотел этого, — потер подбородок Джим. — И я хочу этого, — шмыгнув носом, очень тихо признается Тейлор. — Но так нельзя. Это грех. Это все болезнь. Это все эта... это похоть. — Ты вытворял вещи и почище этого... — Джим остановился, чтобы, видимо, подобрать нужное слово; как может, похоже, старается избежать слова «пиздец», — этого недоразумения. — Ты не заслуживаешь этого, — Джим даже дернулся, уставился на него широко распахнутыми глазами, прежде чем Кори нервно дернул головой и продолжил: — Нет, конечно, заслуживаешь, но заслуживаешь ты явно больше, чем траха со своим... вокалистом. Ты не заслуживаешь боли. Ты не заслуживаешь чувствовать себя виноватым передо мной., слова эти в глотке комом застряли; не выцыганишь, без шансов. — Вокалистом, — тупо повторил за ним Джим, протяжно так; это было первым разом, когда Кори наконец смог разнюхать нотки алкоголя в нем. — Во-ка-ли-и-ст-о-ом... Тейлор дрожащей рукой схватился за чужую ладонь, сжав ее так, чтобы до того дошло, что Кори — он не просто так, он правда хочет, чтобы все было хорошо, и даже лучше, чем хорошо. Это всего лишь так получается, что хорошо может статься только без него. Руку свою отдергивать Рут не стал, но и говорить — тоже. Это давило сильнее всего. Кори думает об одном: лучше бы ему двинули в челюсть прямо здесь и прямо сейчас, дабы выбить всю эту дурь в нем накопившуюся. Он от этого очистится не сразу, если вообще очистится, но эффект — эффект бы он ощутил, точно ощутил. — Прости, — дрожащим голосом прошелестел Кори напоследок. — И с Новым Годом тебя, Джейми. Джим только пожал плечами.***
...стоит признать, у парня огромный язык. Я не придумал, само так вышло. Все тот же Кори Тейлор все в том же опусе.