Больно

Палящие лучи солнца затмевали призрачный отблеск луны. Так было не всегда — когда-то они гармонично переливались вместе, играя нежными лучами на поверхности лазурного океана. Всë в их отношениях было болезненным с самого начала, но оттого не менее притягательным. Как день и ночь, как солнце и луна — так далеки друг от друга, но в то же время так отчаянно пытающиеся дотянуться. Только бы коснуться, схватить за запястье и никогда не отпускать. Прижать к сердцу, оставить жаркий поцелуй на теле, скрыть от всего мира и видеть лишь опьяняющие, как сочный перезревший персик, взгляды друг друга. Они думали, казалось, об одном и том же. Дышали одним свежим воздухом, лежали на одной мягкой траве, купались в одном ручье. Прижимались так тесно и ласкались так нежно, как будто ничто не могло их разъединить. Но сколько бы ярких и красочных лет не прошло, конец всегда будет поджидать за углом. Нежеланный, неизбежный, разрывающий изнутри. Тени сомнений поднимались со дна, болезненно щемило меж рëбрами. Страхи, опасения — всë это присуще каждому. Всë это или защищает от боли, или вредит ещë больше. Затмение. «Смотри не обожгись» — предостерегал разум, как бы шутя. Знал ли он больше, чем могло знать сердце? Не смог. Обжëгся. Разум смирился — сердце не могло. Боль пройдëт, обязана пройти. Но на веки останется ноющий шрам, что всегда будет напоминать о боли. Шрам, этот пережиток прошлого, никуда не исчезнет, сколько бы ты не пытался его разодрать или скрыть. Больно? Отвратительно. До тошноты, до жара по всему телу, до удара крови в мозг. Кровь-то была, стекала по разорванной глазнице, густо просачивалась сквозь дрожащие пальцы и капала с подбородка на сухую землю, покрытую трещинами. Взгляд пустой, разбитый, и в то же время наполненный гневом, болью и красным. Всë зло одето в красный. Вся ярость выплëскивалась наружу — красным окрасился весь мир вокруг, видение затуманенно. Больно, чертовски больно. А как жжëт, и не только в глазу, зрение которого, скорее всего, безвозвратно потеряно. Но и в груди. Здесь обжигает сердце, словно лавой его накачали. И ради чего? Почему? «Боль пройдëт» — горячо шепчет разум. Он и сам знает, но это будет ой как не скоро. Пройдут года, десятилетия, и это тупое жжение исчезнет. Будет лишь возвращаться в виде напоминания о развале. О хаосе, что они оставят после себя. О мëртвой влюблëнности, погребëнной меж обломков и пыли. И когда он вновь увидит Солнце, жжение нагрянет с новой силой. Даже тело его предаст, настойчиво утянет к земле из-за фантомной боли в глазнице. Фантомной ли? Нет, нет, этого не должно было случиться. Ни в этой жизни, ни в другой. Он ведь забыл, заставил себя забыть, подавить все остатки чувств, что вновь пытались выбраться наружу, незащищëнные и глупые. И что в итоге? Годы стараний выстроить титановую стену вокруг себя, шанс начать жизнь с чистого листа, разбитые в кровь костяшки и раздавленные молодые персики — всë это кануло в лету перед убийственным жаром пламени предательства. Сможет ли хоть одно живое существо понять эту боль? Это недоверие? Всë заиграло старыми красками. Красная пелена снова загородила взор (и снова больно). Он ударяет себя в грудь, успокойся чëртово сердце, вновь поднимается на ноги и старается скрыть нарушенное дыхание. Посмотри, что ты натворил. Брось свой величественный взор с пьедестала на убогую, раздробленную и чëрную, как смоль, землю. Насладись этим жалким видом и убирайся прочь. Это невыносимо. Зубы клацают с такой силой, когда он сжимает челюсть. «Мне жаль» — почти одними губами говорит Солнце, Пламя, Жар, Свет, Любовь. Говорит и смотрит опустошëнными, полными сожаления и горечи глазами. Словно понимает. Словно это произошло и с ним. Слабо протягивает руки вперëд, надеясь дотянуться, ухватить, оставить. Успокоить. Он ломается. Впивается когтями в собственную голову и из пересохшего горла звучит сдавленный крик. Полный старой, якобы забытой боли. Полный отчаяния. Не подходи. Он чувствует, как его тело мелко дрожит, жар распространяется по телу и капельки пота собираются у виска. Чужие руки опоясывают его запястья и убирают от головы. Он дëргается, вырывается из слабой хватки и отступает. Бросает разъярëнный взгляд одним глазом и не может больше смотреть. Не может больше думать. Не может вспоминать. Это всë так больно, кто бы подумал? Это всë так сложно, так запутанно. Красный туман и не думает исчезать. Как и золото, что стоит перед ним. Как и слабая мысль «коснись, не уходи», что всë пытается пробиться через стенки мозга. Но невозможно. Нельзя вернуть былое, нельзя забыть прожитое однажды. Нельзя отпустить. Невозможно исцелить рваные шрамы, которые остались не только на теле. Шрамы, которые являются напоминанием о лучших худших временах. Которые так отвратительны и так дороги одновременно, что всë вокруг становится неправильным. «Всë вокруг изначально было неправильным» — шипит он вслух сквозь ухмылку и, шатаясь, падает навзничь, но чужие и такие родные руки подхватывают его, прижимая к себе. Нежно проводят пальцем по чувствительному шраму на глазнице. Чужие губы целуют туда же и боль на мгновение прекращается. Красный туман наконец исчезает, а разум, переживший приступ сердца, застилает всë золотым. И он вновь тянется к Свету.