Сладкая печаль

Прошло немало времени с того момента, как Дрожь Земли утихла и остатки человечества смогли мало-помалу восстановить свои гордые цивилизационные начала на острове Парадис, теперь оставшийся без стен. Однако, зачем островитянам стены? Ведь сила титанов стерта с земли вместе с 80% человечества, так что былой страх и животный ужас уже никогда не вселится в их отважные сердца. Я тоже когда-то был титаном. Не скажу, что меня приводила в восторг такая участь — топтать и убивать невинных людей, но это была цена моего ничтожного существования. Сейчас это не более, чем страшный сон, жуткий кошмар, который приходит в мою кровать каждую ночь и остается на моей подушке мокрыми солеными следами и громким пронзительным криком, что вырывается из моего рта в тот миг, как я просыпаюсь. Справляться с этим я должен как-то сам, ведь большинство столкнулись с такими же проблемами, а мой лучший друг пожертвовал собой ради того, чтобы мы жили без забот и тревог. Тогда почему мою душу все еще терзает ужасная вина? Я сидел на кровати, которая только минуту назад была рассадником вселенского ужаса — в ней я видел леденящий душу кошмар — я снова Колоссальный Титан, и снова люди умирают от моей разрушительной силы. Чтобы хоть немного успокоиться, я посмотрел на свои руки, которые были человеческими, в отличие от рук титана, и сжал ладонь в кулак, да так, что от ногтей остались следы в виде полумесяцев. — Это всего лишь сон, — прошептал я самому себе, поднимая голову от страшного ощущения бессилья, не желая рыдать перед самим собой. По щекам заструились горячие непрошеные слезы, и я постарался утереть их, прежде чем они остынут. — Я больше не убийца, это все в прошлом, — отчаянно шептал я, сжимая одеяло вместо кулака. Все мое тело непроизвольно повалилось на бок, и я, сжавшись в комочек, лишь мог шептать, не прекращая утирать непокорные слезы, не желавшие меня понять. — Я не убийца, я не убийца… — повторял мой едва слышный голос, который звучал как изрядно осипшая заевшая пластинка, такие, какие изобрели у народа Марлии. — Что случилось? — раздался в пустоте холодный женский голос, который отразился по моей пустой спальне легким эхом. Я встал с кровати, продолжая вытирать слезы с раскрасневшихся истертых щек, и посмотрел на ночную гостью с искренним недоумением. — А? — все тем же осипшим голосом лишь смог прохрипеть я. — Ты кричал. Что-то произошло? — девушка села на постель, держа в одной руке свечу. — Мне… приснился кошмар. — Они опять тебе снятся, Армин? — все тем же равнодушным голосом спрашивала блондинка, иначе известную как даму моего сердца — Энни Леонхарт. — Да. Снятся… — я отвернулся, не желая, чтобы свечный свет освещал мои заплаканные глаза, мало того, что слезы так и рвались вновь наружу. — Ты плакал? — обжигающим ударом хлыста по моему сердцу раздались слова Энни. — Нет, вовсе нет, я парень, я же не могу… Руки девушки мягко сомкнулись на моем торсе, а её голова оказалась на моем плече. Я вздрогнул от неожиданности, но тут же обнял девушку в ответ, зарываясь лицом в её мягкие светлые волосы, которые она распускает на ночь. — Спасибо, Энни, ты всегда знаешь… — Замолчи. Я легонько усмехнулся неразговорчивости девушки, но перечить не стал, обнимая ее крепче и совсем слегка прижался губами к ее виску, почувствовав пульсацию сердца Энни. Все мое тело медленно стало расслабляться, вдыхая запах и ощущая тепло дорогого мне человека, и я чувствовал, как страх и вина отступают, словно их смывает дождем. Очень теплым дождем… — Мы виноваты в том, что убивали? — неожиданно разрезал тишину голос Энни. Он не был таким же холодным и жестоким, этот тон голоса был мягким и я мгновенно понял, что мы с ней думаем об одном и то же. — Главное, что все закончилось, не думаешь? — я еще раз погладил любимую по волосам. — Мне говорили, что убивать это правильно… Почему же мне так плохо от их смертей? Даже Марко, он… — плечи Энни содрогались после каждого предложения, а моя ночная рубашка вновь приняла на себя след кошмарного прошлого — мокрый и соленый. Мое сердце нестерпимо заныло, прижимая девушку ближе к себе, и уже пересохшие от слез глаза снова заболели с страшной силой. По щекам заструились слезы, от светлой памяти Марко и всех наших погибших товарищей. — Ты ни в чем не виновата, тебе промыли мозг, ты хороший человек, я всегда это знал и верил в тебя… Ты не виновата в его смерти, слышишь меня? Ты слышишь меня, Энни? Я мягко схватил девушку за плечи и посмотрел в её мертвенно-бледное от постоянного стресса и недоедания лицо. Она плакала, и её слезы отображали всю раскаянность души, когда от отчаяния твое сердце уже съела коварная печаль, и точно то же самое ощущал я, когда просыпался каждое утро. Энни всхлипнула, отворачиваясь от меня, также не желая показывать свою слабость. Я смотрел на неё точно такими же заплаканными глазами, красными растертыми щеками и открытой душой, но она не желала показать свою. — Не смотри на меня, я… Я не… — она всхлипнула еще раз. Неожиданно, словно даже для самой себя, она повалила меня на постель и начала хаотично, не разбирая губ и щёк, целовать и обкусывать мое лицо, переходя к шее. — Стой, мы же еще не обсудили… — меня заткнул грубый поцелуй, словно Энни пыталась тем самым сказать, что ей не интересны разговоры по душам. Спустя минуту, Энни поднялась с моего торса, утирая губы и снимая с себя тонкую пижаму, бросая на пол, обнажая свое тело передо мной. Даже в таком положении, я не мог смотреть никуда, кроме печального лица девушки, и ее заплаканных глаз, которые не выражали похоти и желания близости, а лишь желание раствориться в своей печали. — У нас еще не было «этого», верно? — дрожащим голосом сказала Энни, стягивая с меня пижамные штаны, пытаясь скрыть волнение и то, что кроме голоса, все её тело трясется, точно осиновый лист. — Мне не нужно… — опять мои слова накрыли требовательные губы девушки, и в этот момент на мою щеку капнула горячая слеза. Это была не моя слеза, Энни продолжала плакать, но зачем-то продолжала раздевать меня и делать вид, будто пришла для того, чтобы заняться любовью со мной. — Прекрати это, Энни! — неожиданно для себя вскрикнул я, поднимаясь с постели, — Почему ты плачешь и продолжаешь меня раздевать? Мне это не нужно, я хочу, чтобы тебе стало легче, чтобы ты поняла, что ты хорошая! — Ты не хочешь меня? Я тебя не привлекаю? — взволнованно и с ноткой истерики в голосе ответила мне Энни, сжимая одеяло в своей тонкой руке. — Безусловно, я же люблю тебя! Но, сейчас, ты не хочешь этого! Тебя что-то беспокоит… Скажи мне, ты мне можешь доверять. — Я не знаю, могу ли я довериться хоть кому-то… — Ты хотела доверить мне свое тело, но не можешь доверить свою душу? Ты же понимаешь, что мне гораздо важнее не это? — Ты ничего не понимаешь! Я никому не открывала своих настоящих чувств… Почти никому. Почему ты прервал меня? Я… я… Я сел на кровать рядом с рыдающей Энни, мягко обнимая её обнаженное тело, но больше всего в тот момент я желал обнять её обнаженную душу. Такую покалеченную, растроенную и трепещущую, точно сердце, такую душу я хотел увидеть и успокоить. — Почему… почему мне так больно, Армин? — я слышал, как она уже не сдерживает рыданий, — Почему я не могу видеть солнце, зная, скольких человек я убила? Мой отец… Как я могла не вернуться к нему… — Мне тоже больно… Я тоже сотворил немало злых дел. Но мне еще больнее, от того, что больно тебе. — Почему… ты так добр ко мне… Я убила немало твоих товарищей, твоих друзей! Я могла убить и тебя! — Я всегда знал, что ты хороший человек, это ведь есть в твоем сердце, — я приложил руку к разгоряченному телу девушки, прямо к её сердцу, — Я люблю тебя, Энни. — Ты это уже миллион раз говорил, — смущенно отвела взгляд девушка, посматривая на мою руку на её груди. — А ты ни разу. Может, сейчас скажешь? — Я? — Да. — Лучше давай сразу перейдем к сексу, — Энни вновь требовательно сдвинула мою руку на её обнаженную грудь, но я лишь поднял руку выше, к лицу, нежно поглаживая по щеке. — Ну же, начинай. Ты же парень, тебя это должно завести, нет? Что не так? — нервно заерзала девушка. — Ты меня любишь? — Как будто ты не знаешь. — Ты ни разу не говорила. — А так не заметно? — Как я могу взять твою честь, не зная, любишь ли ты меня или нет? — В тебе всегда была эта манипулятивная частичка! Еще тогда… Я люблю тебя. Эти ласкающие душу слова были настолько неожиданными, что я сперва опешил, не зная, как реагировать. Я так долго ждал, когда Энни, свет моей души, скажет, впервые, что я ей так дорог, но сейчас… Моя душа трепещет, а мозг становится словно невесомым от того счастья, что я испытал. — Спасибо, что сказала. Лицо девушки горело ярко-красным, она нервно сжимала мое одеяло, а то, как я нежно ласкал её щеку, заставляло нервничать еще больше, от чего Энни выглядела все чудеснее и чудеснее с каждым мгновением. — И что теперь? — наконец-то выдавила из себя она. — Ну теперь, мы с тобой поженимся, и… — Нет, прямо сейчас. Вместо ответа я аккуратно уложил девушку на кровать, предварительно расстелив одеяло, стянул с себя ночную рубашку, позволив свечному свету обнажить мой торс для взгляда Энни. После чего, я осторожно наклонился над ней, стараясь прочитать в её глазах, чего же все-таки ей хочется. — Точно? — прошептал я, не желая смущать девушку другими словами. — Точно, — прошептала она в ответ. Я целовал её нежно, аккуратно, не смея даже использовать язык, как ранее она властно пыталась захватить контроль над моим разумом, и не хотела обнажить свою душу, закрыться ото всех, снова надеть равнодушную маску, снова стать нелюдимой, как всем нам известная Энни. Я бы мог поступить по её желанию, но каким бы я был человеком, если бы воспользовался такой слабостью души? Мягко, почти не касаясь губами нежного тела, я опускался все ниже, также ласково перебирая пальцами по груди, талии и бедрам, и стараясь не отрывать взгляд от голубых глаз. Наши дети точно будут голубоглазые. Я хотел доставить ей удовольствие, нежно поводя языком вверх и вниз, поглаживая её руку и словно пытаясь расцеловать каждый сантиметр любимого тела, моей любимой девушки, пока она судорожно пыталась схватить воздух ртом. Вкус Энни еще был на моих губах, когда я вновь навис над ней, любуясь столь простой и очаровательной девичьей красотой, но понял, что был слишком медлителен, когда девушка притянула меня к себе за шею и начала целовать меня все грубее и сильнее. Но как же я мог ответить такой грубостью? Поэтому мои поцелуи были мягкими, словно перина, а её жесткими, словно солома, и в таком разном союзе мы нашли друг друга, и я не хотел больше никогда её терять. Больше никогда…