Плеядами хрустальных нот

Давай останемся детьми, Пускай любовь хранит наш дом. Давай придумаем свой мир, И убежим туда вдвоем…

«Например, я чувствую запах свежескошенной травы, и нового пергамента, и…» Гермиона Грейнджер никогда не признавалась, каким третьим ароматом пахнет для нее Амортенция. Она редко признавалась в этом даже самой себе, словно бы боясь, что кто-нибудь применит Чары Легилименции и узнает о ее маленькой сокровенной тайне, неправильно поймет ее и высмеет. Запахом, который больше всего любила девушка - был аромат цветущих вишен. В ее родном маггловском городе вишни не цвели и, наверное, поэтому ее родители так мечтали о теплых краях, а тогда еще маленькая Гермиона и вовсе не знала, чем пахнет вишня. Впервые она почувствовала этот аромат в Норе, родном доме ее друга Рона Уизли. Вишни в округе Оттери-Сент-Кэчпоул цвели редко, примерно раз в два года, и тем дороже, тем любимей становился этот запах для молодой девушки, тем больше она привязывалась к Норе и не раз ловила себя на мысли, что хотела бы остаться здесь навсегда – и не цветущие вишни были причиной этих размышлений. И тем не менее, в такие года Гермиона, приезжающая в июне в жилище семьи Уизли, тайком убегала на рассвете из дома и поднималась по склону холма к вишневой роще, садилась на землю у деревьев и в компании с толстым фолиантом созерцала пробуждающуюся природу... Утро было свежим и мягким, первые лучи солнца заливали лужайку и крылечко нахохленного домика, с которого соскользнула молодая семнадцатилетняя девушка. Кутаясь в легкую накидку и прижимая ветхую книгу к груди, она в полной тишине пересекла полянку и побежала к небольшому холму, освещенному охровыми лучами рассвета, на котором пышно раскинулась цветущая вишня. Ее побег в очередной раз остался незамеченным, с удовольствием подумала она. Цветочный, такой головокружительный и любимый аромат накрыл Гермиону в рощице, расчерченной утренними тенями деревьев. Она поглубже вдохнула его и счастливо улыбнулась, чувствуя, что только здесь, в этой укромной рощице на вершине холма, она может быть свободной и беззаботной, немного безответственной девчонкой, которой никогда не знали Гарри и Рон. Она села прямо на траву, под одним из цветущих деревьев и вытянула голые ноги, до коленей прикрытые легкой тканью утреннего платьица. Ветерок трепал шелестевшие страницы, солнечные зайчики, пробиваясь сквозь негустую листву дерева, скользили по пергаменту, щекотали разметавшиеся по книге прядки волос счастливой девушки, скрывшейся от ужаса продолжавшейся войны под цветущей кромкой деревьев. Было еще так рано и тихо, что Гермиона и подумать не могла, что ее одиночество может быть нарушено, причем самым неожиданным образом. Она не слышала бесшумных шагов по траве и спохватилась только тогда, когда веселый голос воскликнул за ее спиной: - Да я вижу, что примерная староста Гриффиндора и сама не против тайком нарушать установленный режим дня! Гермиона вскинула голову и увидела вышедшего из глубины рощи Фреда в светлой рубашке и наброшенной поверх нее куртке из драконьей кожи. Под мышкой близнец Уизли сжимал тоненький деревянный планшет, с прикрепленным к нему небольшим куском пергамента. - Привет. Не думала, что ты так любишь утреннюю природу, - сказала она, уже по привычке подумав, что Фред, как и Рон, не уловит иронии, однако парень не преминул парировать удар: - А я не думал, что загруженная и закопанная в книги мисс Грейнджер вообще помнит, как выглядит природа ранним утром. Гермиона рассмеялась. Обмен колкостями неожиданно доставил ей удовольствие. Солнце всходило выше. Уже не рассеянно-охровый, а скорее ослепительно-золотой свет полз по листьям деревьев, грея узкие плечи девушки и ее прозрачную кожу с тоненькими прожилками вен на запястьях. - Так что же загруженный делами в волшебном магазине и вечно иронизирующий Уизли находит в любовании пробуждающейся природой? – поддразнила она его, незаметно наблюдая, как пряди волос Фреда янтарем вспыхивают в лучах солнечных зайчиков. - То же, что и мисс Гермиона находит в запахе вишен, - невозмутимо улыбнулся Фред. Уязвленная и задохнувшаяся от изумления и непонятного раздражения, девушка торопливо подыскивала предлог, чтобы посильнее уколоть Уизли. Наугад ткнув пальцем в небо, а вернее, в деревянную дощечку под мышкой Фреда, она неожиданно выпалила правду: - А что это? Ты рисуешь? К ее удивлению, Фред замялся и как-то суетливо сунул дощечку за спину: - Мдээ… нет. Это списки… иииээ… недостающих ингредиентов для нашего магазина. Гермиона встряхнула разметавшимися волосами, больше похожими на гриву льва. - Да брось! Можно посмотреть? - Нет! – Фред, ребячась, вскинул руку с планшетом и насмешливо покачал рисунком из стороны в сторону, заставляя Гермиону нелепо прыгать вокруг него в безумных попытках дотянуться до дощечки. - Ну же, Гермиона, представь, что это твои обожаемые руны и я сейчас порву их, – и Фред шагнул назад и спиной вперед попятился к светлеющему выходу из рощи. - Я не из тех, кто отступает! – пригрозила староста, решительно сдувая волосы с лица и шагая на Фреда. Солнце ударило им обоим в глаза, когда они вышли на освещенное место. Внизу, почти под самым склоном холма, раскинулась залитая солнцем лужайка и «Нора». - Ну дай! Я только посмотрю! – и Гермиона обхватила сильные плечи Фреда, пытаясь изогнуться и достать до рисунка, однако парень неожиданно откинулся назад под ее весом, мокрая трава заскользила под их ногами, она беспомощно обхватила руками его тело, а в следующий момент оба рухнули на землю и клубком покатились вниз по склону холма.

Моя душа - июльский дождь, Твоя - вишнёвый дивный сад. Я напою тебя росой, И прошепчу...

Окрестности Оттери-Сент-Кэчпоул, да и уши Фреда наверное, еще долго помнили оглушительный визг Гермионы Грейнджер, когда она в обнимку с молодым волшебником кубарем катилась вниз, оставляя след на траве, и кляксы грязи на утренней одежде. Мир смазывался, бешеным смерчем кружился перед глазами Гермионы, ветер завывал в ушах и поэтому, когда она резко затормозила, уткнувшись во что-то, резкий толчок рассыпал все мысли и существование на тысячу осколков, а затем – мгновенно собрал воедино, отчего у девушки закружилась голова. Взъерошенная, раскрасневшаяся, со следами травы и грязи на платье она вскочила с земли, отряхиваясь, и встретилась взглядом с предметом их остановки - раздраженным Роном Уизли, сжимающим в правой руке дрыгающегося садового гнома, который яростно взирал на двух молодых волшебников. - Доброе утро, братец! – улыбаясь, хлопнул Рона по плечу не менее всклокоченный Фред и, не обращая внимания на взбешенный вид брата, поднял с земли чудом уцелевшую дощечку с пергаментом и с насвистыванием шутливой песенки пошел по направлению к «Норе»: - По крайней мере, Гермиона, у тебя есть одна женская черта – оглушительный визг! – донес утренний ветер ободряющий возглас Фреда до растрепанной Гермионы.

О том, что время не властно, Будет вечность гореть огнем. Я знаю, всё не напрасно, Пока мы будем с тобой вдвоём...

Она вертелась у зеркала и, нервно разглаживая складки платья, от безделья корчила рожи своему отражению. Несмотря на то, что до свадьбы Билла и Флер оставалось едва ли не больше месяца, Гермиона раз за разом примеряла свое сиреневое платье на узких бретелях, подготовленное специально для этого торжества. Рассматривая свою тоненькую фигурку, облаченную в атласную ткань, она неожиданно поймала себя на мысли – а понравилась бы она в таком наряде Фреду Уизли? Фред, по сто раз на дню осыпавший ее шуточками и с виду невинными насмешками, кажется, не видел в ней никаких красивых черт – ее вечно стоявшие дыбом волосы, руки, улыбка, поведение – всё решительно вызывало его неудовольствие и подвергалось критике. В конце концов размах их вражды дошел до таких размеров, что Гермиона думала о Фреде с раздражением даже больше, чем о Роне, все время представляя, как в его вечно ухмыляющееся лицо вцепляются пикси. Платье, разлетавшееся у ее ног, казалось ей то слишком узким, то полнившим бедра, то великим – она крикнула Джинни, чтобы она оценила наряд своим верным взглядом. Однако младшей Уизли в спальне не оказалось. - Джинни? – окликнула она, выходя из комнаты; был вечер, и по полу гостиной скользили сумрачные тени, перекрывающие угасающий свет солнца. Гермиона взбежала по лестнице на второй этаж; в коридоре не было окон, и она оказалась в непроницаемой темноте. Половица скрипнула под ее ногой, кто-то метнулся к ней из темноты и, не успела девушка вымолвить и слова, как ее бесцеремонно обняли за талию и втолкнули в ближайшую комнату. - Какого пьяного гиппогрифа… - вырвалось у Гермионы, когда она узнала комнату как обиталище неугомонных близнецов, а в ее хозяине – неизменного Фреда Уизли. Джорджа в комнате не было. На Гермиону дохнуло порохом, зельями и мужскими духами. В комнате, захламленной самыми разными вещами, царил полумрак. На заваленном барахлом столе белел кусочек пергамента.

Давай запутаем следы - Пускай никто нас не найдет! Давай раскрасим тишину Плеядами хрустальных нот...

- Тсс! – Фред шутливо прижал пальцы к ее губам, - тут где-то неподалеку шастает моя деятельная мамаша в поисках добровольных жертв для уборки дома. Надеюсь, ты не хочешь за милую душу драить никому не нужные старые заскорузлые котлы? Гермиона пренебрежительно фыркнула, этим самым выражая все свое отношение к юмору Фреда, а тот тем временем, вскинув брови, оглядел ее наряд. - Наряжаемся для моего братика? Надеемся, что он наконец разлепит глаза и удосужится взглянуть на местную королеву красоты? – поддразнил он. Гермиона вспыхнула. - А тебе-то какое дело? Думаешь, раз ты с братом стал самым удачливым и богатым в семье Уизли, то тебе все дозволено? - Ну, я считаю, что все-таки за мою активность мне полагается хоть какое-нибудь вознаграждение, - приняв серьезный вид, заявил Фред. - Да ты… ты просто невозможен! - Гермиона в бешенстве топнула ногой, и ее распущенные волосы разметались по плечам. - Если ты считаешь, что создать магазин из дешевых приколов и устроить из этого балаган - это дело, сравнимое с победой над Сам-Знаешь-Кем, то ты ошибаешься! Ты… ты… насмешливый, самоуверенный… пустозвон! – и, прежде Фред успел ее остановить, она подлетела к столу, схватила пергамент и, даже не удосужившись заглянуть в него, изорвала на мелкие кусочки. - Гермиона, зачем! – сорвано крикнул парень, и, рванувшись вперед, вдруг замер на месте и безнадежно махнул рукой. Что-то в его голосе заставило девушку присесть на пол и сгрести кусочки свитка в одну кучу. Прошептав «Репаро», она взяла восстановленный пергамент в руки и, чуть вздрогнув от непонятного волнения, развернула и заглянула в него. Это был карандашный набросок лица молодой девушки, с умными глазами и – Фред приукрасил этот факт – с волнистыми, аккуратно уложенными волосами. Над ее головой была скользящими линиями прорисована цветущая ветка вишни. Гермиона знала это лицо. Она видела его заспанным, помятым, со следом подушки на щеке каждое утро в зеркале под ехидные комментарии мисс Уизли. - Фред, это же… это же… - Дурочка ты, Грейнджер, - устало сказал парень, присаживаясь рядом. - Дурочка. – И в его тоне она вдруг услышала не издевку – нежность. Нежность, долго скрываемую, и все же проступившую сейчас в тембре его голоса. Гермиона испытывала странные чувства – растерянность, изумление, раздражение, причем последнее в меньшей степени, чем она ожидала. И было ли это раздражением вообще? Фред заставил этим наброском взглянуть на саму себя с иной стороны – с такой, которой никогда не видели ее ни бестолковый Рон, ни галантный Виктор Крам. Гермиона потянулась к Фреду и, приблизив свое лицо к его, хотела в благодарность поцеловать его в щеку, но парень повернул голову, и их губы встретились. На секунду отпрянув, Фред затем накрыл ее губы уже уверенней, жаднее, ищуще, и она ответила на этот поцелуй – стеснительно, но внутри понимая, что она втайне желала этого. Ее раздражение медленно перетекало в какое-то новое чувство, неизведанное почти, но не страшное и не опасное. И когда парень привлек ее к себе и помог забраться на колени, волшебница уже неуверенно обняла его за плечи и провела по ткани голубоватой рубашки рукой, ощущая, как напрягся Фред под ее ладонями. Он обнял девушку и вторгся языком в ее рот, и она не отстранилась, а приникла к его груди смелее, и вцепилась судорожно сведенными пальцами в его волосы. И он, собрав густые пряди волос девушки в горсть руки, откинул ее голову назад и скользящими поцелуями спустился вниз по шее, свободной рукой спуская бретельки платья и бюстгальтера с узких худых плеч. А затем рука парня, отпустив ее волосы, спустилась на спину и расстегнула застежки платья, а затем – бюстгальтера. Прохладная ткань атласа вместе с нижним бельем соскользнула с ее груди, и Фред губами коснулся обнаженной кожи, языком проводя по твердым соскам, - она не сопротивлялась, а только вздрагивала от новых, непривычных чувств, судорогой проходивших по ее телу и робко шарила руками по его рубашке, пытаясь расстегнуть пуговицы. Они поднялись и целовались стоя, и Фред отстранился только для того, чтобы сбросить уже мешающую одежду и спустить ее расстегнутое платье с бедер, а потом мягко подхватил ее, и Гермиона почувствовала ткань простыни под кожей спины. Уизли осторожно, на секунду зарывшись лицом в пахнущие цветущей вишней волосы, губами спустился вниз по ее груди, животу, еще ниже, чуть лаская ладонями покрывшуюся сладкими мурашками кожу и уже сознанием, душой, объединенной с ее, чувствовал – вот она, настоящая Гермиона, которую не знали и никогда не узнают Рон и Гарри…

Твои глаза рождают свет, Мои - оплакивают ночь, Я подарю тебе рассвет, И прошепчу

Она никогда не рассказывала никому об этой ночи, хотя всегда помнила, как летнее утро занималось за пыльным окном, затмевая блеклые звезды, и первые лучи солнца освещали захламленную комнату и живые плакаты на стенах. И вот уже первый янтарный луч вспыхивает на столе, искрится на чернильнице, и, словно феникс, светом пробегает по пергаментам. В комнате чуть уловимо пахло вишневым садом. Фред, одевшись, бродил по комнате, а потом вернулся к постели, на которой лежала девушка, присел перед ней и с затаенной мукой провел по разметавшимся волосам. - Ты уйдешь с ними? – шепотом спросил он, чуть коснувшись губами тонкой кожи на ее запястье. - Потом? - Да, я не оставлю их. Это мой долг, Фред, - чуть слышно отозвалась девушка. - Возьми с собой мой рисунок, - неожиданно серьезно попросил он. - Он твой. И знай – пока ты с ними, они неуязвимы. Ты их талисман победы.

О том, что время не властно, Будет вечность гореть огнем, Я знаю, всё не напрасно, Пока мы будем с тобой вдвоём.

О, как часто она вспоминала потом это утро, как часто после ей не хватало его шуточек, его вечно приподнятого настроения и уверенности в будущем… Как часто она вспоминала его рыжие волосы, взлохмаченные после той захмелевшей от безумных чувств ночи, как часто повторяла ободряющие слова Фреда в дни скитаний по провинциям Англии… Как отличалась его всегдашняя улыбка от нытья Рона, вечно злого на нее, как отличались его горячие, уверенные губы от губ младшего Уизли, которыми он смачно пережевывал ее еду и оставался недовольным. Как она чувствовала себя нужной, любимой и понимаемой в комнате Фреда, так во время их скитаний она начинала ощущать себя ущербной, недостойной в присутствии Рона, изливающего на нее все помои своего отвратительного настроения. Фред всегда был победителем, и не потому что вечно грызся за место под солнцем, а потому что ни с кем не сражался. Его улыбка, его открытое поведение и деятельная активность обеспечивали ему успех и теплый прием везде, где бы он не появился. Гермиона никогда не думала об этом, но с каждым днем понимала все отчетливее, часто сидя у выхода их палатки и беззвучно молясь о том, чтобы в просветах между деревьями мелькнул серебристый Патронус и знакомым, беззаботным голосом сообщил ей, что все хорошо. Часто волшебница брала с собой портрет, нарисованный Фредом, и перебирала трепетный лист, прижимала к лицу, пытаясь уловить запах цветущих листьев, перемешанных с запахом его дорогого одеколона, тоскуя – сама не зная о чем, а может, просто не желая себе в этом признаваться. Один раз в таком положении ее застукал Рон. Не удостоив ее даже взглядом, он наклонился и решительно вырвал рисунок из ослабевших рук. - Отдай! – крикнула Гермиона, вскакивая и пытаясь вырвать лист. Уизли, хмуро рассмотрев рисунок, грубо спросил: - Это Гарри нарисовал? - Неважно, - надменно ответила она, не желая говорить ему правды. Рон – она со скрытым ужасом увидела, как вспыхнули его глаза, выхватил палочку и одним заклинанием сжег рисунок, не оставив даже пепла. - Зачем? Зачем ты это сделал? – в отчаянии вскричала она, хватая его за отвороты рубашки и пытаясь встряхнуть, хотя хрупким рукам не хватало сил сотрясти долговязое тело. - Если хочешь знать, это Фред, Фред нарисовал! Специально для меня! - Не ври мне! – взорвался Рон. - Фред никогда бы этого не сделал! Он никогда не занимался такой сентиментальщиной и не рисовал дерьмовые рисунки! - Уходи! – в ярости взвизгнула она, со всего размаху врезав кулачками по его груди. - Ты так ничего и не понял! Ненавижу тебя! Но Рон ушел позже – после ссоры с Гарри пропал в аспидной черноте осенней ночи… Она искала его в лесу, звала его, и сомнения разрывали Гермиону между двумя Уизли. Как бы ни был хорош Фред, чтобы ни связывало их - Рон всегда был роднее, он всегда был рядом, а сейчас – не разрушили ли они с Фредом старательно налаживаемую гармонию между ней и Роном? Но если у нее и оставались сомнения, то они улетучились, когда перед битвой в Хогвартсе она снова увидела Фреда – взбудораженного, хохочущего, полного идей и новых замыслов – и снова эмоции затопили ее. Ей казалось, что рядом с этим человеком она снова нашла себя, снова была той, беззаботной Гермионой из вишневой рощи, которую мог видеть только он, Фред, и никто иной. И уже после Выручай-комнаты, когда Пожиратели смерти ворвались в Хогвартс и она билась в коридоре рядом с Гарри, Роном и Фредом с Перси, мысленно она уже сделала свой выбор, сражаясь с Фредом бок о бок и чувствуя рядом его сильные, ободряющие руки и сбитый ритм сердца… И тогда ни Пожиратели, ни Рон, никто иной не мог разлучить их – и даже угроза быть убитой или запытанной Пожирателями не казалась ей страшной, ведь рядом с Фредом невозможно было думать о плохом.

Сбежав от тех Кто кидал камни им в спину, Мешал творить, Воруя краски и глину…

- Рон сжег твой рисунок! – крикнула она в секунду затишья, когда Перси уложил заклинанием министра магии Пия Толстоватого. - Ты нарисуешь мне новый? - Хоть десять! – громко отозвался Фред, и яркая вспышка заклятья осветила его счастливое лицо. Он закрыл собой Гермиону, отразил заклятье и обернулся к ней; быстро и жарко поцеловал в уголок губ. - Я люблю тебя, - вырвалось у нее; уж лучше сказать сейчас, чем молчать всю оставшуюся жизнь. - Я люблю тебя, – повторил он, проводя рукой по ее покрытой копотью щеке и даже не пытаясь перекричать шум битвы; она и так услышала. - Будешь рядом? Всегда? Обещаешь? - Обещаю, - выдохнула Гермиона и Фред вдруг засмеялся – неудержимо, торжествующе, почти облегченно, обнимая и прижимая худенькую, изящную девушку к груди, а в следующий миг звуки боя снова ворвались в их мир, привели в себя. И она билась рядом с ним, испытывая ужас и восторг одновременно, упиваясь этой битвой и – тем, что была равной с Фредом, что она как никогда нужна ему сейчас. Странный вибрирующий звук на секунду оглушил ее, у Гермионы заложило уши, а затем она увидела, как исказилось лицо Фреда в неестественно неоновой вспышке заклинания. Он еще успел схватить ее за запястье и оттолкнуть подальше от себя; а в следующий момент волна взрыва подхватила ее и отшвырнула прочь, в глубину коридора. Страшный грохот взрыва оглушил ее.

Резал струны под покровом темноты Тянул ко дну, топтал безжалостно цветы…

Гермиона лежала, засыпанная щебенкой и пылью, а в ушах странно звенело, к горлу подкатила тошнота. Она попыталась привстать, слыша какой-то вой ужаса наверху, а затем руки Гарри подхватили ее, и они вместе карабкались вверх по куче мусора и щебня. А потом она увидела неподвижно лежащего Фреда с застывшей улыбкой на губах. Она не верила; не верила даже тогда, когда все говорили это поочередно; не верила белому и понимающему лицу Гарри; не верила отчаянию в глазах и слезам на щеках Рона; не верила губам Перси, что-то беззвучно говорящим в шуме сражения. А потом все поняла и поверила. И она закричала. Закричала так громко и отчаянно, что надорвались легкие и стало сухо в горле. Ее держали; она кусала руки и пыталась вырваться. Ее отпустили, она бросилась к Фреду и трясла его за плечи, бессвязно о чем-то умоляла, бормотала заклинания. И ей даже не было больно, а казалось, будто кто-то тупо и равномерно стучит ножом ей в грудь, не давая дышать.

Будет вечность гореть огнем...

Кем она будет без него – заучкой, никому не нужной зубрилкой, способной лишь порицать и поучать? Кто, кроме него, знал настоящую Гермиону, яркую, незабываемую, страстную, беззаботную? Кто сделал ее свободной и любимой, кто доказал ей, что она безумно нужна ему, кто поверил в нее и одним только рисунком перевернул все ее устои, показал с обратной стороны – веселую, оригинальную и совершенно незнакомую всем остальным? С кем она всегда чувствовала себя защищенной, зная его с детства? С кем только она не боялась быть глупой и смешной, потому что он знал истинную Гермиону и всегда верил в нее… Вера… Она верила в него… Как он посмел умереть?

Корни судьбы Сквозь асфальт непонимания, Обреченные на скитания В поисках знания…

И так глупо, так быстро порвалась нить жизни, будто лед лужи, что хрупко хрустит под каблуком в утро заморозок. Словно вода с иссушенной земли пустыни, испарилась радость от недавних клятв и обещаний, которые казались такими близкими и легко выполнимыми. Гермиона не стряхивала слез с щек, не утирала лицо, а все смотрела на лицо Фреда, словно через размытую призму и понимала – ей не выдержать большего, ей уже не забыть их немногочисленных, но таких желанных и полных любви поцелуев, ей не выдержать убитого горем лица Молли Уизли, не пережить похорон… Это она, только она виновата… И тут – Гермиона уже не верила, она устала переходить от надежды к отчаянию, ее чувства были изношены – но уже подсознательным ощущением, благодаря которому она всегда угадывала верные ответы и блистала на уроках – она знала, что это правда: под своими руками, что лежали на груди Фреда, она вдруг почувствовала едва уловимое дыхание…

Обретя свободу, Став одним целым, Соединились года Между черным и белым…