в руки твои умру

Дверь хлопает в потёмках глухо, да даже не хлопает почти — Джинн всё-таки старается закрыть её аккуратно. Устало вздыхает, приваливается к стене. После улицы дома непривычно тепло, расслабляется тело и мысли. «Господи», — думает он, прикрывая глаза. — Ты вернулся. Джинн открывает глаза, в темноте глядит на стоящий в проходе силуэт — Ника стоит неловко, потирая плечи от пахнувшего из-за двери холода. Хорошо, что света нет, подумал он. А то бы её глазкам не очень хорошо было. Проснулась. Разбудил всё-таки. Вина кольнула под рёбра ржавым шилом — ну вот. — Да. Ника ступает босыми ногами по старому деревянному полу, тихо подходит к нему — Ержан сквозь темноту почти видит, как она зябнет от сквозняка с двери, как зевает, но тянет свои тонкие руки к нему, встаёт на носочки — помогает снять застывшую на морозе куртку, уже интуитивно вешает на крючок, прибитый к стене, и Джинн было трогает её за ладонь. — Ты холодный. Заходи скорее. Зато ты — тёплая. Живая, значит. Настоящая. Она хватает его за краешек свитера, легонько тянет за собой — в ванну. Ей всё же приходится включить свет — она морщится, жмурится, может выключить лучше? — спрашивает Джинн, но она лишь качает головой и всё прежним шёпотом говорит: — Я тогда не увижу, всё ли с тобой в порядке. Сердце Ержана падает куда-то к пяткам, хотя, может, оно давно уже расколочено и высыпано осколками сквозь решето рёбер, только вот всё же оно пропускает удар за ударом, когда Ника тихонько закрывает дверь на щеколду — чтобы другим не мешать, а то раскрывается без щеколды нараспашку — и говорит: «Иди сюда, солнышко». Она открывает кран, проверяет воду на ощупь — чтоб не слишком горячая с непривычки, всё такая же сонная, видно, что носом клюёт, а всё-таки нежность в её голосе неподдельная. — Как давно я тебя не видела, солнышко, Ержанчик. Соскучилась так по тебе. Ника мочит под струёй воды краешек полотенца, берёт его ладони — непривычно большие по сравнению с её хрупкими пальцами — в свои, аккуратно стирает грязь и кровь. Ержану щиплет, от кусачего мороза и ещё не заживших ссадин (она не спрашивает), но он ни коим образом ни за что этого ей покажет — вся эта её ласка так больнюче-приятно отзывалась в нём целиком. В их доме не было зеркал — Артём снял их, когда Джинн стал появляться чаще, потому что от зеркал дробило разум, сознание разбивалось на десятки никак не совпадающих друг с другом кусков, он вообще всегда боялся смотреть на своё отражение — вдруг двинется иначе. Вдруг вылезет и всадит перо в бочину. Именно поэтому Ника понимала, что никогда и ни за что не будет превращаться в Джинна — не в этой реальности. Это попросту разбило бы ему сердце и раскололо душу, в тысячный раз (Ника знала) за его неясную, потрёпанную жизнь. И сейчас (как и всегда) Джинн не знал совершенно, что творится на его лице, что на нём написано, и написано ли вообще — Только Вероника обводила по контурам его лицо мокрым полотенцем. — Что-то ты не бережёшь себя. Не надо так, ладно? Он не смотрел на полотенце принципиально, не видел, не знал, оставалась ли на нём кровь, грязь, ещё что — он только смотрел на её бережные руки и спокойное лицо. Ресницы чуть дрожали, она старалась не смотреть на слишком светлые места, всё-таки щурилась ещё. — Я принёс кое-что тебе. Достаёт из кармана аккуратный футлярчик с каким-то глупым рисунком цветочка. Её глаза спросонья округляются, она смотрит удивлённо, почти выдыхает: — Зеркальце. Карманное. Солнышко, — думает Джинн. Это ты — солнышко, веришь? Он берёт её за запястья, немного приостанавливает — Ника теперь смотрит ему в глаза, устало, конечно, но он сам превращается почти в щенка с виляющим хвостом, когда её зрачки расширяются едва ли не вдвое, когда их взгляды встречаются. Целует её в лоб, гладит по чуть растрёпанным ото сна волосам. Отстраняется. Её улыбка теплеет, она сама наклоняется чуть к нему, целует в уголок губ как бы украдкою, но всё-таки не мимолётно. Взгляд её с каждым мгновением всё нежнее, и она прикрывает глаза. — Прости, что разбудил тебя, — говорит он, обнимая её, и впервые чувствует то человеческое тепло, которое, оказывается, он искал всю свою прежнюю жизнь. Девичьи руки сцепляются за его спиной. — Я ждала тебя, Джинн.