Unavoidable

      Такие, как Кейн Хоук, обязательно вызывают соблазн сказать однажды «я так и знал, что он плохо кончит». Стоит бросить один взгляд на вечно сведённые брови, перебитый нос и вечно же хмурое выражение лица, как слова сами пепельно-медным привкусом затягивают язык от самого корня. Иного исхода ждал бы только глупец.       Встреча с такими, как Кейн Хоук, оборачивается одним желанием — поскорее попрощаться и наконец незаметно выдохнуть, не забыв взмолиться Создателю о том, чтобы пути больше никогда не пересеклись.       От таких, как Кейн Хоук, остаются лишь свинцово тяжёлые истории, рассказанные увлечённым сплетником в углу таверны. О них не пишут честные песни, если не хотят лишиться языка или всей головы разом ещё до конца первого куплета.       Он умел казаться неравнодушным ровно настолько, чтобы ему спускали с рук откровенный цинизм, грубость и вспыльчивый нрав. Бывал вежливым при необходимости, но эта необходимость в его глазах наступала в таких исключительных случаях, что Варрик или Авелин, которым приходилось извиняться за его рубленое «говори уже», могли пересчитать её по пальцам. Согласные с Хоуком молчали, остальные бессильно шипели «что, во имя всего святого, с ним не так». Причин хватало, каждый выбирал по вкусу, чаще объясняя непостижимый мрак чужого разума ёмким «он видел Мор».       Возможно, всё сложилось бы иначе в другом мире, где Кейна Хоука звали бы, скажем, Гарретом, и он был не случайным выжившим в Остагаре мечником, а сильным магом, воодушевившим остальных на борьбу с произволом храмовников… Но не сложилось. И окончательно отпустивший свои пороки Кейн не имел даже доли шанса списать их на сделку с демоном. Внутри него кипела собственная сталь — самая дрянная, тёмная и жестокая.       Всем было за что не прощать Хоука. Если бы чужими обидами можно было расплачиваться, за несколько наполненных бескомпромиссностью лет он стал бы богаче короля. След тянулся от самого Ферелдена, и в кровавой тени пробивавшего себе путь Хоука вязли все, кто имел неосторожность задержаться рядом.       Большего лицемера, чем Кейн Хоук, стоило поискать. Даже не удивительно, что в итоге он спутался с Андерсом. Один рьяно отстаивал необходимость запереть всех магов под семью замками, но готов был растерзать любого, кто косо посмотрит на сестру с её изящным посохом, а второй… Быстрее него приговоры выносил только двуручный меч за хоуковым плечом. Андерс жадно различал мир на белое и чёрное, отсекал всё омрачавшее его представление об идеальном укладе и не задавался вопросом, имеет ли на это право. Но Андерсу о многом и думать было опасно.       Вскоре после знакомства выяснилось, что их объединяла и небрежная лёгкость, с которой один делил людей на врагов и временных союзников, а второй — попросту поперёк.       С годами становилось хуже.       Каждый раз они напоминали двух сцепившихся насмерть псов, рычали так, что уши закладывало, грызлись до наливающихся кровью или искрящимся сиянием глаз, больных и по-плохому бешеных, а потом Хоук молча вставал и уходил. Андерс неизменно уходил следом.       Это было похоже на взрыв лириума: губительно, пьяняще, непредсказуемо, и вместе с тем абсолютно ожидаемо. Это было похоже на тяжёлый, удушающий и липкий морок, затягивающий сознание за несколько мгновений до пробуждения. На лезвие гильотины, безупречно расколовшее не одну, и даже не две без того измученных жизни.       Так описал бы кто-нибудь падкий на удачные сравнения, за которыми можно скрыть неприглядную правду. Мрачную, грязную, безжалостную… из тех, что превращают душу в гнилое болото.       …как проворачивался клинок в груди очередного решившегося на заведомо безысходную драку мага, а Хоук открыто упивался своей силой, ловил одобрительный взгляд Фенриса и намеренно не замечал сожалений Андерса. Не без помощи Кейна чистого от чужой крови, держащегося в стороне от самых горячих битв, оставляющего добивать несчастных тем, кто использовал воспоминания о перекошенных гневом и страхом лицах в качестве точки взаимопонимания в беседах под тевинтерское вино.       …как беззвучно задыхался между поцелуями Хоук, не упуская контроль, цепляясь за единственную мысль — что врагов надо держать намного ближе, чем друзей. В случае с Андерсом — на расстоянии одного горячечного «я люблю тебя», которое тот никогда и не услышал в ответ на собственные лихорадочные признания.       …или как всё дело было в том, что после потери Бетани место мага, которого Хоук привык неотступно, на уровне инстинкта, защищать всю свою жизнь, опустело, а Андерс вовремя почуял возможность с головой рухнуть в очередную иллюзию. Если это и была любовь, то граничащая с одержимостью, как та, что поглощала Андерса изнутри, и обречённая на такой же жестокий и разрушительный конец, как сам Хоук.       Всё, что пугало в нём людей, оценили по достоинству кунари. Аришок научился произносить его имя как титул — веско и с уважением, но этого оказалось недостаточно, чтобы спасти город от требований Кун. К Хоуку нашлось всего одно. Когда гневные вопли Изабелы затерялись в толпе, никто бы не признался, но многие вздохнули бы спокойнее, пожелай Кейн Хоук посмотреть на зарево над Киркволлом с палубы отплывающего дредноута.       Время шло, город восстанавливался, выжившие завсегдатаи «Висельника» забывали лицо Изабелы, но даже слепец бы увидел, что настоящая буря не миновала. Она набиралась сил, питалась каждым слухом, каждым клеймом на некогда слишком вольном лбу, каждым отчаянным решением полоснуть кинжалом по запястью.       С видом скучающего палача город Цепей подбирал каждому свои.       Хоук как и раньше кивал храмовникам, соглашался со всеми новыми указами Мередит, по выходным цедил безвкусное, но крепкое пойло за счёт Варрика, охотно называл магов чудовищами — вероятно, даже искренне в это веря, — а потом возвращался в поместье, где его спустя все эти годы по-прежнему каждый вечер ждал Андерс. Тот самый Андерс, что с готовностью откладывал очередную рукопись и делал новый виток на спирали их фундаментального конфликта ровно до тех пор, пока один не толкал другого спиной в ближайшую стену или книжную полку.       Они всё равно извели бы друг друга бесконечными спорами о том, кто прав. Хоук уступать не умел, Андерс не мог и не хотел, и однажды один непременно свернул бы другому шею. Но шанса выяснить не представилось. Преданный одному ему известным принципам и преданный кем-то, кто так часто вспоминал о чувствах, Хоук снова оказался на распутье. Когда пришло время выбирать, он без колебаний поддержал Мередит, обрубив магам Орсино последние надежды на милосердие. Судьбу Андерса оставили решать тоже Хоуку, и он вновь не подвёл.       У Кейна Хоука было очень опасное представление о долге. И убеждение, что невысока цена той любви, что сталкивает не имеющего крыльев вслед за катящимся в пропасть миром.       Где-то в верхнем квартале в этот момент осыпа́лся, рушился под весом сложившихся балок особняка тайный ход, запертый на остывающий над чужим сердцем ключ.       Хоук даже не посмотрел в глаза. Не смог, не захотел, побоялся? Теперь и не спросить, хоть и прежде вслух об этом заикнулся бы лишь тот, кому жить надоело. Возможно, только инквизитору и досталась честь услышать искреннее сожаление в дрогнувшем голосе в ответ на осторожное любопытство насчёт их с Андерсом отношений. Но инквизитору вряд ли было дело до едва заметных проблесков чужих, истлевших до остова за эти годы чувств.       Уже в холодной, пробирающей ужасом до костей зелёной бездне оказалось, что Хоук — единственный, кому больше незачем возвращаться. Единственный, кому нечего и нечем бояться — всё выгорело, обратилось в пыль вместе с киркволльским фамильным поместьем.       Смерть Андерса была закономерной — не бывает живых мучеников. Гибель Хоука — бесконечно неизбежной.       А тела ведь так и не нашли.