***
Он в самом зрачке, и за его спиной — бетонная стенка с гигантским постером какого-то фильма. Маленькая надпись, и огромный испуганный глаз в очаровании закатного солнца. Под ногами хрустели остатки снега, дорога разлагалась и гнила, и предательски скользили кроссовки, отчего тело то и дело теряло равновесие. В квадратности переулка и хаосе растянувшихся сверху проводов не сразу можно было разглядеть, отчего Чон так отчаянно пытался сбежать. И все же, оказавшись в тупике, среди черного хоровода ресниц изображения позади, у него не осталось путей для отхода. Из носа бежала кровь и замерзала на подбородке, руки тряслись от холода, а тело уже ожидала привычной порции боли. Юноша вздрогнул, когда рядом с ним разбилась брошенная бутылка, но не растерялся и сжал осколки между пальцами в глупой попытке хоть как-то себя защитить. В такие моменты он терял самообладание и слишком паниковал, чтобы думать о последствиях, ему оставалось лишь размахивать острыми стеклышками перед собой под всеобщий смех. Вскоре удар ботинком по ладони заставил его болезненно отлететь в стенку и потерять свое единственное оружие. На нем все еще была рабочая форма, и Чонгук попросту не мог не думать о том, как ему снова придется кланяться и извиняться перед хозяином ресторана за разорванную рубашку. Пока он обдумывал новые оправдания для начальника, чужие руки заставили его выровняться перед компанией своих мучителей, и один из них, самый низкий, с глуповатого вида глазами, вдруг ехидно улыбнулся, он велел опустить несчастного на землю и вдруг насмешливо отметил: — Мы же дали тебе бутылку, чтобы ты дрался, а ты уже готов проиграть. Нехорошо это как-то. Разве тебе не хочется доказать нам ничего? Даже и жалко тебя немного, если это и правда так. Эти слова звучали особенно мерзко, когда Чон решился смерить всю компанию преследователей взглядом. Он один с «розочкой» против пяти бандитов с битами и кастетами? О, самый честный бой в его жизни, ничего и не скажешь. Даже отвечать на подобную глупость не хотелось, так что юноша лишь стер рукавом куртки кровь из носа и быстро поднял осколки, чтобы встать в боевую позу. Тело зудело, болело, и пульсирующее сердце не позволяло вздохнуть полной грудью, отчего страх лишь сильнее разносится по венам и парализовал его. Он должен был принять правила этой игры, иначе на него сразу накинулись бы впятером, так что, не дожидаясь уже такой привычной команды начала боя, он попытался нанести первый удар. Всего лишь царапина на чужой одежде, а взамен — велосипедная цепь прямо в висок. Обмотанная синей изолентой, она стала крайне неприятным оружием, и потому следующая порция боли сопровождалась железным лязгом и округлыми вмятинами на плечах и ребрах. Юноша терпел, он знал, что не может сейчас свалиться на землю: его здесь даже никто не сможет отыскать, если он потеряет сознание. Поэтому он еще раз замахнулся и на этот раз крайне удачно разрезал кожу под чужим подбородком, отчего та так и повисла безжизненным куском, открывая вид на косточку челюсти. Его победа длилась считанные мгновения, и радость от нее — еще меньше. Секунда — и он ощутил, как его тело с разных сторон крошится от ударов битами. Свалившись на ледяную землю, Чону оставалось только терпеть и защищать свою голову. Словно игрушку, его то поворачивали на спину, то катали из стороны в сторону, плевали и пытались разукрасить остатки кожи в фиалковый и лиловый. Лицо набухло от полученных травм, сложно было дышать, и пламя чужой неоправданной ярости сжигало его дотла. В момент, когда один из мучителей решил сбросить на тот единственный открытый участок его шеи сигаретный пепел, его рука вдруг дрогнула. И все бандиты разом встрепенулись, выровнялись по стойке и обернулись к концу этого небольшого туннеля. За грязью бетонной рамки, в лучах предательского солнца отразились все те же бездонные глаза Пака. Чонгук отчаянно хватался за остатки сознания, пытался его не потерять, однако чувствовал, как все его органы мучительно рыдали и умоляли его прекратить все это. Он так и не смог уловить момента, когда остался наедине, в этом безлюдном тупике, скрытом от посторонних глаз стенами зданий без окон. В попытке подняться он и не заметил, как своими руками дополнил изображение глаза кровавыми слезами. Вновь оказавшись в обрамлении этого гигантского зрачка, он вдруг прошептал себе под разбитый нос: — Вот бы ты умер, Чимин.***
«Думаешь, если бы я исчез, стало бы легче?» — некогда сказанная фраза крутилась в голове Чона уже который день. Он прижимался лбом к аквариуму и вглядывался в медлительный танец алых плавников. Одинокая рыбка в пустоте стеклянных стенок с крошечным замком на самом дне, куда она пряталась всякий раз, когда на той стороне появлялся ее хозяин. Ах, сейчас бы тоже быть столь же маленькой и хрупкой, чтобы твой страх имел ценность, а не терпеть холод чужих рук на своих истерзанных ладонях. Если бы сейчас человек по ту сторону аквариума исчез, стало бы хоть чуточку легче? Ответ казался очевидным ровно до тех пор, пока они не столкнулись глазами. От этой загадочной улыбки что пару лет назад, что сейчас его тело таяло, а сознание превращалось в вату. Чонгук отвергал всякие мысли о любви, и все же чем еще можно было бы объяснить то, как сильно он все еще ждет чужих прикосновений и ласки. Пак всегда был слишком молчаливым, чтобы понять его, но иногда и его молчание казалось до ужаса притягательным — таким, как сейчас. Юноша сам переплел их пальцы и сам позволил этой бездне целовать свои раны, лежать на своем костлявом плечике и слышать чужое сердцебиение. — Тебе было одиноко, да? — прошептал Чимин, но в его голосе не было ни сочувствия, ни сожаления, один только флирт. — Наверное, все тело теперь болит, правда ведь? Я могу помочь тебе расслабиться. — Давай, а я засниму это и покажу твоим шестеркам в следующий раз, когда они решат поиздеваться надо мной, — усмехнулся Чон. — Что они скажут, интересно? Может, тогда они решатся побить даже богатенького сыночка судьи? Или им просто нравится мучить меня? — А ты бы хотел… — он неожиданно для себя улыбнулся и выглянул из-за аквариума, продолжая: — Хотел, чтобы я оказался на твоем месте? «Нет... » — было бы самым честным ответом, но Чонгуку хотелось соврать, хотелось ранить этого человека. Он жаждал отмщения за все эти годы собственных мучений, и потому он не отказал себе в жестокости. Он положительно кивнул и увидел, каким счастьем наполняются глаза напротив, как на бледном лице разлагается гнетущая улыбка. Прекрасное лицо Пака теперь казалось невообразимо уродливым, и юноша напротив него не мог ничего с собой поделать, ему оставалось только терять собственные чувства все сильнее и сильнее. — Ты так сильно изменился, — прошептал собеседник, пряча свое радостное лицо за веером ледяных пальцев. — Раньше ты бы такого точно не сказал, но, знаешь… Славно, что теперь ты желаешь мне смерти. Почему он никогда не злился? Все то время, с самого первого их поцелуя несколько лет назад, Чон ни разу не видел свою никудышную любовь в пламени ярости, в горечи обиды — в вуали любой эмоции, кроме безразличия и сумасшедшего удовлетворения. Даже будучи взрослым человеком, он не понимал, о чем Чимин думает и чего хочет от этой жизни, а сейчас и подавно. Слова о жестокой расправе над ним, казалось, только возбудили юношу, и тот уже оголил свои плечи, наклоняясь прямо над аквариумом и целуя разбитый высок возлюбленного. Даже от столь легкого касания рана лопнула, и струйка крови покатилась по подбородку Пака, разбивая бездвижную гладь воды, и заставляя несчастную рыбку все сильнее паниковать. — Извини, я не могу с собой ничего поделать, — прошептал он на ухо израненному и обнял юношу за плечи, слизывая алую дорожку и прикрывая собственные глаза. Чонгук все гадал, что же он видел перед собой, когда его веки оставались неподвижно опущенными, точно у мертвеца? Что стояло за этими словами, если в них совсем не было жалости? Его тело слишком сильно болело, чтобы принимать эти крепкие объятия, так что он отстранил тайного возлюбленного от себя резким толчком в костлявую грудь и с усталой злостью посмотрел на безучастный омут чужих глаз. — Если не знаешь, как справляться с собой, то почему я должен тебя терпеть? — выплюнул он. — А… — на секунду он показался растерянным, но быстро стер эти эмоции со своего лица и улыбнулся. — Но ты же сам ко мне пришел. Разве это не значит, что ты только обо мне и думаешь? Разве моя вина, что ты так сильно меня любишь, что даже сейчас не можешь мне отказать? — Значит, это я виноват в том, что со мной происходит? На самом деле, Чон хотел услышать ответ на этот вопрос. Он хотел знать, кого же ему винить в том, что и сейчас он чувствует себя как в аду, однако ему совсем ничего не сказали. Пак лишь подполз к нему на коленках и обнял его так сильно, что стало трудно дышать. На его раны не давили так, чтобы он кричал от боли, и эти касания были на удивление аккуратными, и все же что-то в этом мгновении было настолько неправильным и грязным, что в горле так и замер ком со слезами. — Давай я просто спрячу тебя здесь навсегда? — ласково пролепетал Чимин на ушко. — Могу только это. Я не люблю отвечать на сложные вопросы. У этого мальчишки было пустое жестокое сердце, и вместо тела — натянутая на тонкие косточки кожа. А эта комната была наполнена неприятным трупным запахом — верно, от грязной воды аквариума, о состоянии которого он так и не научился заботиться. И это могло означать лишь то, что исчезнуть здесь точно не выйдет. Сбежать от проблем в место, где они кажутся невыносимыми, не получилось бы даже у самых отчаянных. А раз так, то Чонгуку тоже оставалось лишь промолчать и снова подчиниться.***
До чего же славно быть Пак Чимином! Что взрослые, что ровесники, что еще совсем дети — все готовы лежать у его ног. Ведь разве можно было бы не любить столь замечательного человека? Любой бы соврал, сказав, что не считает его притягательно красивым, вышедшим из сказки принцем, заслуживающим самого лучшего. И сам юноша обманывал, если бы посмел утверждать, что это повсеместное внимание ему не льстило. Однако выражать свои эмоции ему было всегда до ужаса тяжело, и оттого сейчас, когда нужно было бы мило улыбнуться и заботливо сжать чужую руку, он был способен лишь наблюдать за тонкими веточками ивы. Зимний ветер с особой жестокостью хватался за ее тонкое тело и втаптывал в твердость окон больницы. — Я очень рад, что ты пришел меня навестить, — устало прохрипел мужчина, поднимая глаза на сына. — В последнее время я много думаю и вспоминаю прошлое. То время, когда впервые взял тебя на руки. Даже и не верится, что тебе уже двадцать лет, ха-ха. На самом деле, твой старик уже, наверное, достал всех своей болтовней о тебе. — Я тоже много думаю о том, как мы проводили время вместе, — он кивнул и удивленно вздрогнул, когда пальцы родителя коснулись его ладони. — Я очень счастлив, что хотя бы сейчас мы можем говорить столько, сколько захочется, — тон его голоса неожиданно помрачнел, и старший опустил голову вниз, точно чего-то стыдился. — Но все же сейчас я понимаю, как же неправильно поступал, когда выбрал карьеру, а не семью. Ты всегда был моей радостью, но я и не заметил, как ты вырос и стал совсем взрослым. Конечно, ты всегда был самостоятельным, и все же мы с твоей мамой должны были больше стараться ради тебя. Отрадно, что ты вырос хорошим человеком. Конечно, так и есть. Пак Чимин — замечательный, рожденный в любви и понимании, с золотой ложкой во рту и способностью очаровывать всех вокруг себя, даже будучи до боли молчаливым. Разве не здорово? С каждым новым словом отца юноше становилось все легче на душе. Эта обрамленная в слова любовь окрыляла его — настолько, что реальность вокруг него теряла свою форму. И назойливая чистота больничной палаты, и резкий запах лекарств, даже суетливая снежная буря за окном — все исчезало, наполняло жестокое сердце и не позволяла вздохнуть. Ах, ну а кому бы не было приятно знать, что им гордятся? Его кукольное тельце буквально дрожало от удовлетворения. Верно, если бы сейчас он решился рассказать отцу всю правду о себе, тот бы принял ее и поддержал. Он бы точно не перестал считать его совершенно особенным, ведь в этих заплывших морщинами глазах его ребенок был бесценен. Хотелось кусать себя и царапать, забиться в конвульсиях от радости, однако, сдерживая этот хаос собственного счастья под бледной кожей, юноша лишь поднялся и попрощался с родителем с все той же вежливой улыбкой. Только оказавшись в одиночестве больничного коридора, он смог наконец откусить побелевшие заусенцы. Точно оставленный без присмотра ребенок, он вгрызался то в свои пальцы, то в обветренные губы до тех пор, пока они не начали кровоточить. Пачка сигарет с монеткой на дне забавно звенела в кармане, и Пак по-хозяйски шагал вдоль вереницы неприветливых дверок. Он готов был по-детски подпрыгивать, отчего его изящный наряд точно бы помялся, небольшой каблучок его туфель отстукивал только ему понятную мелодию. И все было бы хорошо, не разглядев он в темноте улицы пять знакомых силуэтом. Недовольно выдохнув и сжав между пальцами зажигалку, он шагнул навстречу старым друзьям. Разговоры отца невольно заставили его при первой же встречи с ними подумать о том, какими все они стали никудышными взрослыми. Ветер с победоносным воем накинулся на улицы, поднимал только-только выпавший снег в воздух и раздавал морозные пощечины всякому, кто решился сунуться наружу без шапки. Чимин не был исключением: даже среди этих бандитов, старавшихся выглядеть отвязано и открыто, он был одет слишком легко. Края его пальто взмыли вверх, волосы растрепались и открыли его невысокий лоб. — Ох, ну что же ты так не бережешь себя, — сказал один из старых друзей, тут же бросаясь к юноше и быстро начиная застегивать его одежды. — Хотя ты, должно быть, очень расстроен, ведь твой родитель умирает… Поэтому вышел к нам так? — А мы пришли подбодрить тебя! — резко добавил самый низкий из них и противно засмеялся. — Хен, ты же знаешь, мы тебя точно не оставим в беде, хе-хе. — Еще бы, ты наш дорогой друг. Такие красивые слова. Ах, завернуть бы их в цветастую обертку и съесть. Паку было приятно слушать все это, хоть болезнь отца и совсем его не огорчала. Во всяком случае, точно не сейчас. Интересно, горели ли его щеки алым румянцем? Чтобы узнать наверняка, он обернулся к стеклянной двери больницы, но собственное отражение совсем его не порадовало. Все то же бледное лицо с вежливой улыбкой, все та же посиневшая кожа и замерзшие капельки крови вокруг ногтей. И почему же по нему совсем не было видно, что его сердце вот-вот остановится от радости? Так глупо, если бы только его тело хоть раз сумело выразить его настоящие эмоции! Совсем разволновавшись за неожиданно замолчавшего Чимина, бандиты подхватили его под руки и повели к машине. Они вообще часто забывали, что тот, кого считают для себя авторитетом и перед кем выслуживаются, часто позволяет обращаться с собой, как с малым ребенком. Хотя, верно, поэтому они и продолжали играть с ним в дружбу, ведь пока он такой послушный и безучастный, они могли видеть в нем, кого хотели. — Слушай, хен, а ты же поговоришь со своей мамой по поводу наших зарплат? — нервно прошептал один из них, не решаясь заглянуть в глаза собеседнику. — Мы очень благодарны, что она позволяет нам работать, да и мы с ней даже контракта не подписали, но хотелось бы просто получать чуть больше. — Вам на что-то не хватает? — тихо спросил Пак, когда наконец вышел из плена собственных мыслей. — Н-нет! Ты не подумай, ха-ха! — тут же встрял в разговор другой. — Все замечательно, все отлично! Но в нашем любимом баре подняли цены, вот мы и решили попросить надбавки… Будь юноша внимательнее, заметил бы и их ужимки, и паникующие взгляды друг на друга, и их сбитое дыхание. Однако сейчас его куда больше интересовало то, насколько неаккуратно кровь застыла на его пальцах — даже узор никакой не придумаешь. Его прекрасные друзья отчего-то боялись даже коснуться его плечом, потому теснились на заднем сидении так, дабы ни в коем случае не потревожить того, чьи ноги готовы были облизывать. — И как это должно влиять на зарплату неофициальных сотрудников? — все же добавил через какое-то время Чимин, отчего остальные резко вздрогнули и глупо уставились в окно. — Если не устраивает, можете найти работу, где вас оценят по достоинству. Пак надеялся, что они ощущают его приветливый тон. Хотя и одного взгляда на их испуганные лица было достаточно, чтобы утверждать обратное. В словах своего покровителя бандиты выдумали угрозу, потому всю дорогу дальше только пытались травить шутки, рассказывали обо всем на свете, почему-то пугаясь застывшей на лице юноши вежливой улыбки с каждой минутой все сильнее и сильнее. Снежная буря продолжала набирать обороты, и от ее воплей за стенками автомобиля парням становилось все неспокойнее и неуютнее. — Хен, этот придурок Чонгук ведь не беспокоит тебя, да? Недавно мы заметили, что вы разговаривали, но ты не переживай, мы его проучили. Нечего такому отбросу, как он… — вдруг начал тот, кто сидел за рулем, неловко посмеиваясь после каждого слова. — О… — доселе молчаливый Чимин встрепенулся и наконец оторвался от разглядывания своих рук. — Избили его? В этой фразе чувствовалось странное пренебрежение, словно все они сделали что-то очень неправильное. Иногда их авторитет и правда мог быть пугающим, ведь по его лицу невозможно было прочесть, о чем он думает. Нервно усмехнувшись, бандит по левую сторону плеча кивнул и даже попытался объяснить, как они загнали несчастного в тупик. С каждым словом он становился увереннее, но стоило ему услышать тяжелый вздох, как он тут же замолчал и повернулся к остальным за поддержкой. Однако теперь весь их энтузиазм пропал, и они стыдливо смотрели вниз. — Понятно, — ответил Пак и прислонил голову к окну. — Вообще-то это преступление. Или вы не в курсе? — Да, но мы же ради твоего блага старались, хен… — заметил тот низенький, хоть и все еще не мог поднять голову. — Готовы ради меня отправиться в колонию? — Но ведь твой отец судья, и… — А, ясно. Будет ли этого достаточно, чтобы все прекратить? Хотя ведь это уже не в первый раз, когда он пытается остановить эту шайку, не произнося заветных слов правды. Однако что он может с собой поделать, если ему страшно лишиться всего, что у него наконец появилось? Чем больше его любят, тем ему спокойнее, и раз корыстная лесть это тоже в каком-то смысле проявление привязанности, то как он просто может взять и разрушить эти красивые декорации? Слегка улыбнувшись, он заставил своих друзей агрессивно начать извиняться перед ним, просить прощения за то, что подвели. Интересно все же, почему они всегда такие неискренние? Ведь все они выросли вместе, прошли школьные годы — и они, и Чонгук, так с чего бы им никогда не говорить с ним честно? Даже их страх был враньем, но Чимин предпочитал закрывать на это глаза — на все, что было за рамками его маленького аквариума. Ему отчего-то ужасно хотелось спросить, что будет, если они прямо сейчас разобьются, и он погибнет. Его сердце сейчас было до краев наполнено радостью, и в такие моменты он просто не мог не думать о том, как его могли бы оплакивать на похоронах. Однако его вопрос повис в воздухе без ответа, и только испуганные затравленные взгляды наполняли эту тишину смыслом. Не услышав заветных слов о том, что все они будут горевать, Паку оставалось лишь развлекать себя игрой с огоньком зажигалки. Он подносил ее опасно близко к своим ресницам, но успевал вовремя убирать палец с колесика, до ужаса пугая сидящих с ним рядом. — Все будут по тебе очень скучать, если такое случится, — все же решился ответить один из бандитов. — Ведь так много людей любят и уважают тебя. Никто бы не хотел видеть тебя в гробу. — Вот как, — он улыбнулся. — В таком случае… Как же хорошо быть мной!***
Отсюда казалось, что сидящий на перилах Чимин наступает на луну, игриво топчет ее плоское тельце и насмешливо улыбается ее горю. День сегодня был удивительно спокойный, тихий, даже если бы Чон повернулся и посмотрел по сторонам, то и души бы не встретил. Верно, все уже ушли на праздник и выжидают фейерверков и плясок. Все, кроме них двоих, очевидно. — Не помню, чтобы приглашал тебя домой, — тяжело вздохнул юноша и остановился на лестнице, не смея сделать еще хоть шаг. В ответ на претензию Пак привычно вежливо улыбнулся и повернул голову в сторону возлюбленного. Удивительно, насколько пустыми казались его глазки, точно незрелая рябина. Его алый шарф бесполезно болтался на тонкой шее, развиваясь на ветру оторванным плавником, и все ночное небо за его головой вмиг обернулось ледовитым океаном. Редкие облака льдинами резали звездные дорожки, прибитый ко дну район задыхался и терял свои огни. Фонари один за другим угасали — до тех пор, пока в этом безлюдном мире не остались только они вдвоем. Чонгук покачал головой и наконец оторвался от столь манящей картины, делая несколько шагов вперед и подходя к юноше достаточно близко, чтобы тот сумел присесть на корточки и взглянуть в чужие глаза. Посиневшие руки Чимина еще держались за холодные перила, оттого он не смог бы сейчас вновь обезоружить знакомого поцелуем, однако одного его пристального взгляда хватило, чтобы несчастного парализовало от горечи. — Не хочу проводить с тобой этот праздник, — ответил он и, поворачивая голову в сторону, направился к дому. — О-о… — задумчиво протянул возлюбленный. — Оставишь меня ночевать здесь? — Издеваешься? Ты живешь в гигантском коттедже. Не делай вид, словно тебе некуда идти. Вежливая улыбка ни разу не дрогнула и не сошла с этого бледного лица, отчего на душе стало еще неспокойнее. Чон уже который день думал только о том, как же он ненавидит этого человека. Ненавидит день их первой встречи, все то прошлое, что их связывало, а еще больше он ненавидит себя за свой неконтролируемый страх разочаровать его — тот же, что был у него и в детстве. — На самом деле, этот праздник для меня ничего и не значит, — вдруг сказал Пак и привстал. — Но тебе всегда нравился день города, так что я хотел отдать альбом с фотографиями. Твоя мама ведь сделала его и для меня тогда. Юноша очень хотел остаться равнодушным к этим словам, он шептал себе, что должен быть сильнее, однако не смог отказаться от столь драгоценного подарка. Сделав пару осторожных шагов навстречу своей беде, он лишь протянул руку и старался не смотреть собеседнику в глаза, дабы не ранить свою душу еще сильнее. На удивление, в этот раз ему решили подыграть, и вскоре он почувствовал, как его пальцев касается что-то пушистое и мягкое. Неужели он и правда хранил эту вещь в своей безобразной, заполненной мусором комнате все эти годы? Словно и не веря этой правде, Чонгук начал перелистывать страницы с бережно приклеенными фотографиями. Его мама и правда постаралась на славу: она добавила туда множество наклеек, блесток и даже подписала каждый снимок, обрамив подписи фигуристой рамочкой. — Твой ведь был разорван, да? — поинтересовался знакомый и перелез через перила на другую сторону, после чего уселся и стал слегка болтать ногами. — Во всяком случае, ты об этом говорил. — Ого, а ты что, слушаешь меня? — он усмехнулся, но, тяжело вздохнув, добавил уже мягче: — Ладно, я правда благодарен, что ты отдал мне это. — Можешь не благодарить, эта вещь в любом случае никогда не должна была быть у меня. Это неправда. Однако Чон искренне не знал, пытаются ли им сейчас манипулировать или действительно так считают, так что решил промолчать. Все это время он старался не смотреть в сторону своей первой любви: сегодня и правда был его любимый праздник, и он не хотел всю ночь видеть кошмары после тяжелых размышлений перед сном, как с ним это часто бывало в последнее время. Сжав альбом в одной руке и пытаясь второй набрать нужный пароль от входной двери, он все же не сумел не глянуть в сторону Пака. Последний исчез в тот же миг, когда голова его собеседника повернулась в его сторону. Только шарфик и остался лежать на сыром асфальте. Отчего-то на душе стало так неспокойно, что Чонгук, как последний дурак, сорвался с места и побежал к перилам и начал нервно осматриваться вокруг себя. Когда он наклонился вперед, его щеки аккуратно коснулись эти ледяные пальцы. Вот он идиот, и с чего бы он вдруг переживал за того, кому недавно желал смерти? Будто бы от прыжка с такой высоты на ступеньки с ним что-то бы случилось. Фонари уже не горели, а лунный свет перекрывала его же тень, отчего лица Чимина совсем не было видна — только бескрайнюю пустоту в его глазах. — Да не переживай ты так, я не буду тебя тревожить в важный для тебя день, — заметил юноша снизу и слегка приподнялся на носочках, чтобы коснуться чужих губ. — Я же когда-то пообещал не портить тебе праздники. Или ты обо мне настолько плохого мнения? Настоящие чувства Чона выдавали и его горящие от румянца щеки, и этот затравленный взгляд, даже то, как крепко он сжимал перила во время их поцелуя. Отсюда его первая любовь казалась настоящим чудищем, безликим монстром, пришедшим, чтобы откусить еще одну часть его и без того израненной души. К счастью, этот человек никогда не задерживался надолго, так что всего через пару мгновений его силуэт уже был где-то далеко-далеко. Плыл по серебристым волнам вниз по склону, оставив после себя лишь этот горький привкус на устах. Выдохнув эту странную тревогу внутри себя и оставив ее за порогом, Чонгук рухнул на пол своей квартирки и начал просматривать наполненные воспоминаниями странички альбома. С самого детства он почти каждый день города отмечал со своей семьей — так было бы и в этом году, если бы у его матери не появились срочные дела. И все же на снимках был и третий неожиданный гость в их доме — чертов Пак Чимин. Сейчас даже думать об этом так странно: в те времена он считал этого мальчишку самым прекрасным созданием во всем мире. Никакие слова не описали бы счастье и волнение, которые он испытывал, когда они втроем наблюдали за фейерверками со двора семейного дома. Пролистав чуть дальше, юноша с удивлением уставился на одну из фотографий, которых у него точно не было. Там, среди веселых цветастых наклеек, ютилось изображение его первой любви без этой недоевшей улыбки, без самодовольной насмешки и без любой другой привычной эмоции. Он казался подавленным, несуразным и маленьким — черной кляксой среди ярких одеял и уюта чужого для него дома. Чонгук и правда совсем его таким не помнил: ни в тот день, ни в какой-либо другой. — Мусор, — прошептал он и вырвал снимок со страницы, смял его в кулаке и отбросил в сторону. — Мне давно уже не интересно в тебе копаться. Сегодня он пообещал себе покончить с этой безобразной любовью.***
Бессилие — и ничего больше. Почему он даже сейчас не мог его ударить? Почему не мог прекратить все это? По волосам стекали помои, вся одежда пропахла рыбой, и такой чистенький, невредимый Пак сейчас выглядел как настоящая насмешка над его горем. Поэтому Чон одной рукой держал его за плечо, а второй держал замах, точно зная, что не сумеет поступить так даже с тем, кто разрушил его жизнь. И оттого юноше было стыдно и смотреть себе на свое отражение под ногами, и вглядываться в лицо этого человека. Все это повторяется уже не в первый раз, но сегодня вся эта ситуация ощущается особенно отвратительно. Еще час назад его и без того избитое тело крепко держали сразу двое мучителей, пока остальные выливали на него целые ведра сточных вод. А когда им это надоедало, они хватали его за волосы и топили в этой смердящей жиже. Как только в легких заканчивался воздух или еще лучше — периодически его выбивали тяжелым ударом по спине — бандиты под общий гогот отбрасывали свою игрушку в сторону. Как же мало им нужно было для развлечений: всего пару раз обмочить свою куколку в дерьме. Однако все это можно было вытерпеть. Ситуация казалась по-настоящему невыносимой из-за того, что за всем этим наблюдал Чимин, опустивший голову вниз и ни слова не произносящий. И сейчас, когда они остались наедине, как же хотелось просто уничтожить его — виновника этого кошмара. Того, кто отчего-то не мог своим же шестеркам приказать остановиться хотя бы сейчас, когда Чонгуку пришлось проглотить уже пятый ком рвоты, а вся его одежда пропахла помоями. Чем больше юноша думал об этом, тем тяжелее становился его вознесенный над чужим лицом кулак, и все же он не мог пойти против себя. Когда ледяные пальцы Пака коснулись его кисти, он вздрогнул, однако не сразу же смог понять, что происходит. Человек напротив вновь нацепил свою вежливую улыбку на лицо и резким движением направил предназначенный для него удар на себя. Конечно, по сравнению с тем, каково было бы по-настоящему получить кулаком по виску, это был просто хлопок, и все же Чона это не на шутку напугало. Он тут же сделал несколько шагов назад, чувствуя, как тревога и обида пожирают его изнутри. — Я… — начал Пак, но закончить ему не позволили. — Ты правда хочешь, чтобы я опустился до их уровня? И до твоего тоже? — дрожащими губами прошептал юноша и закрыл лицо руками, жадно хватаясь за воздух. — Серьезно? Тебе было интересно наблюдать за тем, как я вырастаю в жалкого человека? Нравилось наблюдать за тем, как во мне не остается ничего, кроме ненависти? Это и был твой план с самого начала, так ведь? — Ну... Это не так… Чимин хотел бы сейчас протянуть к нему свои руки, но знал, что они не способны успокоить. Он — лучший наркотик, настоящее боевое оружие для пыток паническими атаками. Оттого он не двигался с места и ничего не говорил: его слова не имели значения, да и в выражении собственных чувств он был плох как никто другой. Смотреть на еле сдерживающего свою истерику Чона было тем еще испытанием для эгоистичного жестокого ребенка. «Только бы не убежать, нельзя убегать», — думал про себя виновник этой боли и кусал внутреннюю сторону щеки, чтобы хоть раз в своей жизни поступить правильно. — Поклянись, что больше никогда не подойдешь ко мне близко, — еле выговаривая слова из-за кома в горле, сказал избитый. — Пообещай мне хотя бы это. Я правда терпеть тебя не могу. Я ненавижу все, что нас с тобой связывает. — А... Справедливо… — он кивнул и тоже сделал пару шагов назад, ударившись об бетонную стенку. — Ты… — он был разочарован и зол, настолько, что ему сложно было говорить, и все же, отчаянно посмеиваясь, он добавил: — Жаль, что ты просто не можешь исчезнуть. — Разве это бы их остановило?.. Чонгук хотел надеяться, что так бы и случилось, однако откуда ему знать наверняка? Он всего лишь хотел хоть как-то ослабить сжигающее его изнутри пламя ярости. Боль серной кислотой сжигала его органы, оставляла под кожей только каменеющее сердце. Даже смотреть на себя сейчас было противно, и он не мог не думать о том, что сам себя тоже подвел. Его мама всегда старалась воспитать хорошего сильного человека, и вот он стоит весь в помоях, желает другому смерти и сдерживает свои слезы. А вокруг — только осуждающая тишина и журчание воды. Только-только начало светать, облезлые, обрюзглые ивы склонили голову от ветра, на грязном асфальте пушистыми трупами разлагались остатки снега, не способная замерзнуть вода из канализаций стремительно падала в свой оазис, и под ногами не было ничего, кроме грязи, расколотых кусков льда и раздавленных ракушек улиток. Они хрустели с каждым новым шагом назад, не оставляя Чона наедине ни на секунду. — Я не буду тебя беспокоить, — сказал Пак. — Обещаю. — Отлично, — он истерично улыбнулся и наконец посмотрел в лицо своему главному мучителю. — Я рад, что это наконец закончилось. Мне даже тело твое противно. Поверить не могу, что потратил столько лет на любовь к тебе. Ты не заслужил и капли этих чувств. — Правда?.. О чем же в этот момент думал Чимин? Даже сейчас он оставался загадкой. Ни сожаления, ни искренности — одна только беспричинная вежливость, от которой уже сводило зубы. Юноша хотел бы уйти красиво, однако не мог остановить поток этой желчи, уничтожая того доброго и простодушного себя навсегда. В любом случае, уже невозможно было все вернуть обратно, оттого он хоронил свою любовь к собеседнику скверными словами и с еле сдерживаемой истерикой внутри. На секунду чужие руки потянулись к нему, чтобы остановить, однако после опустились, точно ничего и не было. Оттого их расставание ознаменовалось лишь пронизывающим криком чаек и безрадостным молчанием обоих сердец. Когда Чон оказался достаточно далеко, чтобы место его пытки невозможно было увидеть с того конца дороги, Пак незамедлительно рухнул на колени. От столь резкого падения кожа лопнула и ее капельки стали разрастаться чешуйчатыми узорами на бежевых брюках. Взглянув в сторону канавы, он вдруг решил, что если ощутит то же унижение, то обязательно поймет чужие чувства и значение этого затравленного взгляда. Этой уверенности хватило ему для того, чтобы самостоятельно погрузить свою голову в сточные воды. Руки соскользнули — и все его тело оказалось под тоненькой кромкой льда, ломая ее и бесполезно утопая в грязи. Его одежда полностью намокла и развивалась длинными алыми плавниками, а сам он, точно декоративная рыбка с вспоротым животом, безжизненно лежал среди смердящей жижи. — Не понимаю… — прошептал он, снова ныряя в ледяную воду. — Вообще его не понимаю… Он уже много раз говорил своим друзьям прекратить издевательства, и ни разу это не сработало. Он даже не понимал, зачем они это делают, так как мог остановить их? По правде говоря, у загадки его души всегда был очень простой ответ: он совершенно не разбирался в людях, что его окружали. И его эгоизм не позволил научиться этому по мере взросления, так что сколько ни требуй от него проницательности, юноша мог лишь еще больше запутаться. Оказавшись на дне канавы и чувствуя, как ее холод режет кожу и дарит судороги в ногах, он вынырнул и уперся руками в примерзшую болотистую грязь, пачкая и алую рубашку, и волосы, и даже дорогую светлую куртку — давний подарок матери. Разложив собственное тело в остатках травы и глядя в синеватую гладь неба с вуалью еще не прошедшей ночи, он пообещал себе сделать еще хоть что-нибудь, чтобы исправить эту ситуацию. И все же он понятия не имел, как ему стать лучше.***
Стекающий по пальцам золотистый мед, вдавленная в коленки клубника и бегущий по подбородку горячий шоколад — так сладко, что в голове не осталась ни одной мысли. На этой огромной, всегда чистой кухне, между столом и ящиками уместилась уродливая клякса. Всякий раз, когда Пак терялся в собственных чувствах, он заедал этот стресс самым уродливым способом из возможных, запихивая в рот все подряд и запивая это сильногазированными напитками. Он смешивал острые соусы и вываливал это на хлеб, после чего проглатывал его, не разжевывая. Противно и стыдно за себя, однако он не умел контролировать свое тело в такие моменты, и как бы он ни хотел остановиться, все равно продолжал есть до тех пор, пока его не начинало тошнить, а десна не лопались. Какое счастье, что он всегда один: узнай кто о его отвратительных привычках, смотрели бы на него такими же разочарованными глазами, что и Чон. Ах, точно, это же все из-за него. Пусть даже в голове Чимина это и звучало плохо, однако этот человек и его слова и правда были причиной столь нервной трапезы. Осознав это, юноша припал лбом к полу и тяжело вздохнул. — Хватит, возьми себя уже в руки, — прошептал он себе и свалился набок. Когда-то в детстве он должен был сыграть главного героя в школьной пьесе — храброго спасителя, размахивающего мечом правосудия направо и налево — и все ради спасения своей возлюбленной. Даже тогда ему показалось все это невозможным, ведь одним лишь красивым личиком никому не помочь, потому во всех двух актах постановки он изображал следящего за приключениями персонажей ангела. Его задачей было отсидеться на вырезанном полумесяце, изредка томно склоняя голову и молчаливо взмахивая рукой на встречу пустоте. Как сейчас он помнил длинные рукава своего костюма, расшитые на прозрачной ткани белоснежные звезды. Сейчас его рука тоже тянулась к темноте под шкафчиком, однако теперь не было сценария. Только цепляющаяся за мед а пальцах пыль. Что бы ему следовало сделать, чтобы спасти Чонгука? Конечно, рассуждать об этом среди мусора было той еще насмешкой над страданиями этого человека, и все же Пак искренне хотел помочь. Просто был без понятия, каким образом. В голове прокручивалось множество вариантов, и каждый в итоге отметался. На самом деле он боялся боли и смерти, поэтому мысли о самоубийстве вызывали у него неподдельный ужас. А если и рассказать всю правду, то в его костлявом теле никогда не хватило бы смелости. Предоставить доказательства его связи с Чоном — подставить последнего, а если он попросту уедет отсюда, то его же шестерки точно потеряют над собой контроль. И что хуже всего: Чимин был уверен, что на каждое из перечисленных действий он может не решиться вовсе. Ведь потерять тех, кто изображает из себя его друзей, или сменить место проживания — все это слишком страшно. Он жалел себя больше, чем того, кто так долго любил его. Закрыв лицо руками, юноша начал тяжело дышать. От съеденного у него сводило желудок. Кажется, он снова не сможет несколько дней даже смотреть в сторону еды. От мыслей раскалывалась и голова, и сердце, поэтому ему пришлось заставить себя подняться и рухнуть в ванную. В ледяной воде всегда думалось намного лучше, так что после недолгого ожидания, он все-таки смог прикрыть глаза и опуститься под воду. Резко вынырнув, когда в легких закончился воздух, он твердо решил, что должен хоть раз поступить по совести. Жестокие слова Чонгука уже не в первый раз заставляли его чувствовать себя ничтожно маленьким и беспомощным. Он должен был ответить перед чужим сердцем за то, как по крупицам уничтожил доброго и искреннего мальчика, осмелившегося влюбиться в такой мусор, как он сам. Чимин надеялся, что он хотя бы попытается принять правильное решение.***
Отвратительно. Спертый воздух, приглушенное дыхание, застывший перед глазами образ лица своего горя — Чонгук открыл глаза и возненавидел себя еще сильнее. Надо было задремать перед сменой и увидеть эротический сон с тем, кого так отчаянно теперь презирал. Это возбуждение казалось ему преступным и мерзким, однако теперь все мысли были только об этом человеке. Даже это разочарование не могло полностью уничтожить его чувства. Тело Пака, в отличие от его души, было изучено им полностью, он так привык и к этому запаху, и к движениям, даже к его голосу, что теперь никак не мог сосредоточиться на другом. Это была тоска, да? Неужели он и правда тосковал по такому отбросу, как Чимин? Стукнувшись пару раз лбом об стол, он попытался выкинуть все это из своей головы, хотя его сердце и так знало ответ на этот вопрос. Собственная беспомощность заставила его оскалиться при взгляде на себя в зеркало. Его щеки и уши покраснели, от спазмов неприятно тянуло в животе. Ему даже пришлось умыться холодной водой, чтобы хоть как-то скрыть свое раздражающее состояние. И все же он никак не мог сконцентрироваться и отпустить возникший перед глазами образ. Из-за собственного смущения он не сразу смог сообразить, для чего коллеги просят его вынести мусор — такое привычное действие для работников, и все же всегда мучительное для него. Потому что никто не хотел брать ответственность за действия вечно поджидающих на заднем дворе бандитов. Любые попытки спрятать Чона выходили боком, и все попросту смирились с тем, что их приход ознаменует крики и заставит молчать после. Напоминать юноше о его судьбе тоже никто не решался, оттого его суетливые движения остались без комментария. Сам Чонгук был слишком погружен в свои мысли, оттого и только оказавшись около двери, он вдруг сделал шаг назад. Несколько девушек-официанток и повар, провожавших его взглядом, тут же отвернулись и опустили вниз головы: они ничем не могли помочь. Убегать было бы бессмысленно, так что несчастному оставалось лишь подать себя на блюдечке. Тихонько подтолкнув дверь ногой и сжимая пакеты в руках так сильно, как он только мог, Чон вмиг оказался в лапах своих мучителей. Однако вместе привычного хохота бывшие друзья встретили его пугающим молчанием, на них и вовсе словно не было лиц. В туманном затишье улицы и с возвышающимися горными просторами за их спинами, время точно перестало течь вовсе. Сложно было сказать, сколько они так стояли и переглядывались, после чего все же один прервал безмолвие: — Слушай, мы же просто тебя хотели проучить, что в этом такого? Разве мы плохо общались раньше? — он вновь переглянулся. — Мы вот с тобой ведь хорошо ладили в детстве, так с чего ты вдруг решил сдать нас полиции? Мы из-за тебя всю ночь провели в участке, чтоб ты знал, так может ответишь теперь, в чем была причина заявления? — Я ничего не писал… — ответил юноша. Он был уверен, что сейчас его ударят, потому стоило одному из бандитов двинуться с места, как он накрыл голову руками и попытался отстраниться. Кажется, это только взбесило остальных: их и без того мрачные лица теперь наполнялись сдерживаемой злобой и какой-то странной, детской обидой. Все казались достаточно уставшими и вымотанными, отчего Чонгуку было совсем не по себе: он не мог даже предположить, что они могут сделать дальше. Однако когда самый низкий из них подошел ближе и из-за его длинного рукава показалось лезвие ножа, все в теле несчастного сжалось от страха. — Забери заявление и только посмей написать новое, — процедил сквозь зубы он. — Все, что происходило до этого, просто игры, и ты должен был это понимать. Но раз такая шавка, как ты, не понимает, когда ее бьют, то придется идти на крайние меры. — А ваш хозяин знает о том, что вы пришли сюда угрожать мне с ножом? — Заткнись. Чон хоть и еле стоял на ногах от страха сейчас лишиться жизни, однако твердо решил для себя, что ни за что не опустит больше голову вниз. Два долгих года он терпел эти унижения и теперь, когда на кону стоит его жизнь, он не будет вести себя трусливо. Потому когда прямо над его зрачком сверкнуло острие ножа, он смотрел точно в глаза своего мучителя и пытался унять дрожь в своем теле — до тех пор, пока из-за спин бывших друзей не послышался этот до боли знакомый голос. — Ты так хочешь умереть, что даже не пытаешься защищаться? — на выдохе спросил Пак, делая шаг вперед и заставляя остальных расступиться перед собой. — Очень глупый поступок. — Хен, мы просто немного повздорили… — начал оправдываться тот, кто держал Чонгука, он даже неловко посмеивался и вмиг ослабил свою хватку. — Да и он ведь когда-то тебе сказал такую ерунду, вот мы и… — У вас сейчас рабочее время, разве нет? — безучастно перебил его Чимин и, оглядываясь по сторонам, добавил: — Я обязательно сообщу о том, что вы пропустили несколько часов. Его слова звучали достаточно жестко, и по давно потухшим глазам невозможно было узнать, как он относится к этой ситуации. Однако его верная шайка крайне быстро унесла ноги подальше отсюда, точно еще одна фраза разрушила бы всю их жизнь. Смотреть, как они поджимают хвосты и убегают было крайне увлекательно, и Чон рассмеялся, слишком громко, чтобы они не услышали. Один из них даже обернулся и посмотрел ему в глаза, точно вышедший на охоту зверь. О, они точно не простят ему этой насмешки, видно, в следующий раз ему и правда придется приготовиться к худшему. В своем безумном веселье он и не сразу заметил, как чужая рука с силой сжимает край его рукава. — Ты поклялся, что больше не подойдешь ко мне, — сказал юноша и сделал шаг к двери ресторана. — Да… — прошептал он и опустил голову так низко, как только мог. — Почему… Не надо больше так подставляться… Его почти не было слышно, и разобрать сказанное у Чонгука не получалось, оттого он продолжил пытаться уйти обратно в здание, когда понял, что его не отпускают. От этого сердце невольно наполнилось злостью, и он резко повернулся в сторону незваного гостя и оттолкнул от себя так, что Пак потерял равновесие и свалился на землю. Только тогда он смог заметить, как по чужому лбу катятся холодные капли пота. Плечи Чимина слегка подрагивали, и он часто дышал. И это все больше не должно было его волновать. Его разрушили, растоптали и наплевали на его чувства еще два года назад, так с чего бы Чону сейчас всматриваться в искорки ужаса в этих тусклых глазах? Зачем ему держать чужое лицо в своих горячих ладонях? И кто вообще решил, что он не сможет сдвинуться с места от осознания, что человек перед ним и слова не может теперь выговорить от паники? Ах, ну и ирония, что он сделал все перечисленного, и теперь лишь наблюдал, как его первая любовь отчаянно натягивает на себя края его куртки и прячется в них, прижимаясь лбом к его груди. — Ты же дал обещание оставить меня в покое… — все продолжал юноша, однако не смел пошевелиться. — Так почему ты не исполняешь его… Он говорил это из-за желания как-то съязвить: будь у юноши намерение оттолкнуть Пака, он давно бы уже это сделал. Толкнуть его ногой и повалить на землю было бы проще простого, и все же Чонгук просто позволил ему молча обнимать себя. Ужасно, что это было так приятно. Просто невыносимо от того, что от этого его тоска только ширилась. Чон не позволял себе двигаться, ведь он точно знал: он все еще до одури любил этот никому не нужный мусор. — Они не стали бы меня сейчас убивать, — он зачем-то попытался оправдаться. — Тут камеры, и пусть все обычно молчат, но убийство бы с рук им точно не сошло… — Ты не знаешь наверняка, — ответил Чимин и прижался к чужой груди еще сильнее. — Не каждый думает о последствиях. — Ты, например? — он усмехнулся. —... Я в том числе. Хотелось бы остановить сейчас время и просто остаться в этом мгновении, глотать соленую печаль и забыть про весь остальной мир. Однако такое себе позволить мог только ни в чем не нуждающийся Пак, так что вскоре его аккуратно подняли с земли и медленно отстранили от себя. За его спиной беззаботно развивались алыми лентами украшения в честь дня города, и тяжелое солнце неприветливо выглядывало из-за горных массивов. Тишину между ними наполнял сошедший прямо со скал воздух, он стонал и ревел, оттого у Чонгука было достаточно времени, чтобы решиться совершить очередную ошибку и снова погрузить себя в ад. — Давай встретимся на том месте следующей ночью, — прошептал он на ухо своей первой любви. — Я просто… — Хорошо, — не дослушав, кивнул юноша и посмотрел в чужие глаза. — Я приду. Вот бы они оба не были трусами.***
Оттепель, и оттого в городе было просто невыносимо. После ночи до ужаса скользко, к вечеру — полуденная грязь липла к ботинкам. Моросило, мелкие капли дождя неприятно западали за пазуху, и даже так множество людей собралось вновь окунуться в праздничную атмосферу. Их маленькое торжество виднелось сквозь паутинку черных веток, огоньки фестиваля периодически отражались в этом все еще застывшем озере. Чон держал чужие руки в своих, чувствовал, как его сердце сейчас вновь готово разбиться и упасть под ноги стоящего перед ним. Чимин босиком скользил по просевшему дну, его сережки поблескивали с каждым его поворотом, точно глаза хищных птиц в ночи. Одиноко развивались алые ленты в его волосах, и он не позволял вести себя в этом танце: в нем они были равны. Сам Чонгук в такт звучащей с фестиваля музыке кружился среди мыльной воды, ощущал, как капли на его одежде застывают и светятся, словно дорогие камни. В их движениях было много несуразного и странного, и все же они не отпускали друг друга и только вальсировали в чаще покрывшего гору леса. Столько лет до признания в своих чувствах и после — они всегда оказывались в этом месте, бесстрашно преодолевая длинные коридоры из оплетенных паутиной кустов и забывая о том, что где-то там их ждет бесполезный мир. Чуть дальше гнил и скрипел чей-то давно заброшенный дом. Даже бездомные боялись в нем поселяться, а родители пугали беспечных детей страшными историями о призраках. Ах, знали бы они, что хтонический ужас этого места не больше страха неизвестности. И все же Пак не любил думать рационально, оттого идея, что озлобленный призрак наблюдает за ними и вскоре утянет за собой, казалась ему такой притягательной. Честно говоря, даже если бы сейчас на них напала стая волков, его не слишком бы опечалил факт жестокой смерти. Только не сейчас, когда он мог танцевать вместе с Чонгуком и тот крепко держался за его ладони даже тогда, когда лед под ними трескался и оголял илистое склизкое дно. Вода была такой белоснежной, точно кто-то вырвал привычный для этих мест туман из воздуха и уронил в эти грязные берега. Чону тоже сейчас так казался, он радостно расплескивал молочное небо под своими ногами и только сильнее поддавался ритму музыки. Их безутешный танец остановил лишь запускаемый повторно фейерверк. Несмотря на привычную эгоистичность Чимина, он никогда не решался нарушить момент чужого созерцания. Сам юноша не мог понять всей красоты взрывающихся в воздухе бомб, обычно даже не смотрел в их сторону. Сейчас ему тоже было наплевать, он прижимался к чужой спине и обнимал неподвижного партнера, прикрыв глаза. — Здесь мы должны попрощаться, — прошептал Чонгук и тут же почувствовал, как дрогнули руки собеседника. — Теперь мы… Не успев договорить, он обернулся, чтобы взглянуть в глаза Пака. Ах, в них правда не было единой мысли, только болотистое безучастие. Среди ночной темноты это бледное лицо наводило неподдельный ужас, и сам он, промерзший и продрогший, проваливался на самое дно. Он так и не смог закончить предложение. Его губы жадно вцепились в чужую шею, а руки пустились в пляс по этому костлявому телу. Он шел сюда в надежде, что ненависть сожжет его легкие дотла, обдумывал в голове каждый момент, когда его опускали на колени за его любовь. Он даже сжимал кулаки, и сейчас все, что ему хотелось, — быть разорванным и съеденным заживо. «Насколько же я не уважаю себя, что не могу от тебя отказаться», — думал он и кусал чужие ключицы, углублял и без того слишком страстный поцелуй. Пошло и душно, будь то фильмом, он бы точно оскорбил зрителей, поверивших в то, что Чон будет способен отказаться от того, за что скорбел и плакал. Он вырос из той слепой любви и теперь видел и то, насколько глупо выглядит Чимин, когда возбужден, и насколько он сам беспомощен перед чужими стонами. Свалившись в молочное озеро и все еще не отрываясь друг от друга, они барахтались в грязи под набухшим, покрасневшим от ярости небом. «Боже, остановись, идиот, прекрати все это», — все кричал в своей голове Чонгук и прижимал к своим губам чужие запястья, сразу оба, точно заковывая руки юноши в кандалы своей же беспомощности. — Прости меня, — сказал Пак и нервно выдохнул. — Ты же будешь винить себя, если мы продолжим, да? Я… Мне жаль, но я не знаю, как тебе помочь. Я даже с собой не могу справиться… И не знаю, как сделать так, чтобы мы оба жили спокойно. Я не способен признаться в правде, и я боюсь, что окажусь на твоем месте. Чон никогда не видел его слез, и все же сейчас он с ужасом наблюдал за тем, как две соленые дорожки катятся по чужим щекам. Его беспомощная любовь, казалось, и сама не знала, что делать с этим, так что просто продолжал куколкой сидеть среди трескающегося льда. Его голова была опущена вниз, так что вскоре слезы свалились на его колени. Сложно было подобрать слова для ответа, после столь страстного поцелуя они все еще не могли отдышаться. И все же Чонгук чувствовал, что должен сделать хоть что-то, поэтому осторожно приподнял свободной рукой чужой подбородок, дабы заставить посмотреть на себя. Он даже невольно усмехнулся: неужели человек перед ним и правда сожалел? Во всяком случае еще никогда в этих глазках не было столько ядовитого отчаяния. — Не способен признаться в правде? — повторил юноша и тихонько засмеялся. — Скажи ее хотя бы мне тогда. Я бы хотел услышать это. -… Когда мы были детьми, я использовал тебя, потому что мне было очень одиноко, — почти шепотом начал он, точно ему было стыдно говорить обо всем, что он натворил. — Я подумал, что такой глупый ранимый мальчик, как ты, обязательно влюбится в меня, если я проявлю инициативу. Ведь всем я так нравился. Хотя… Если честно, я все еще не понимаю, почему люди придумали мне этот образ… Пусть это и звучало жестоко, Чон знал, что в этих словах действительно не было и грамма лжи. Самый популярный мальчик в школе, тот, кого уважали и кем восхищались все вокруг — все это отлично описывало Чимина и его положение в обществе. Даже сам Чонгук испытывал неподдельную тревогу всякий раз, когда они разговаривали в детстве, а после днями думал о моменте, когда этот вечно безжизненный взгляд падал на его наивное сердце. И все же не понимать, откуда растут корни, было бы так глупо. Все ведь достаточно очевидно: он жил один в огромном доме без родительского контроля, мог делать все, что запрещалось другим, и при этом его продолжали холить и любить в семье, как настоящее сокровище. Так что тут было непонятного? Это так раздражало. — Я знал, что ты без ума от меня, — продолжил Пак, вытягивая свои запястья из чужой хватки и теперь упираясь руками в ледяную гладь. — И я всегда отвечал тебе. Я позволял тебе делать с собой все, что только хотелось, чтобы присвоить такого доброго заботливого тебя. Из-за моего поведения тебе хотелось рассказать всем о наших отношениях, потому что ты же тоже считал меня трофеем, правда? Я знал это, и мне нравилась эта мысль. Но когда ты признался при остальных, я ничего не сделал, просто промолчал, дав другим возможность высмеять тебя. Чимин чувствовал, как злость закипает в чужих висках, однако теперь он не мог остановиться. Он описывал, наверное, худший день в жизни своего возлюбленного, детально и жестоко, как не стал бы делать другой человек. Юноша вспомнил все до мелочей и рассказал бы еще больше, если бы руки Чона не сжали с силой его плечи. Конечно, именно такой реакции он и ожидал, когда начал свой монолог. Он хотел отговорить человека перед собой совершать еще одну ошибку, хотел, чтобы от него отказались и спасли себя сами, хоть это и было эгоистично. Чонгук дрожал от нахлынувших воспоминаний, шрамы на спине точно начали кровоточить, даже если это и было невозможно. Стоило Паку открыть рот еще раз, как его толчком прижали ко льду, с такой силой, что всего через пару мгновений борозды трещин наполнились кровью. — Конечно, я знал это, но как же больно слышать все это от тебя, — юноша испуганно оторвал руки от партнера. — И все же что ты ко мне вообще чувствуешь? — Не знаю… — стыдливо прошептал он и отвернулся, в этот же миг его схватили за шею. — Говори правду, — строго процедила жертва. — Я никогда не врал тебе о своих чувствах. Это означало, что он и правда его любит? Любит и все равно тогда побоялся взять на себя ответственность за все, что было между ними? Да он еще хуже, чем Чон думал. Перед ним и правда был не человек, а бесполезная бойцовая рыбка с распоротым животом и самым бесполезным сердцем в мире. Недавняя страсть быстро изменила цвет, и теперь в теле не осталось ничего, кроме ярости и горя — такого, что и словами не описать. Так что Чону оставалось лишь прижаться к этой костлявой груди и зарыдать во все горло — так громко, что его плачь спугнул птиц. — Спасибо, ты и правда заставил меня себя ненавидеть.***
— Хен, мы же друзья, да? Или, может, даже лучшие друзья, верно? Чимин не слушал, что ему говорят. Его взгляд был прикован к пляшущему огоньку, чье худощавое тельце высовывалось из цветастой зажигалки. И в голове юноши крутилась только одна мысль: «Это и правда только моя вина?» Пусть из больницы был недолгим, так что он согласился снова проехаться с этими приставучими ребятами, и все же, к его несчастью, он и не заметил, как их автомобиль давно уже свернул на другую дорогу. Не обратил Пак внимания и на сжатые кулаки его некогда товарищей, даже непривычное молчание осталось без внимания. Хотя бандиты явно предполагали, что все будет именно так: все же Пак никогда не проявлял интереса ни к ним, ни к окружающему миру. И теперь, когда его отцу стало достаточно плохо, чтобы их встречи превратились в бесконечную пытку, не было ничего проще, чем делать так, как вздумается. Ах, ну да, в книгах и фильмах ведь никто не рассказывает, что у умирающего от рака в какой-то момент обязательно помутится рассудок. Никакой красивой смерти в кругу близких, никаких напутственных слов на прощание — одно лишь уродливое безумие, агония во всем теле и смесь из то жестоких, то совсем непонятных слов. Если бы только прощаться с больным родителем было бы также просто, как это описывают все эти романтики. Что тогда у озера, что сейчас после этой серой больничной палаты — желание опуститься на дно аквариума и спрятаться где-нибудь под камушком не покидало Чимина ни на секунду. Он глупо нажимал на колесико зажигалки и после сдувал танцующий огонек, повторяя это из раза в раз и даже не пытаясь смотреть в окно. Любые разговоры воспринимались обычным белым шумом, и ни на одной из фраз невозможно было удержать свое внимание. — Хен, ты наш дорогой друг и наниматель, — снова начал самый низкий из бандитов и повернулся лицом к собеседнику. — И мы ведь с самого детства общаемся. С первого класса вместе и после школы мы столько раз вместе гуляли, всей нашей компанией. Разве это время не было славным? Беседы сейчас вести совсем не хотелось, отчего Пак раздраженно выдохнул и поднял взгляд на говорящего с ним. Тревога липкой патокой поползла по стенкам черепа. На него по-звериному смотрели, скалились, внутри салона, как оказалось, было до ужаса душно — даже окна запотели. Юноше стало по-настоящему не по себе, оттого, быстро подглядев в пейзаж за передним окном, он осознал, что везут его как раз на те самые склады, где и должны работать его «друзья»: дальше рабочих помещений был только заболоченный лес. — О, хен, ты немного побледнел! — подал голос сидящий рядом и грубо сжал лицо Пака мозолистыми пальцами. — Хотя нет, ты же всегда такой. Кажется, тебя вообще ничего не заботит. — И правда, — кивнул тот, что был за рулем. — Даже в детстве ты и по имени нас не звал. Хоть помнишь, как нас зовут? — Не задавай ему слишком сложных вопросов, — посмеялся тот низкий. — Он у нас ведь всегда в облаках витает. Может, поэтому на него так и вешались девчонки. — Ага! — поддержал разговор сидящий сзади. — Помните ту молодую учительницу, что аж у нас за деньги выпрашивала разузнать его мнение о себе? Ну и дура, даже хуже этого идиота Чона. Тот, видимо, просто с головой не дружит, раз при всех раскричался о таких мерзких вещах. — Да, можно понять, почему его отец бросил всю их семейку сразу, как узнал о залете, — продолжил водитель. — Всегда считал этого придурка просто плаксивым трусом. Хен, ты же согласен? — Не согласен, — ответил Чимин и с силой оторвал чужую руку от себя, после чего снова огляделся по сторонам. — О, — разочарованно вздохнул тот, кто и начал беседу, однако уже через секунду его губы расползлись в кривой улыбке. — С чего бы это? Разве не ты кривился от отвращения, когда он тебе в любви признавался? — Я. Этот диалог был бессмысленным и глупым, и у Паку совсем не было желания его продолжать, однако когда он уже хотел сказать об этом, машина резко затормозила. Юноша невольно ударился головой о сидение спереди и выронил из рук зажигалку. Потянувшись рукой за ней, он слегка наклонился и открыл парню за рулем отличную возможность схватить его за волосы, что тот и сделал. Его хватка была настолько сильной, что от боли захотелось зашипеть. Так его и вытянули из автомобиля. Уже через пару секунд его толкнули в спину прямо в груду картона, специально собранного для переработки. Темнело, и из-за возвышающихся позади гор, даже лучи полусонного солнца не могли сюда попасть. И в рабочих будках, как назло, не было никаких других работников: во всяком случае, никто не вышел на шум. Сбежать не получилось бы, так что он не слишком сопротивлялся попыткам удержать его на месте. Тяжелый грязный ботинок вжимал его все глубже в толщу и не позволял нормально дышать. Все бандиты собрались в хищный кружок и возвысились над тем, кого устали бояться, — так, что сам Чимин видел лишь блеск их жестоких глаз. — Хен, мы ведь всегда говорили с тобой по-хорошему, так старались для тебя, разве нет? Ты же тот еще беспомощный ребенок, — сказал тот низкий и присел на корточки рядом с их новой жертвой. — Но мы, как твои верные товарищи, всегда готовы были прийти на помощь. И все же ты никогда не давал нам ничего взамен, разве нет? Хен, мы так долго уже просили тебя повысить нам зарплату, а может и вовсе устроить нас официально. До этого ты игнорировал любые наши замечания об условиях, ты запрещал нам уходить, хотя мы же ведь и не обязаны тебе ничем. Что ты на это скажешь? — А еще вы просили прикрывать ваши преступления, — дополнил юноша, за что получил звонкую пощечину. — О, даже так… — Извини, хен, но мы должны пойти на крайние меры. Ты же нас совсем не слушаешь. И не хочешь нас понимать, хоть мы и так старались для тебя все это время. Хватило одного взгляда на остальных, чтобы понять: они не рассчитывали применять насилие. Потому столь неожиданный удар по щеке их испугал настолько, что все они подскочили на месте и сделали шаг назад. Здесь не было камер и доказать все это было бы невозможно, однако их негласный лидер сейчас буквально готов был взорваться от переполняющего его возбуждения. Угрожать ножом Чону было до жути весело, и с тех пор странное, тягучее чувство удовлетворения и собственного превосходства поселилось в его сердце. Хотелось большего, хотелось зайти дальше, дабы узнать, где же эта граница дозволенного для обычного мальчишки из среднего класса. — Эй, зачем ты его ударил… — спросил тот, кто доселе так уверенно тащил некогда друга за волосы. — Мы же… — А разве вам никогда не хотелось этого сделать? — он посмеялся и взялся за чужой подбородок, после чего нанес еще один удар. — Разве вы никогда об этом не думали? Этому самодовольному идиоту досталось все, о чем только можно было мечтать, а он вечно с этой гримасой, словно ему всегда наплевать. С каждым новым словом его голос звучал все громче, а оскал на лице — все мрачнее и страшнее. В глазах этого человека не было ничего разумного, точно он уже давно обратился в дикого изголодавшегося зверя. Паку было страшно, и все же пару шлепков по щекам ничего бы не сделали с ним, так что он попросту замер, ожидая дальнейших действий со стороны и без того растерявшейся толпы. — Ну же, чего вы так боитесь? Да вы посмотрите на него, — снова начал бандит и начал демонстрировать чужое тощее тело. — Что он нам сделает? Если хорошенько запугать и его, то тогда он точно будет нас слушаться. Мы столько сил убили на то, чтобы ему понравится, но этому чучелу ведь не нужны друзья, да? Только сраная прислуга, которая будет слушаться из-за страха потерять работу. — Даже если вы мне все кости сломаете, это не изменит моего отношения к вам, — нервно вздохнул Чимин и поочередно взгляд в глаза остальным шестеркам. В этой битве между страхом перед тем, кого слишком долго возвышал, и настоящим другом победил здравый смысл, и потому парни стали медленно отходить обратно к машине. Они уговаривали пойти с ними и просто забыть это недоразумение, ведь в их планах было лишь слегка напугать «старого друга», а не избивать того, кто выдает им зарплату. Прошипев холодное «трусы» после всех этих оправданий, мучитель возбужденно вздохнул и ударил ногой рядом с лицом Пака, отчего тот слегка вздрогнул. Чего юноша не ожидал точно, так это того, что вскоре еще один удар придется с другой стороны, но все тем же ножом, что уже взмахивал над глазом Чона не так давно. Удивительно, как такой хиленький на вид человек сдерживал в себе столько злости и силы — лезвие вошло по рукоять в картонную кипу. Воспользовавшись замешательством своей жертвы, мучитель наклонился к его уху и прошептал: — Знаешь, как оказалось, видеть искаженное от страха перед смертью лицо очень заводит. Из-за того, насколько они были близко друг к другу, Чимин стал невольным свидетелем чужой эрекции, из-за чего сам же попытался хоть как-то отстраниться и сделать так, чтобы их тела никак не соприкасались. Попытка была прекращена приставленным к подбородку острием финского ножика. На лезвие оружия отразилась только-только взошедший месяц и первые звезды далекого неба. Остальные не решались даже двинуться с места, отчего-то они и сами не узнавали своего приятеля, видя на его месте только бешеного пса. От последнего у него и правда было много повадок: еще чуть-чуть — и из его рта потекла бы слюна. Пар и неприятный запах срывались с его уст, налитые кровью глаза были прикованы к костлявой груди. Видно, ему доставляло небывалое удовольствие видеть, с какой силой под ребрами бьется это жестокое сердце — то, что никогда не обращало на него внимания. Его рука вдруг дрогнула, и лезвие криво соскользнуло за чужое ухо, и осталось там же. По шее побежала небольшая дорожка крови, падая в озеро между ключицами. Улыбка бандита сама за себя все сказала, и он, все еще не произнося и слова, прильнул к колену Чимина так, чтобы то прижалось к его половым органам. Почувствовав, как ткань на его брюках намокает, юноша попытался хоть как-то отвернуться, однако хриплый стон из грязного рта остановил его и заставил скривиться от сжигающего его дотла отвращения. — Ха-а, и почему твое лицо не такое, как в прошлый раз? — сказал зверь и прижался к чужой груди, все его тело дрожало от полученного удовольствия. — Тогда на крыше школы… Видимо, я тебя тогда не так понял. Значит, тебе не было мерзко от слов Чона, да? А, знаю. Это же был страх. Ха-ха, вот так наблюдение! Надо обдумать это получше. Чимин чувствовал, что больше не может пошевелиться. Сказанное парализовало его, и он тут же начал жадно глотать воздух, точно кто-то завязал его шее петлю. Из-за ветра отросшие волосы вечно падали на глаза, не позволяя успокоиться и сконцентрировать внимание хотя бы на человеке перед собой. Пака оттолкнули в сторону и сказали идти к машине, однако из-за сводящей его с ума паники он и не помнил, как остальные подхватили его тело и всю дорогу уговаривали забыть обо всем произошедшем, как молили его сказать им хоть что-то в ответ и обещали исправить все, что разрушили. Впрочем, ничего из произнесенного ими он так и не смог запомнить.***
Вот ведь ирония. Вместо прощания — безразличные слова на похоронных венках, бесполезные разговоры по телефону и обещания проститься чуть позже. Оставалось лишь сидеть на коленях в полном одиночестве на процессии такого известного в городе человека. Даже работники не стали задерживаться, и уже битый час из разговоров лишь тиканье часов на руке и стук ледяного дождя по крыше. На портрете перед Паком возвышался незнакомый ему мужчина, он улыбался в обрамлении черной рамки, под ним стыли чашки риса, и недавно привезенные цветы изгибались и вяли из-за пронизывающего комнату холода. Уже третий день, а никто так и не пришел выразить соболезнования — от этого так смешно, что хотелось свалиться на спину и схватиться за живот. Забавно, отец всю жизнь посвятил другим людям, а те не смогли найти времени для сочувствия. Если подумать, даже в больницу за последние месяцы его борьбы с болезнью никто, кроме сына, и не навещал мужчину. Что ж, к их счастью! Иначе и им бы пришлось наблюдать за тем, как клочьями отпадают седые волосы, и глаза превращаются в стекло. День за днем разум судьи угасал, и в конце концов в нем не осталось ничего, кроме спазмирующей боли. Когда плеча Чимина коснулась чужая рука, он не сразу отреагировал, и все же кроткая надежда на то, что это пришла его мама, заставила его обернуться. Над ним наклонилась госпожа Чон, ничуть не поменявшаяся с тех самых воспоминаний из детства. Ее добрая улыбка ранила, заставила юношу слегка отклониться в сторону и тяжело вздохнуть. Женщина держала благовония, но не решалась сделать шаг ближе к столу перед тем, как наконец заговорит с Паком, однако тот слишком растерялся, чтобы первым начинать разговор. — Приношу свои соболезнования, — мягко произнесла она и присела на колени рядом. — Он сделал многое для нашего города и не заслужил такой страшной болезни. Мы были одноклассниками, даже когда-то дружили. Если честно, не думала, что он уйдет так рано. Все же он должен быть сейчас в лучшем месте. Оставалось только кивать и опускать голову все ниже. Отчего она сейчас была так благосклонна, если знала, что человек на портрете всегда считал ее жуткой неудачницей? Чимин сжимал ткань брюк так сильно, как только мог. Ему казалось, что если он сейчас хоть слово произнесет, то внутри него что-то взорвется. На похоронах тебя жалеют, только если ты плачешь, и оттого ему казалось, что он не должен пролить и слезинки. Только не здесь, только не во время встречи со столь светлым человеком. Если бы вдруг она проявила к нему хоть каплю того присущего ей сочувствия, юноша все равно не смог бы ее отблагодарить. — Твоя мама не смогла вырваться, да? Ей, должно быть, тоже очень тяжело. Тяжело? Она даже на его звонок не ответила, сообщив о невозможности сейчас вернуться через секретаря. Так что в действительно сложно было сказать, что она чувствовала сейчас. Во всяком случае ее сын слишком плохо знал собственных родителей, чтобы гадать о степени их горя. Закрыв лицо руками, Пак попытался успокоить себя и нацепить все ту же вежливую улыбку на лицо, чтобы спрятаться за ней. — Приношу свои соболезнования, — раздалось над его ухом еще раз, однако теперь этот голос принадлежал Чонгуку. По его мокрому зонту можно было понять, что он задержался, дабы стрясти с него остатки дождя. Какая вежливость. Одно присутствие этого человека иссушило и без того ничтожные остатки сил в теле скорбящего, так что он, нервно кивнув в ответ, прислонился лбом к полу и начал кусать внутреннюю сторону щеки. Что-то страшное так и хотело вырваться из его горла, кровь в его теле чернела и разносила по венам самый настоящий яд. Когда руки Чона заботливо коснулись его спины, юноша не выдержал и все же сказал сквозь зубы: — Я так ненавижу своего отца. Эти слова застали врасплох присутствующих. Переглянувшись, они припали к Чимину и попытались хоть как-то успокоить его. Дрожь во всем теле, затуманенный взгляд — это не было похоже на тоску. Скорее уж на настоящее безумие. Когда Пак схватился трясущимися руками за голову, неожиданные свидетели его горя сразу же попытались приобнять его, однако сказать ничего не решались в страхе ухудшить его и без того плачевное состояние. — И мать ненавижу, — выдавил из себя он и начал жадно цепляться за ускользающий воздух губами. — Как они могли так поступить со мной? Почему они просто бросили меня?! Я никогда не был самостоятельным, так почему им обоим нужно было выбрать работу?! Где все те люди, ради которых они старались, сейчас?! Где те благодарные и нуждающиеся, ради кого я должен был терпеть все это?! Только вы пришли!.. Только вы, а ведь они всегда высмеивали вас обоих… Это нечестно!.. Сложно было узнать собственный голос сейчас. Верно, потому что у него доселе никогда не было истерики, и теперь все сказанное им казалось таким эгоистичным и бездушным. Он кричал, хоть никогда до этого и не повышал голос, чувствовал, что не заслуживает сейчас ласки со стороны чужих рук, и в то же время готов был упасть в объятия этих двоих в любое мгновение. И все же вместо этого он оттолкнул от себя и свою первую любовь, и его маму, чтобы подняться и встать перед портретом отца и ударить в него со всей силы кулаком. Тонкое стекло рамки треснуло, некоторые его кусочки остались в резаных ранах на костяшках. Не чувствуя ни боли, ни наслаждения от этого действия, юноша снес все ритуальные атрибуты, следом за ними в сторону полетел и стол, на котором они стояли. Бутылки с вином треснули и растеклись под ногами бардовыми ручейками. Пак не собирался останавливаться, и в его планах явно было разорвать дрожащими руками все похоронные ленточки, разрушить каждый принесенный венок, однако Чонгук обнял его так крепко, что тот больше не был способен сделать и шага. Держать это костлявое тело оказалось на удивление просто: в нем с самого начала не было сил на сопротивление. — Я никогда не хотел быть один, и они не смогли это заметить?! — все еще кричал Чимин. — Я все делал, чтобы заслужить их любовь! А папа даже перед смертью не смог по-настоящему раскаяться в том, что бросил меня! Почему?! Он правда так и не понял, как был виноват?! Только говорил о какой-то гордости за меня! Ха-ха, да было бы чем гордиться. Я так боялся помешать им, я был уверен, что если попрошу остаться со мной хоть на день больше, то отец посчитает меня слабаком. Но я ведь был ребенком. Почему они сами не понимали, что я просто притворяюсь ради них?! В последние дни он даже не узнавал меня, думал, что его сын выглядит по-другому! Конечно, с чего бы ему помнить, когда вместо дома он ночевал в съемной квартире около работы! Ха-ха, я так ненавижу то, что люблю их обоих, хоть и всегда чувствовал себя брошенным!.. Ха-ха… О, сейчас его лицо выглядело действительно отвратительно. Флер отчаяния, распухшие и покрасневшие глаза с алыми дорожками на белках. Его искусанные до крови губы кровоточили, а из-за столь отчаянного крика слюна стекала по подбородку и смешивалась с тяжелыми слезами. Собственная злость душила его и не позволяла вздохнуть, и оставалось только бессмысленно задыхаться, точно выброшенная из аквариума рыбка. Стало только хуже, когда госпожа Чон с таким сожалением прижала его голову к своей груди и начала гладить по волосам, нашептывая что-то столь доброе и сладкое. Пак хотел бы, чтобы эти двое распяли его прямо здесь, однако он уже не был способен даже попросить у них прощения за то, через какой ад провел их семью. Чонгуку пришлось постараться, чтобы удержать даже ослабшее тело от новых разрушений, и все же он впервые видел человека перед ним в таком состоянии. Это ужасно, но раньше он мечтал застать Чимина таким, хотел увидеть, как и он рыдает и трясется от боли, чтобы уничтожить свои детские чувства навсегда. Однако сейчас, когда он ощущал чужую дрожь на себе, он осознавал, что на деле давно уже избавился от них. Тот далекий образ загадочного мальчика, живущего мечтой всякого ребенка, давно уже жил только в его голове, а в сердце был как раз-таки этот никудышный, не способный помочь даже себе отброс. Такой же, как и он. Поэтому он целовал чужую макушку и виски, смотрел в пустые глаза и нырял в океан доселе незнаковому ему одиночества. Пак уже и сам не помнил, как оказался в своей кровати, однако лишь прижался крепче к лежащему рядом Чону и закрыл глаза покрепче, чтобы забыть сегодняшний день как страшный сон. Сейчас ему совсем не хотелось думать о последствиях этой близости между ними.***
Никогда еще его руки не были настолько тяжелыми, и все тело не прижималось к полу с такой силой. Его спину ломало, выворачивало и тянуло к земле так, словно все непослушные кости в организме поссорились и решили разбежаться. Окровавленные искусанные губы жгло от горечи съеденного, томатный сок стекал по рукам и падал на голые колени, распадался на грязные пятна на белом кафеле. Все, что отправилось в рот, не имело смысла и лишь заставляло живот скручиваться и жужжать. Чимину сложно было понять хоть одно из своих действий, и оттого стоило свету на кухне зажечься, как он попросту замер, оглядывая угодья своего сумасшествия. Из открытого холодильника шел неприятный холодок, раздавленные конфеты и крошки, лопнувшие сочные ягоды прямо перед юношей. Растекающееся в озеро молоко. Пак не мог поднять глаза, хоть и знал, что оставшийся на ночь Чонгук только этого и ждал. И все же он не решался взглянуть на его лицо, даже пальцем не мог шевельнуть, чувствуя себя оголенной ведьмой на суду всех набожных. Набрав со свистом в легкие воздух и рвано его выдохнув, он свалился в лужу под собой и закрыл руками лицо. — Выключи свет, мне слишком стыдно, — прошептал он перед тем, как с силой зажмуриться. Тяжелые, но неспешные шаги и абсолютное молчание — все это втаптывало его в грязь еще сильнее. Юноша кусал губы, чувствовал, как в горле скапливается рвота. Он не посмел двинуться даже тогда, когда почувствовал тепло чужого дыхания над собой. Чон склонился над его головой, разглядывая неприглядную картину. Худощавое тело в яркости сладостей, цветастости фруктов и влажности дорогой одежды. Он легонько коснулся липких пальцев Чимина и после резким движением завел испачканные запястья за голову, чтобы разглядеть чужое лицо лучше. — Неужели и правда не хочешь, чтобы я видел тебя таким? — тихо ответил он и заметил серебро бегущих по щекам возлюбленного слез. — Знаешь, мне нравится твоя жалкая сторона намного больше. Так ты намного понятнее. Все это время ты был беспомощным одиноким ребенком, да? Это… Прозвучит ужасно, но это замечательно. Пак ни слова не понимал, даже не обдумывал сказанное. Он пытался унять дрожь в своем теле, старался потерять сознание и задохнуться — ровно до тех пор, пока его не прижали к груди и не заставили утонуть в сладости этих объятий. Затем — горечь поцелуя, тысячи касаний и попыток стереть соленые дорожки с лица, уговоры успокоиться на ушко. Эта забота была наполнена грязью. И принимать ее было крайне невыносимо, ведь все, что чувствовал скорбящий, — стыд и раскаяние. Казалось, что еще хоть одно доброе слово — и он распадется, точно бумажная куколка. Он умолял перестать и уйти куда подальше, однако все слова остались в его голове, он не мог говорить и только хрипел что-то невнятное. Из-за непонимания, они то и дело барахтались, и в какой-то момент голова Пака оказалась прямо в сердце озера из разлитого молока. Только неприятный запах на волосах слегка отрезвил его и заставил остановить всякое сопротивление. Это позволило Чонгуку наконец ухватиться за чужие запястья лучше и приподнять это бесполезное тело так, чтобы суметь встать на ноги и потащить его в ванную. Дорогое убранство, и все же их хозяин был грязнее бездомной собаки. Чимина тащили по застекленному коридору, и он видел странный огонек в саду. Там, около калитки, точно кто-то был, однако разглядеть было слишком тяжело. Юноша попытался сказать об этом, но не смог связать и двух слов. Такой бесполезный! Захотелось разрыдаться еще сильнее. Он ожидал струю холодной воды, и на деле ему и правда это было нужно, однако стоило душу включиться, как Чон присел рядом и тоже подставился под напор, переплел их пальцы и зачем-то еще раз сказал: — Настоящий ты отвратителен, ты ведь так и думаешь, да? — он прислонился своим лбом к чужому. — Наверное, это недалеко от правды. Ты безответственный, глупый, неприветливый, ничего не умеющий. И все же на самом деле я сосем не ненавижу это. Что я действительно терпеть не могу, так это гадкую вежливую улыбку, вечно формальную речь, мерзкий потухший взгляд. О, мне просто не по себе от того тебя, каким все вокруг тебя рисуют. Это ужасно, но я и правда желаю этому выдуманному тебе смерти. Потому что этот ты кажешься мне в тысячу раз лучше. Он не сумел прошептать новое признание в любви, и все же оно и не было необходимым. Чимин наконец осознал, что ему пытаются сказать, и это заставило его вздрогнуть. Он потянулся руками к чужому лицу и заглянул в глаза собеседника, дабы убедиться в том, что эти слезы и правда означают. Легче совсем не стало, и все же вмиг в его сердце не осталось ничего, кроме приятной пустоты. Из-за ледяного душа их губы посинели и сжались, и все же этот поцелуй был самым нежным из всех, что между ними когда-либо случался. — Прости, я тоже то еще ничтожество, раз все время жил навязанным образом и злился, когда твое поведение отличалось от моих ожиданий. Думал, что только мне тяжело любить тебя, ненавидел себя, однако сейчас мне кажется, что тебе не было проще. Ужасно ведь, когда твои крики о помощи так игнорируют? Тебе ведь тоже хотелось быть спасенным, да? Я не тот, кто сможет это сделать, и все же я могу попытаться, — прошептал Чонгук чуть позже, выключая воду и оставаясь в тишине. — Простишь меня за это? — К-конечно, — все же выдавил из себя юноша и неожиданно для себя слегка посмеялся. — Тогда и я прощаю тебя, — он ответил тем же ласковым смехом. Тишина наполнилось доселе небывалой легкостью между ними. Мокрые, замершие и уставшие, они снова прижались друг к другу так крепко, как только можно. Из-за зимней дремы утро все никак не наступало, и ночь длилась вечность, точно сама луна не хотела уходить с небосвода, наслаждаясь той славной слабостью между этими двумя. Заглядывая в окошко, она легонько целовала их плечи и бессовестно цеплялась за обветренные щеки нежданного гостя, перешедшего порог чужого дома. Как жаль, что ни его тяжелое дыхание, ни тяжелые шаги не были замечены хозяином жилища.***
— Мы его уже пару дней не видели, хен, — сообщил паренек, стирая пот с лица и не решаясь взглянуть в глаза собеседника. — После того случая, в общем… Мы сказали ему успокоиться, но поссорились… Ну и в итоге он не появлялся на работе с тех пор. — Ясно, — вздохнул Пак и оглянулся по сторонам. Кажется, его приятели ощущали себя и правда неудобно, дергались в страхе от каждого движения и не могли говорить без запинок. Что за шутка, и это правда те, кто превратил жизнь другого человека в ад? Юноша вглядывался в их кривые силуэты в сердце лесного массива, остальные работники сонно расхаживали по территории, чесали затылки и отдавали полуголые тела зимней дреме. Снег обратился в грязные лужи, примерзшая твердая земля таяла под ногами друзей детства, и даже так они двигались нарочито медленно, настороженно, словно перед ними был дикий зверь. — Это я написал заявление, — вдруг сказал Чимин, тоже опуская взгляд. — Сегодня утром я предоставил полиции все доказательства ваших издевательств над другим человеком, я отдал им все фотографии и видеозаписи. Вас обязательно осудят по заслугам, и я ни за что не заступлюсь ни за одного из вас. Пусть я и просто заявитель, а не потерпевший, я дам обвинительные показания как свидетель в вашем деле. Его слова повисли в воздухе без ответа. Все сказанное свалилось на плечи шестерок, и те неожиданно для себя застыли от ужаса. Что-то в этот момент в них дрогнуло, и юноша ясно видел, как их губы начинают дрожать, как под их кожей напрягаются мышцы. Он сделал шаг вперед, все еще держа руки в карманах, чтобы скрыть собственное волнение. Пак срывал заусенцы и впивался отросшими ногтями собственную ладонь, кусал губы, дабы решиться вытащить из себя правду — ту, с которой никогда не согласится окружающий его мир. — Я ничуть не лучше вас, ведь никогда не заступался за Чонгука, так что я тоже должен быть привлечен к ответственности, и скрывать я это не стал, — он сделал глубокий вздох и продолжил: — Все это время я и Чон… Наверное, можно сказать, что мы были в отношениях… И до его признания при вас, и после… Он никогда не был мне противен, и его чувства дороги мне. Я ужасный человек, но- — Значит, поэтому ты так ненавидишь нас, хен? — сказал один из мучителей и поднял на него тяжелый взгляд. — Ты не ужасный, в таком случае ты жалкий. Ты реально мусор. — Я знаю. Этот ответ совсем не устраивал собеседника. Каждый чувствовал себя преданным. Разве все эти игры с чужим телом, попытки изобразить на нем сине-фиолетовое поле, разложить косточки по полочкам и все те гонки за удушьем — каждое их преступление было только для него! Все для богатенького отброса, сейчас говорящего с таким сожалением. Никого не волнует его раскаяние, ведь никак не вернуть время, проведенное у его ног. Точно верные собачки, они были достаточно покладистыми и послушными с самого детства, а он до сих пор и имен их не попытался запомнить. Растерянность от его признания быстро перешла в ярость, и пока часть из бандитов дрожала от страха перед тюрьмой, остальные точили зубы и скалились. В таком месте ничего не сделаешь. Остальные работники внимательно слушали разговор, от их сонного взгляда нельзя было скрыть ни сжатых кулаков, ни жажды крови. Хотя по лицу Чимина сложно было сказать, что он ощущает свое преимущество. Ах, еще бы, будто бы он понимал, как легко сейчас уйдет от ответственности за годы унижения. От этого на сердце шестерок липким ужасом расползалась ненависть. Тот, что все же решился вести диалог, истерично засмеялся, сделал пару шагов навстречу и заглянул в эти потухшие глазки. — Хен, ты много раз спрашивал, что случится, если ты вдруг умрешь, — он взялся за эти костлявые плеч и с силой сжал их, добавляя: — Знаешь, каждый стеснялся тебе сказать, что на деле все будут рады. Даже не представляешь, как много раз мы желали тебе сдохнуть, оказавшись наедине друг с другом. В детстве мне даже снилось, как я выкалываю тебе глаза и занимаю твое место рожденного с золотой ложкой во рту. Чтобы и меня все вокруг облизывали, обожали и обеспечивали, а я бы только смотрел на мир с таким же взглядом мертвой рыбы, как ты. Надеюсь, ты сгниешь в тюрьме вместе с нами, уж за решеткой у тебя, сраного педика, точно не будет никаких привилегий. Пак не перебивал. На самом деле, он был готов к худшему, и словесное изображение издевательств, что его ожидают, совсем не пугали. На деле юноша ощущал себя небывало легко, словно он вдруг вырезал мучащую его опухоль. Таким свободным он еще никогда себя не осознавал, и каждое его движение теперь было подобно плаванию в океане. Стенки его аквариума треснули, и его выдуманный «авторитет» лежал у его ног. Зачем он вообще защищал этот навязанный всем вокруг образ? Без его оков слишком хорошо, это чувство кружило его голову. Чимин улыбнулся, стоило оглянуться по сторонам. Остальные работники склада смотрели на него то с непониманием, то с отвращением, и его некогда приятели напоминали доведенных до бешенства зверей. Кажется, в этом месте не осталось человека, что не хотел бы превратить его жизнь в сущий ад, и никто это даже не скрывал. Ах, что за счастье! Теперь-то все вокруг честны, и раз скрывать нечего, он весело произнес: — Я до ужаса люблю Чон Чонгука и никогда не считал вас друзьями, — он расправил руки в стороны, почувствовав, как его отрывают от земли за шею. — Не снимаю с себя ответственности, и все же вы сами виноваты в том, что пошли на преступления, дабы мне угодить. Ваша ненависть ко мне просто оправдание. Все мы здесь отбросы, и вы ничуть меня не лучше. «Сумасшедший», — так и застыло на устах мучителей. Пака не стали избивать, даже пальцем не успели тронуть. Полицейская сирена вдали вновь парализовала бандитов, напугала даже официальных работников. Чимин больше не мог скрывать своего счастья от признания, он сидел в луже, позволял длинным рукавам алой рубашки напитываться грязью. Он припал к земле и повернулся на спину, искренне улыбаясь каждому тяжелому взгляду на теле. Теперь он лежал у ног собственных верных псов, и каждый из них плюнул на его лицо, уже слыша железный лязг наручников. Пак и не сразу смог осознать, что все закончилось. Что всему пришел конец, и полицейские даже не попытались его тронуть, хоть он и еще утром получил свою меру пресечения и не должен был быть арестован в любом случае. И все же видеть над собой силуэты, слышать звук скрученных рук, ощущать, как жизнь над твоей головой протекает слишком быстро, и ты не успеваешь за ней угнаться - все это было удивительно легко. Сильные руки других работников подняли его с земли уже тогда, когда от оглушающего крика сирены осталось лишь эхо где-то в горах. С ним не разговаривали, не пытались что-то узнать или осудить, хотя, может, так казалось самому Чимину: сейчас он не был способен услышать хоть что-то. В его ушах звенела радостная песня собственного сердца, и в таком же легком теле он плыл вдоль дороги домой. Ему больше было нечего скрывать, и он расстегнул пальто, чтобы холодный ветер забрался к нему под одежду и поиграл с его костлявым телом. Юноша, точно ребенок, даже скакал по лужам, не было ничего прекраснее этого момента. Ему наконец и правда до истерики хорошо. Единственным его сожалением теперь было лишь то, что он не разочаровал отца напоследок. Каким бы было лицо мужчины, узнай он правду о своем любимом сыночке? Ах, ну ничего, Пак узнает об этом из разговора с матерью, если та соизволит когда-нибудь вернуться обратно. Стенки его дома трещали, окна дрожали от его танцев. Чимин сбросил ботинки с босых ног, стоило ему перейти высокую калитку, и теперь он ступал по замерзшему саду. На небольших статуях ангелов в нем зимними слезами таяли сосульки, стекали по каменным детским личикам и падали на ладошки хозяина. Юноша совсем ни на что не обращал внимание, только кружился вдоль декораций своего потрескавшегося аквариума и алой рыбкой вальсировал к входной двери. С такой же легкостью он свалился на кровать в своей пропахшей мусором комнате, прошептав про себя: — У меня обязательно получится измениться ради тебя, обещаю.***
Держать в руках ключ от чужого дома было непривычно и странно. Чонгук весь рабочий день нащупывал его в кармане, а во время каждого перерыва бережно доставал его и рассматривал на ладошке, точно какое-то сокровище. Испытывал ли Чимин то же самое, когда носил в кармане его любимую зажигалку, хоть и не курит сам? Думать об этом было так забавно. Ах, ему казалось, что если он даже на секунду забудет об этой вещице, то обязательно ее потеряет, а вместе с ней и все те чувства, что он вновь обрел к человеку, в котором уже успел сотни раз разочароваться. На самом деле, он все еще был без понятия, насколько правильным был его поступок. И все же со своим тяжелым сердцем он не мог сделать ничего. Пустое, глупое тело наполнялось сладостью предвкушения. Давно он уже не ждал встречи, давно его кожа не разрывалась от ожидания чужих прикосновений. Чон краснел от собственных мыслей, как в детстве, и все же сейчас в нем не было того непонятного страха. В нем осталась только радость. Три дня после задержания мучителей и поиска куда-то пропавшего бандита прошли на удивление быстро. Оказавшись за решеткой, они умоляли о прощении, говорили, что исправятся. Интересно, и стая верных псов умеет скулить при виде пищи. Как же было странно видеть тех, кто истерзал твою душу, беззубыми и жалкими. Эгоистично и мерзко, однако мысли об этом заставляли официанта улыбаться всякий раз, когда картинка всплывала перед глазами. Верно, он тоже плохой человек, раз так счастлив из-за чужого горя, и все же теперь он готов был принять эту часть себя — того себя, что хотел превосходить других. Он шагал через вереницу зажигающихся окошек в чужих домах, ехал на велосипеде через засыпающий город и дремлющий горный лес, чтобы оказаться около этого вычурного угловатого дома. За его спиной — нарастающая тьма ночи, лай бездомных собак и отдаленный гул города. Чонгуку отчего-то не хотелось смотреть вперед, и он любовался тем, как его ноги протаптывают дорогу по выпавшему за день снегу. С каждым шагом сердце билось все сильнее, губы горели от ожидания поцелуя. Однако стоило ему вставить ключ в дверь, как та сама открылась, впуская в темный коридор ледяной ветер улицы и хлопья снежинок. Чон замер в этой темноте, не снимая ботинок, и нерешительно оторвал взгляд от пола. Чуть дальше от него, уходя во мрак лестницы, тянулась дорожка из крупных капель крови. Еще свежая, она блестела от света включенного фонарика на телефоне. Юноша рвано выдохнул и бесшумно прошел дальше. Думать о чем-то плохом ему совсем не хотелось, однако внутри него все напряглось от волнения. Было так тихо, что он слышал лишь шепот леса за окном. Оказавшись перед ступеньками, он вдруг заметил, как вдоль по ним начинает катиться вязкая жидкость с резким запахом. Коснувшись ее пальцами, он сразу же ощутил, как его кожу сушит и стягивает — сомнений не было: это точно бензин. Чонгук прополз вверх так тихо, как только мог. Пройдя чуть дальше, вдоль на удивление чистой комнаты Пака, он заметил, что аквариум с подаренной им когда-то бойцовской рыбкой разбит. Алое тельце существа уже не дергалось и остывало среди осколков, ее некогда красивые плавники уродливо скрутились в грязную тряпочку на светлом паркете. Выбора не было, и юноше пришлось как можно скорее придумывать себе оружие. Поэтому он вставил стеклышки между пальцами и с силой зажал их, дабы иметь хоть какую-то возможность защититься от того, что ждало его дальше. В доме по прежнему стояла мертвенная тишина, и дорожка из крови вела Чона в бывший кабинет отца возлюбленного — комнату со старой деревянной мебелью и старомодными льняными гобеленами на стенках. Местами алые пятна были размазаны, и в них виднелись следы босых ног. Запах бензина и спирта становился все отчетливее, и в какой-то момент под ноги даже попалась одна из канистр — теперь она была пустая. В темноте сложно было разглядеть хоть что-то, однако периодически руки сами касались стен, и те явно были чем-то измазаны и оставляли после себя чувство сухости на коже. «Он же не решил сжечь собственный дом, да?» — думал про себя юноша, отчего-то он был уверен, что Чимин решил натворить что-то абсолютно безумное. Однако стоило ему оказаться в комнате с нарочито громкими часами, как от этих опасений не осталось и следа. На подоконнике сидел Пак, он прижимал руки к животу, и сквозь его пальцы сочилась кровь. Ноги его были раздвинуты, и между ними уместился черный низенький силуэт, запихивающий в рот несчастного нож, играясь с лезвием в чужой глотке. Отсюда сложно было разглядеть больше этого, и Чонгук тут же закрыл рот рукой, чтобы даже дыхание смогло его выдать. Стоило ему начать скользить пальцами по экрану телефона в попытке набрать номер полиции, как он ощутил на себе чужой взгляд. Иначе быть просто не могло. Это те же глаза, что с особым удовольствием руководили всеми издевательствами над ним — глаза мусора, что был возбужден во время своей попытки выколоть ему глаз не так давно. Этот смертельный звериный блеск невозможно было спутать ни с чем. Несмотря на парализующий все тело страх, Чон все же закончил начатое и нажал на кнопку вызова, однако вскоре телефон выбили из его рук и точным ударом тяжелой подошвы разбили экран. Оставшись без поддержки, обессиленный Чимин припал к полуоткрытому окну спиной. Он не мог отпустить собственную рану, так что пытался кое-как сдвинуться с места, дабы оказаться на полу, однако, казалось, его борьба с собственным бессилием была лишена смысла. Даже его пальцы не могли больше сдерживать поток крови, и ему оставалось только поддаться гравитации. Большая часть его туловища оказалась за пределами подоконника, он кое-как удерживался от падения вниз головой, зацепившись за ножки стола. Надолго его бы не хватило, он и так напоминал тряпичную куклу с ватой в конечностях вместо костей. Чонгук еще никогда не был так напуган, и все же он понимал, что должен прорваться в комнату. Однако это означало бы, что он может оказаться в ловушке. Несмотря на это, он все же замахнулся кулаком с зажатым стеклом в лицо преступника, заставляя того отскочить в сторону от себя. Сорвавшись с места, он тут же подскочил к возлюбленному, попытавшись ухватить его неумолимо скользящее вниз тело и вытянуть обратно в комнату, однако сделать это не позволил удар ногой в спину. Мучитель рассмеялся, когда Пак застонал от боли, тем самым распугивая птиц под окном. Из-за толчка Чон только сделал хуже, и теперь даже ноги Чимина оказались оторванными от земли, он все еще не упал только из-за того, что его придавливал вес юноши, и все же назвать это спасением было сложно — чужое туловище давило прямо на его рану в животе. Секунда — и эта боль стала невыносимой, он и так потерял слишком много крови, чтобы оставаться в сознании. — Эй, — усмехнулся преступник. — Знаешь, я буду достаточно великодушен, чтобы дать вам попрощаться. Я уже запихнул ему в рот свой член пару раз, но ты же не будешь против и такого привкуса, да? Поцелуй его на прощание, что ли, ты же на свидание пришел как никак. Сказанное было простым издевательством, не прошло и пары мгновений, как бандит без предупреждения ударом ботинка оттолкнул Чонгука в сторону, отчего ему оставалось лишь беспомощно наблюдать, как тело Пака скользит вниз по подоконнику и падает вниз. Судя по глухому удару, он свалился прямо в свой заснеженный сад между рыдающими статуями ангелов. Чон закричал от ярости и бессилия, тут же поднялся и начал хаотично размахивать острыми осколками от аквариума. Ему даже удалось пару раз поцарапать чужое лицо и руки, и все же блеск лезвия под подбородком остановил его. — Эй, что же с нами стало, да? — вновь рассмеялся преступник. — Разве мы все не друзья? Как обидно, что вам захотелось поиграть в любовь. Я же всего-то хотел быть ему лучшим другом, неужели это так плохо? Почему вам можно быть отвратительными, а мне нет? Ты простил его, хотя он поступил с тобой так ужасно, натравил нас на тебя и ни разу не остановил издевательства как следует. Зачем тебе за него сражаться? — А тебе завидно или что? — процедил юноша, хватаясь за чужие запястья в попытке не дать ножу подобраться ближе к своему горлу. — Хотел стать другом? Что за бред! Ничего лучше не придумал? Тебе просто нравится все это. Знаешь ли, на друзей обычно не кончают. — Какие у подобных тебе мерзкие разговоры. Он отрицал очевидное. Его брюки были влажными в паховой области, и от его рук воняло спермой — да так сильно, что хотелось блевать. На кривом лице звериный оскал лишь чернел от злости с каждым движением стрелки. Чонгук был шире в плечах и выше, и все же, как оказалось, он не был достаточно силен, чтобы долго сопротивляться. В страхе, что этот сумасшедший сейчас и правда разрежет его глотку, Чону пришлось отбиться ногой, оттолкнуть от себя и отлететь самому в стенку. Лезвие оставило небольшую рану от подбородка до мочки уха, однако из-за стресса он и не почувствовал боли. Оружие оказалось на полу между ними двоими. Преступник быстро сообразил и попытался схватить его первым, однако не успел. Увидев, как на него направляется острие, он оскалился еще сильнее и вдруг сорвался с места, закрывая за собой дверь и запирая жертву в кабинете. Попытки вырваться были тщетными, так что мучитель снова залился смехом и игриво пролепетал: — Жаль, я подготовил такой отличный план. Даже прожил на чердаке тут пару дней, чтобы все получилось идеально, а ты решил сопротивляться, — он рвано выдохнул и откинул голову назад. — Ну и ладно!.. Ха, а хочешь я скажу тебе секрет? Я и правда хотел быть его другом, да и твоим тоже. Мы очень даже похожи, если подумать хорошенько, и я не больше преступник, чем твой ненаглядный. Но меня и мои чувства никто не попытается защитить. Может, потому что, в отличие от тебя, я лицом не удался? Или почему- — А, так ты не другом хотел быть, — сказал Чонгук, ударив с разгона всем телом по двери. — Тебе просто страшно признаться в том, что тебе нравился Пак Чимин? — Нет, — его голос вдруг зазвучал серьезно. — Нравился мне ты, а не этот мусор. Но какая уже разница. После сказанного наступила тишина. Ни шагов вниз, ни какого-либо движения — Чон не слышал и звука. Вырваться не получалось, как бы он ни пытался, так что его спасением оставался лишь прыжок из окна. Подойдя к подоконнику, он заметил, что раненый юноша внизу поднимается на ноги. Неизвестно, откуда у него взялись на это силы, однако он прополз на коленях к дому и зацепился за камни в стенках. Хотелось что-то выкрикнуть ему, однако стоило словам сложиться голове, как щелчок зажигалки по ту сторону двери заставил резко развернуться в направлении звука. В черных глазках за секунду пламя разошлось по стенкам, вдоль книг, доползло до самых ног. Задыхаясь, кашляя, жмурясь от дыма и парализующего страха, Чонгук тут же залез на подоконник и сорвал с себя куртку, по которой уже начал танцевать огонь. Дверь с глухим стуком открылась, и в ее проеме показался объятый мучитель. Это был не крик, а настоящий вопль, и с ним он, расправив руки, побежал прямо навстречу своей неразделенной любви. Из-за шока Чон не смог сдвинуться с места. Чужое безумие сковало его тело, и когда его обняли, он тоже заорал от ужаса и боли, вываливаясь из окна и оказываясь в сугробе. Только тогда он понял, что пытался сделать Чимин. Резкий звук сигнализации пронзил уши, выпустил в кровь еще одну порцию адреналина и заставил оттолкнуть горящего преступника от себя, а самому откатиться в сторону. Его одежда теперь тоже полыхала, сжигая кожу, заставляя руки судорожно дрожать от боли. От судорог он извивался, от дыма забывал, как дышать. Пак дополз до него, оставляя после себя дорожку из крови и больше не пытаясь зажать собственную рану. В свете пожирающего дом пламени сложно было разглядеть его лицо, однако юноша чувствовал, как с него срывают горящую одежду, как его закидывают снегом и как в конце концов, когда у него не осталось больше сил цепляться за отказывающее сознание, Пак и сам без памяти свалился рядом. Все рушилось, все исчезало, и рядом с черным, извивающимся от агонии преступником, угодившим в собственную ловушку, в алое озеро растекалась кровь обоих. Возлюбленные кое-как сумели ухватиться друг за друга указательными пальцами, и их хоронил под собой черный пепел. Месяц ядовитой улыбкой разрезал звездное небо. В этом аду никто никто из них так и не услышал рев сирен.***
Когда Чонгук открыл глаза, он слышал лишь тихий плач. Кто-то ронял на пол тяжелые слезы, однако из-за режущего глаза солнца и гнетущего жужжания больничной аппаратуры сосредоточиться было слишком сложно. Лишь такой родной голос, сейчас дрожащий и небывало тихий, заставил сконцентрироваться. Чуть повернув голову, юноша увидел силуэт своей матери, ее плечи подрагивали, и соленые дорожки резали ее покрасневшие впалые щеки. А перед ней на коленях, совсем не жалея себя и опасно наклоняя капельницу, сидел Чимин. — Простите меня, простите, это случилось из-за меня, — шептал он, забывая дышать и захлебываясь собственными словами. — Что ты, встань с колен, это же… Умоляю, просто встань, ты не должен так унижаться передо мной… Тело плохо слушалось и болело, и все же он сумел дотянуться рукой до женщины и осторожно потянуть ее за рукав. Точно не веря собственным ощущениям, она сначала не оборачивалась, только стирала слезы, и все же в какой-то момент резко повернула голову. Она замерла, и по ее лицу вмиг растеклась добрая улыбка. Точно ее сердце в одночасье наполнилось новой надеждой. Осторожно припав к груди сына, она тут же закричала: — Видишь, я же говорила, что он у нас сильный! — она аккуратно прижала одну руку своего ребенка к щеке, а вторую положила на плечо Пака. — Знала же, что он обязательно очнется! И врачи так говорили, так что не стоило так убиваться. Как бы он нас с тобой бросил? Отсюда увидеть Чимина было невозможно, так что юноше пришлось слегка приподняться, дабы встретиться с ним взглядом. Несмотря на протесты матери, он сделал по-своему, и вскоре перед ним предстал перебинтованный возлюбленный, с гипсом на руке, огромными пластырями на лице и замотанной шеей. Из-за повязки на голове его волосы смешно торчали в разные стороны, челка больше не спадала на глаза, и их было видно лучше обычного. Там, казалось, впервые за столько лет появился блеск. Неужели это и правда была надежда? Ах, здесь не было быть никаких сомнений — это точно была она, такая яркая, шумная и светлая. Из-за этого Чон не сдержался и улыбнулся, а после и вовсе рассмеялся, несмотря на боль в легких. — Рад, что вся моя семья здесь, — он приложил еще больше усилий и медленно расправил руки, приглашая в свои объятия. Матери не нужно было больше слов, и она молча припала к груди сына. От его сердцебиения у нее снова покатились слезы, и она протянула руку в сторону растерявшегося Пака, не решавшегося даже сделать шаг вперед. Заметив это, Чонгук тоже слегка кивнул и склонил голову набок в ожидании. Когда его первая любовь оказалась рядом, он сомкнул обоих в объятиях и прижал их как можно ближе к себе. — Да, как же хорошо, когда семья рядом, — снова прошептал он на ухо Паку.