* * *
Эпель Фельмьер терпеть не мог старосту их общежития Вила Шенхайта. А иногда глухо ненавидел. Больше всего бесило, что он не мог ему этого показать. Потому что тогда это бы плохо кончилось для него, Эпеля. Плачевно. «Когда сможешь меня победить — будешь вести себя, как захочешь», — сказал ему Вил в день поступления. Он тогда еле держался на ногах после того, как староста отметелил его. Да, в этом колледже такие законы и, наверное, они справедливы. Всё, как в жизни. Слабые подчиняются сильным. Докажи, что можешь навязать другому свои правила, тогда и устанавливай их. И не смей ныть и жаловаться, пока не стал сильнее. Староста перед распределением предложил ему молиться, чтобы Эпель не попал в Помфиоре. Но проклятое Зеркало точно решило сделать ему назло и распределило его именно туда. Так что теперь он был обречён всегда и во всём подчиняться Вилу Шенхайту. Первые месяцы в колледже были для новичка сущим адом. Вил явно решил осуществить свою угрозу, а может, хотел отыграться за его дерзость на Церемонии Поступления. Так что целыми днями глаз с него не спускал, постоянно придираясь. На провинциальном диалекте говорить не смей, голос не повышай, униформу общежития носи аккуратно и в точности как положено. Будь всегда вежливым, содержи волосы в порядке и не покладая рук ухаживай за собой. Эпель не выносил таких вещей и страшно горевал, что попал именно в Помфиоре, где жили эти гордые изнеженные красавчики, так похожие на девчонок. У них и разговоров-то было только о модных трендах, косметике и светских встречах. Другие студенты в свободное время состязались в магифте, а учащиеся Помфиоре занимались танцами. Стояли у станка в бальном зале и отрабатывали выворотность ног и растяжку. С радостью Фельмьер послал бы всё это, куда подальше, но увы — сэмпай Шенхайт был непререкаемым авторитетом для других студентов. Единственным способом свергнуть его был вызов на магическую дуэль, но желающих сделать это не находилось. Все знали, что Вилу нет равных в том виде магии, на котором специализировалось общежитие, и в деле приготовления опасных ядов он далеко оставил за спиной других. Он был истинным воплощением духа Прекрасной Королевы, основательницы Помфиоре — прекрасен и смертельно опасен. В сущности, староста бесил одного Эпеля, остальные по заслугам ценили его способности и восхищались ими. Ведь Вил Шенхайт был широко известной личностью в мире моды и кино. Добрая половина колледжа была подписана на его аккаунт в МагиКамэ, все с удовольствием смотрели новые видео, которые он выкладывал, фильмы с его участием и даже рекламные ролики. Студенты Колледжа Ночного Ворона гордились, что у них учится такая знаменитость и что не в последнюю очередь из-за него к колледжу приковано пристальное внимание всевозможных спонсоров. В свете этого Эпелю приходилось рот держать на замке. Скрипя зубами, выполнять требования, наложенные на него сэмпаем Шенхайтом лично. Остальным Вил не навязывал каких-то особых правил поведения, это ведь был не Хартслабьюл, да и он — не Риддл Роузхартс. Гораздо больше его заботила собственная красота и безупречность. В своём стремлении достичь ещё больших высот он составил для себя суровый распорядок дня и неукоснительно следовал ему. Строгая диета, от которой он не отступал ни на шаг, бег, физические упражнения, занятия танцами и музыкой, постановка голоса. Время, которое он уделял для ухода за кожей тела и рук, волосами, а также то, которое он проводил в социальной сети, общаясь с поклонниками, отвечая на звонки продюсеров и рекламных агентов… А ведь были ещё съёмки, напряжённая учёба в колледже, домашние занятия, посещение библиотеки… У него действительно не было ни минуты свободного времени, и не соблюдай он железный режим, ничего бы не успевал. Другие учащиеся Помфиоре восхищались своим старостой и, будучи его поклонниками, стремились во всём ему подражать, тянулись за ним. Потому они тоже приходили в спортивный зал для усиленных тренировок на фитболе и в бальный зал, чтобы освоить изящество движений и научиться танцевать. Они вместе с Вилом бегали, спрашивали у него советов по уходу за телом и по поводу одежды. Им тоже хотелось иметь столько подписчиков и последователей. Одного Эпеля это выводило из себя. Потому что над ним Вил установил строгий контроль и не давал ему сделать ни шага вправо или влево. Проверял, как записал лекции, должным ли образом подготовился к лабораторной работе или очередному тесту. Поправлял, если тот случайно в разговоре вворачивал словечко на своём горном диалекте. Следил, как убраны в причёску волосы. Как стоит — расправлены ли плечи, не сутулится ли спина? «Он скоро спать мя заставить по стойке «смирно», — возмущённо думал первокурсник. — Вот же ж занесла мя нечистая сила в Помфиоре! И на кой мине тады надо было сцепиться с им на Церемонии Поступления?!» Время от времени Эпель срывался и пытался кулаками доказать старосте, что не желает ходить по ниточке, тянуть носочки и вести себя благовоспитанно, тошнит его от этого. Но несколько затрещин быстро приводили студента в чувство. Увы — Вил Шенхайт был несказанно сильнее, так что приструнить строптивого юнца мог за полминуты. Эпель поднимался с пола, стирал с носа кровь, униженно кланялся и говорил тихо: — Простите, сэмпай. — Вздорная маленькая картофелина, — холодно отвечал староста. — Сколько ещё кожуры нужно с тебя снять! Ты просто ужасен, Эпель-кун. Никаких манер. Недопустимо так себя вести, будучи студентом Помфиоре. Фельмьер опускал глаза, собирал всю волю в кулак и снова старался исправиться. Следил за речью, манерами, за тем, чтобы причудливая форма общежития всегда была безупречно чистой и выглаженной. Что делать? У него не было выбора. А мама, наверное, порадовалась бы, увидев своего мальчика таким, каким всегда мечтала видеть — аккуратным, причёсанным, вежливым. Разговаривая по телефону, он не смел сказать ей, что на самом деле глубоко несчастен. Старался быть весёлым, чтобы не расстраивать её. У них там и так проблем хватает. Тоска. Скука и гнёт. Навязанная необходимость быть тем, кем не желаешь. Чувство, что связан по рукам и ногам. А ведь радости его не было предела, когда Чёрная карета однажды остановилась у дверей его дома и он понял, что призван. Он тогда подумал, что это — его шанс стать великим магом и готов был приложить все усилия, чтобы достичь этой цели… — О чём задумался, Эпель-кун? — раздался весёлый голос сзади. Хрупкий юноша с лиловыми волосами обернулся, придерживаясь одной рукой за перила балкона. Редкие минуты, когда он мог позволить себе побыть один на один с собственными мыслями. Пришёл в библиотеку за трактатом по волшебству и надеялся, что пока не вернулся в комнату для занятий, никто его не побеспокоит. Однако заместитель старосты нашёл его и здесь. Рук Хант приблизился. Он был не в форме общежития Помфиоре, а в обычной форме колледжа Ночного Ворона. Но и в ней он выделялся своей неизменной шляпой с пышным пером, венчающей голову с идеально подстриженным каре, и чёрными шёлковыми перчатками. — Так, ни о чём, Рук-сан, — негромко отозвался первокурсник, отвечая на его вопрос. — Le mensonge… Ну, зачем ты мне лжёшь, маленькое румяное яблочко? — воздел руки и укоризненно покачал головой Хант. — Я же вижу, как затуманен твой взор и сколько грусти разлито на этом милом личике. — Что тебя беспокоит? Откройся мне. Эпель сцепил зубы. — Просто… Мине задолб… Просто я немного устал, — выдавил он. Хант тепло улыбнулся и опустил руку ему на плечо. — La beauté demande des efforts. Красота требует усилий. Ничто не придёт к тебе само собой. Ты мог бы брать пример с Вила-сана — вот истинный труженик на ниве Прекрасного. Разве можно не восхищаться его трудолюбием? — Да, то есть нет… Нельзя, — покорно признал первокурсник. — Но ты грустишь. Почему? — Я не привык, Рук-сан… Соблюдать режим дня и прочее, — ответил Эпель, лишь бы что-то сказать. — И вообще, я надеялся, что попаду в другое общежитие. — Не в Помфиоре? — страшно удивился заместитель старосты. — Но ведь у тебя все данные к этому. Ты прекрасно выглядишь, хотя шлифовать, безусловно, нужно ещё многое. — Я хотел больше заниматься спортом, а не танцами, и совсем так не дорожу своей внешностью… Ой! — испугался он и взмолился, схватив его за руку: — Только пожалуйста, не говорите об этом Вилу-сэмпаю! Тот огорчённо вздохнул, опустив глаза и разводя руками: — Тебя послушать, так Вил — какой-то монстр. А между тем он многим помог повысить свою самооценку, победить собственные слабости, увидеть перед собой цель, к которой стоит стремиться и путь, как её достичь. Если ты пока этого не понимаешь, то лишь потому, что ещё слишком юн и недостаточно хорошо знаешь жизнь. Но я уверен, — он поднял лицо и тепло улыбнулся, — ты в конце концов поймёшь, что уже находишься именно там, где нужно и обладаешь необходимым оружием, чтобы сразиться с этим миром и победить. — Что же это за оружие? — растерянно спросил Эпель. Тепло улыбнувшись, Рук ответил: — Ну конечно, это твоя красота, юный Roi des pommes! Но, как и любое оружие, его нужно оттачивать и неуклонно о нём заботиться. Только тогда ты сумеешь правильно воспользоваться им… Ладно, мне нужно идти. Не унывай, прошу тебя. Adieu! Дружески помахав ему, он покинул первокурсника, а тот, постояв ещё немного, в задумчивости глядя с балкона, вздохнул и вернулся в комнату, чтобы начать готовиться к сдаче завтрашних тестов по истории магии. Рук Хант, безусловно, был идеалистом, где уж ему понять горести простого деревенского паренька?* * *
Вечером Вил Шенхайт вернулся с переговоров со своими спонсорами взвинченный. Что-то явно разозлило его, хотя он старался не подавать вида. Но Эпель уже достаточно успел изучить старосту, чтобы почувствовать, что тот раздражён и весь — как натянутая тетива. Нахмуренные брови искажали его всегда безупречное лицо, а движения были резкими, порывистыми, словно Вил мысленно продолжал вести с кем-то спор. Эпель тайком наблюдал за ним, обложившись учебниками и энциклопедиями. Наконец, как не был третьекурсник занят своими мыслями — он, видимо, почувствовал направленные в его сторону взгляды и обернулся. — У меня дыра на спине? — спросил холодно. — Что ты так пристально меня разглядываешь? — Нет, ничего… Простите, сэмпай. — Подготовился к тестам? — Почти… немного осталось. — Выгладил рубашку и галстук на завтра? — Да. — Делал упражнения на пресс, которые я тебе велел делать ежедневно? — Да, Вил-сан. — Маникюром занимался сегодня? Уже неделя прошла. Эпель уставился в стол, сцепив зубы. Потом сказал тихо: — Пока не успел. Вил подошёл к нему и потребовал: — Покажи руки. Ещё сильней стиснув зубы, парень протянул ему руки. Староста взял его за запястья и внимательно осмотрел пальцы. С негодованием спросил: — Ты что — опять грыз ногти?! Эпель выхватил руки и спрятал их за спину. — Я… я машинально, Вил-сан. — Это ужасная привычка, Фельмьер! Чудовищная. Тебе же не пять лет! Хуже может быть, только если ты ещё станешь ковырять в носу, стоя напротив директора Кроули. — П… простите… — голос Эпеля задрожал, но Шенхайт только ещё больше рассердился: — Завтра я изготовлю самое горькое снадобье из возможных и будешь каждый день обрабатывать им руки, если иначе не понимаешь! — Да шо за… — «Шо за?!» — Вил ухватил его за ухо и так выкрутил, что первокурсник вскрикнул. — Если завтра не получишь наивысший балл на сдаче тестов — с вечера пятницы и на выходные поступаешь в полное моё распоряжение! Понял? — Да, сэмпай, — сморщившись от боли и вцепившись ему в руку, покорно признал Эпель. — Советую тебе хорошенько подготовиться, иначе пощады не жди! — выпустив его ухо, Вил вышел из комнаты, громко хлопнув дверью. Вскочив, Фельмер плюнул ему вслед.* * *
Высшего балла он, конечно, не получил. Спутал две даты в исторических событиях. Возвращался из аудитории и ощущал холодок под сердцем, потому что помнил предупреждение Вила. Была пятница, и ожидал его весёленький уикенд. И что ему делать? Бежать жаловаться директору на произвол тирана-старосты? Вызвать на дуэль Шенхайта? Сбежать из колледжа и вплавь через море попытаться вернуться в свою горную деревеньку? Поднять на бунт других студентов Помфиоре? Что бы он ни сделал — только станет посмешищем в глазах других и его будут презирать за слабость. Сам не свой он пришёл в столовую, заказал себе обед и уселся за стол, машинально поглощая пищу и совершенно не чувствуя её вкуса. Кругом шумели, шутили и переговаривались однокурсники и другие студенты колледжа, время от времени из-за одного или другого стола раздавался взрыв смеха. Все предвкушают выходные, строят какие-то планы, как интересней их провести. А его ждёт двухдневный диктат, даже более, чем двухдневный. Он начнётся уже очень скоро. Эпель представлял, через что ему придётся пройти. Дополнительные занятия танцами и пением. Лекции Вила об истории моды и правилах этикета. Причём их придётся не только выслушать, но и запомнить, потому что потом он будет задавать по ним вопросы. Упражнения на осанку. И ненавистные косметические процедуры. Маски, ванночки, чистка лица… Как же он всё это ненавидит! Да, ему и так приходилось это делать, но ведь не двадцать четыре часа в сутки под неусыпным наблюдением старосты. А сейчас можно не сомневаться, что тот согласится и свой режим нарушить, лишь бы следить за Эпелем круглосуточно… Вил прошёл мимо, бросив свысока: — Я видел результаты тестов. Жду в своей комнате. Не опаздывай. Ушёл, прямой и несгибаемый, как палка. Первокурсник подавил тяжёлый вздох и уткнулся носом в кружку с компотом. …За окном уже начали собираться сумерки, когда Эпель, наконец, постучал в дверь комнаты старосты Помфиоре. Как мог, он оттягивал наступление этого момента, но тот всё-таки настал. Лёгкие шаги, дверь распахнулась. — Входи, — Вил слегка посторонился, пропуская его внутрь. И… запер дверь за его спиной. Эпель недоумевающе хлопнул длинными ресницами. Холод под сердцем растёкся ниже, до живота. — М-ммм… Добрый вечер, Вил-сан. А зачем вы заперли дверь? — обеспокоенно спросил он. — Чтобы никто не мешал нашей обстоятельной беседе, моя маленькая картофелина, — холодно ответил тот, слегка подталкивая его. — Проходи в комнату. Они вошли и Шенхайт уселся в кресло сиреневого бархата, расправив полы своей роскошной мантии — просто воплощение изящества; забросил ногу на ногу в сапоге на высоком каблуке. Небрежно оперся одной рукой на подлокотник, смерил Эпеля внимательным взглядом с головы до ног. Тот стоял перед ним, одетый в традиционную форму общежития. Рюкзак с конспектами и парой библиотечных трактатов по магии за спиной — кто знает, чего потребует от него староста? — Снимай рюкзак, Эпель, он тебе пока не понадобится, — распорядился тот. Тот пожал плечами, снял рюкзак и положил на стул. — Я предупреждал, что если высшего балла ты не получишь, то два дня будешь в полном моём распоряжении? — Да, сэмпай, — студент не мог скрыть напряжение в голосе. — Раздевайся, — потребовал Вил бесстрастно. — Что?! — округлил глаза Эпель. — Думаю, ты меня услышал. Студент стоял и только беззвучно открывал рот. Потом отступил и сдавленно выговорил: — Вы-ввы… вы в своём уме… Вил-сан? Староста поднялся, шагнул вперёд и навис над Эпелем. Разница в росте почти в тридцать сантиметров (а сейчас, учитывая каблуки — и все сорок) — была слишком ощутимой. — Глупо спорить. Ты же знаешь, что я сильнее, — сказал он спокойно, почти равнодушно. Первокурсник сжал руки в кулаки. Глаза у него засверкали, огромные голубые глаза налились гневом: — Отойдите от мине! Вы сильнее, и шо? — Я не желаю выслушивать твой деревенский говор, Эпель. Делай, что тебе говорят. Взбесившись, студент послал кулак навстречу солнечному сплетению Вила, но тот легко перехватил его своей рукой, ставшей словно железной. И стиснул так, что хрупкий паренёк, охнув, вынужден был разжать кулаки. — Ты ещё не дорос, чтобы кидаться на меня с кулаками, — с лёгким презрением заметил Шенхайт. — Что вам от меня надо?! Староста поставил руку на пояс, слегка склонил голову набок: — Не веди себя, как девчонка. Давай, начни ещё бегать от меня по всей комнате и визжать. — Я не буду раздеваться, — с пересохшим горлом заявил Эпель. — Вы не сможете меня заставить! — Могу, но хочу, чтобы ты сделал это сам. Да, Вил хотел, чтобы он сделал это сам. Даже полный тёмных догадок о том, что его ждёт. Трепеща от подобных мыслей. Полный страха и глухой неприязни. Подозревая самое худшее, но всё-таки подчинившись беспредельному чувству власти, которым веет от него, старосты Помфиоре. …Первокурсник так и не мог потом понять, что его принудило. Он собирался сопротивляться до последнего, но потом подумал, что если Шенхайт решит сделать это силой… а он явно собирался заставить его, во что бы то ни стало… то будет только ещё хуже. Дрожащими, сразу задеревеневшими пальцами он развязал малиновый витой шнур с кисточками на концах и широкий чёрный пояс. Снял и повесил на спинку стула короткую фиолетовую мантию с малиновой подкладкой и длинными разрезными рукавами. Потом, путаясь, расстегнул пуговицы застёгнутой до самого горла чёрной шёлковой рубашки с кружевами по краям. Всё это тоже снял, чувствуя, как холодно стало обнажённым плечам, как побежали мурашки по спине, хотя в комнате было совсем тепло. Повесил вещи на спинку и сел на стул, наклонившись к сапогам. Дёрнул за золотистые шнурки, развязал их и стащил сапоги с ног. На нём оставались только чёрные штоссы в обтяг, да нижнее бельё. Закусив губу от унижения, с подрагивающими на ресницах слезинками, Эпель развязал и снял штоссы, стянул трусики. Повесил это всё на стул и встал перед старостой, опустив голову, сразу утратив всю свою агрессивность. Он испытывал жгучий стыд и страх, потому что представления не имел о том, что тот задумал. — Повернись спиной… — приказал Вил. — Так, а теперь встань боком, и подними голову… Развернись ко мне. Эпель повернулся, с опаской заглянув ему в глаза. Они были совершенно спокойны и холодны. В них не читалось ни страсти, ни вожделения — ничего, что первокурсник так боялся прочесть в них. Староста разглядывал его хладнокровно, словно тот был портновским манекеном. И, наконец, вынес свой вердикт: — Для своего цыплячьего роста ты сложен очень неплохо, что я заметил сразу. Ноги, правда, коротковаты, но тут уж ничего не поделаешь. Можно исправить этот недостаток разве что каблуками повыше. Но ведь у тебя руки, как прутики, узкие плечи и спина. Это удручает. Ты совсем плоский, так что не удивительно, если на родине тебя дразнили девочкой… Фельмьер весь съёжился от этих слов, а Вил велел ему: — Там в углу стоит гиря, попробуй-ка поднять её и выжать. Студент растерянно обернулся и действительно заметил в одном углу придвинутую к стене массивную гирю. Он шагнул туда, ухватился за ручку обеими руками и выволок её на середину комнату. — Присядь, — посоветовал староста. — Нельзя поднимать тяжести с изогнутой спиной, только с прямым позвоночником. Гиря была страшно тяжёлой. Послушно согнув колени и ухватившись за неё правой рукой, Эпель попытался её поднять, но сумел лишь ненамного оторвать от пола и тут же со стуком опустил на место, отдуваясь. — Я не могу, Вил-сан, — сказал он тихо. — Да, конечно, я знаю. Ты можешь только спорить со мной и скрипеть зубами, маленькая упрямая картофелина. Но почему ты считаешь, что красота может быть только слабой? И Вил зашуршал шелками своего традиционного помфиорского одеяния, развязывая и расстёгивая его, снимая длинную мантию, высвобождая ноги из изящных сапог на высоком каблуке. Наконец, сняв всё, он выпрямился и встал перед Эпелем, гордо и немного надменно глядя на него свысока. Эпель задохнулся. Вил Шенхайт был неправдоподобно красив. Глядя на его высокую фигуру, задрапированную в причудливые складки помфиорской формы, на переплетённые сзади в косу и украшенные затейливой диадемой волосы; глядя на него, картинно выступающего на высоких каблуках, на его длинные пальцы рук, кожу которых он холил и лелеял, невозможно было себе и представить, что под одеждой он… такой. Что у него настолько рельефные мышцы груди и рук, такой красивый разворот широких плеч, настолько узкая талия и крепкие кубики брюшного пресса. Он напоминал хищника, но не льва или тигра, скорей — изящного гепарда. Ноги — длинные, но это были ноги бегуна или атлета. Они могли выступать не только по подиуму. И всего важней была идеальная соразмерность всех членов его тела, делая его настолько прекрасным, что хоть ваяй с него восьмую статую в довершение к статуям Великой Семёрки… Первокурсник смотрел на него, распахнув глаза, точно на неземное существо. А Вил сказал: — Гляди, — подошёл к гире, легко ухватился за ручку, вскинул гирю вверх и выжал пятнадцать раз одной рукой и столько же — другой. Опустил её на пол и, слегка прищурив глаза, спросил: — Ну что, ты по-прежнему уверен, что красота не может быть сильной, или что одно помешает другому? Эпель молчал, оглушённый и пристыжённый. Он по-прежнему смущался своей наготы, но теперь по другой причине. Просто понял, как далеко ему до старосты. Во всём. И как бледно он выглядит на его фоне. — Я и не подозревал, что вы… Настолько сильны и красивы, Вил-сан, — выдавил он. Слова его звучали совершенно искренне. Холодные фиолетовые глаза Вила потеплели: — Я рад слышать эти слова именно от тебя, Эпель-кун. Одевайся, я хотел только взглянуть на твоё тело. Извини, если это было тебе неприятно. Несколько минут спустя они оба были одеты, и Вил предложил ему присесть. Помолчав, заговорил задумчиво: — Эпель, существуют разные виды красоты. Есть такая дикая красота, которой обладают Леона Кингсколар и Джек Хаул; или изысканная нечеловеческая красота Маллеуса Драконии. Но чтобы обладать ею, нужно родиться либо львом в саванне, либо волком в степи, либо потомком древних фей. Это у них врождённое, понимаешь? Ты тоже красив по-своему, но у тебя совсем другая красота и другие качества души, именно поэтому Зеркало и распределило тебя в Помфиоре. Здесь нет никакой ошибки. Возможно, ты никогда не поднимешь эту гирю, но это не значит, что ты должен сразу опустить руки и вовсе не заниматься развитием своего тела. Ни шпага, ни стилет никогда не сравняются с двуручным мечом, но это не мешает им также быть смертельно опасным оружием. Просто они — другие и используются по-другому. Шпагой не рубят латы, стилетом не пронзают тяжёлый дубовый щит. Но научись ими пользоваться — и они будут верными твоими товарищами и защитой от недругов. Я тоже в детстве выглядел, как слабый изнеженный ребёнок, но с малых лет изучал фехтование и бокс и потому всегда мог постоять за себя. Однако природа моей внешности была другой и, осознав это, я начал неустанно над этим работать. А ты только дрался и злился в ответ на насмешки сверстников. Если ты не примешь себя таким, какой есть, а будешь лишь предаваться мечтаниям о том, каким хочешь быть, но не сможешь — никакого прогресса не будет. Ты останешься на том же уровне. Работать над собой надо, но так, чтобы развить те качества, которые уже заложены природой. Я чувствую в тебе огромный потенциал, но раскрыть его можно только в том случае, если ты сам захочешь это сделать. Я не могу вечно подгонять тебя пинками. Стать ли тебе остро отточенным стилетом, прекрасным отравленным яблоком, или остаться неотёсанной заготовкой — решаешь только ты сам. — Я… хочу, староста, — сдвинув ноги вместе, вцепившись руками в стул, выпалил Эпель Фельмьер. — Вы были правы с самого начала, а я заблуждался. — Тогда у нас не так много времени. Закончится третий курс, я уйду на практику и не смогу присматривать за тобой. Нужно составить программу, которой тебе придётся следовать, если ты действительно хочешь развиваться и оставить позади все свои недостатки. Мы уже немало упустили из-за твоего упрямства, — погрозил ему пальцем Вил. — Я готов работать, Вил-сан, — поднялся Эпель и поклонился ему. — Простите, что расстраивал вас… На следующий день Рук Хант, выглянув в окно, увидел на беговой дорожке старосту Помфиоре, за которым едва поспевали другие студенты общежития, и среди них — Эпеля Фельмьера. Он обогнал других студентов и держался почти наравне с Вилом. — О, jolie petite pomme… дивное маленькое яблочко, — улыбнулся Рук. — Я так рад, что ты наконец-то всё понял.