Все перепуталось навек, И мне не разобрать Теперь, кто зверь, кто человек. А.А.Ахматова
Отовсюду грязно кричат, гул чаек разносится по всему рынку. Джисон оглядывается, замечая вместо чётких лиц плывущие пятна, перед ним всё сливается, люди слишком быстро двигаются, что аж мутит. Он преподносит руку ко рту, пытаясь утихомирить позыв рвоты, но соседние локти вовремя его толкают в рёбра, чтобы он выпрямился — мимо них проходит важный человек. Теперь всё встаёт на свои места, почему их откармливали последние пару дней. Человек этот скрупулёзно осматривает каждого, а если ему кто-то не нравится, брезгливо отворачивается, всем видом показывая ничтожность определённого существа. Это кажется оскорблением, но эти уже люди привыкли. Мужчина останавливается на Джисоне, интригующе поднимая брови. — У тебя интересное лицо, — говорит важный человек; а на самом деле самое обыкновенное, просто среди худобы строя он выделяется пухлыми, очаровательными щеками, но взор его чёрств. Он не рад чужакам. К сожалению, он не имеет права говорить-возражать. Мужчина наклоняет голову, любопытно оценивая Хана, потом радостно цокает и резко поднимает руку, омерзительно касаясь чужого лица. Джисон, была б его воля, отошёл бы, но не может отступить, а мужчина только счастливо да любуется им. — Мм, изумительные уши, — жирные пальцы грубо ощупывают лицо Хана. Джисон дёргается, прикрывая глаза, в отвращении сжимает пальцы в неряшливые кулаки и мысленно считает до одного. Пять, четыре… — Отлично, беру его. Три… Хан краем взора видит пачку денег, передаваемую из рук незнакомца в руки торговца, который так жадно пересчитывает деньги, вдыхая бумажный запах. Два… Джисон с умеренной злобой глядит на бывшего хозяина и мысленно ругается, когда его грубо вытягивают из строя. Парень чертыхается из-за попадающихся камней по дороге, пока его ведут сквозь потную, тошнотворную толпу. Стопы горят из-за мелкой гальки. Один… На удивление, дышать становится легче, когда его выталкивают в пространство, а он замечает: фургон. Да, это не сон — кошмар, скорее — Хан понимает, что всё это по-настоящему. Он не окажется дома по щелчку пальцев, Джисон не верит в сказки уже тринадцать лет. И когда его вталкивают в транспорт, связывая конечности, он сжигает мосты в прошлое о приятном детстве и в светлое будущее. Дорога неровная, шершавая — такое впечатление, будто встречаешься с наждачной бумагой мягким лицом — фургон пьяно шатается под ними, колесами перебирает. Джисон устал. Его везут вечность. Пусть это поскорее кончится, чем будет тянуться бесконечность, он так много просит? — Хэй, — тихо доносится откуда-то сбоку. Хан напрягается, чтобы понять, чей это голос. Их в фургоне совсем не много — мужиков пять, но все морально убитые. Женщин нет, и слава богу. — Ты в порядке? — Джисон приподнимается, падая спиной на стенку грязной машины, замечая удивлённое лицо незнакомца. Его густо-шоколадные глаза слишком цепляющие, и Хан поражённо выдыхает, и вовремя опоминается, утвердительно качая головой. — Ну и хорошо. Ты здесь впервые? — Я здесь никогда не был, — отвечает он просто. — Не волнуйся, — успокаивающе тянет незнакомец, — я знаю, как отсюда выбраться, — он любопытно прикладывает указательный палец к губам, чуть улыбаясь, а Джисон дыхание задерживает невольно, полностью очарованный. — Нам нужно пережить три ночи. Доверься мне. Звучит это как-то неестественно. Слишком просто и сюрреалистично для места, куда их везут, хотя о подробной структуре, скелете Хан не знает ничего. Неподготовленный… — Ты же знаешь, что будут там с нами делать? — Знаю-знаю, — отвечая, парень встаёт на колени и подползает к Джисону, опускаясь подле. Хан ощущает исходящий от незнакомца приятный запах. — Мы будем работать всё это время, спать по пять часов, если повезёт, и если ты им понравишься, то останешься в живых. Просто будь всегда рядом со мной, и никто тебя пальцем не тронет. Сказать, что Хану приятно — ещё как. При условии, что иметь товарищей по несчастью в подобной ситуации просто необходимо. Джисон — слабый. — Ты слишком хорошо пахнешь для человека, которого не собираются съесть, — незнакомец легко хихикает, мило улыбаясь. Нереально подготовленный человек. И осведомлённый. — Наверно, о тебе хорошо заботились в лагере. — Это буженина. — Значит неварëная.I
Тряска вскоре прекращается, и гогот с улицы смешивается с ослепительным светом, ворвавшимся в транспорт через открытые двери. Хан щурится, его глаза отвратительно болят, он замечает только неопределённый силуэт на ранне-вечернем фоне. — Поднимайтесь и выходите, мерзавцы, — омерзительно плюëт мужчина на английском, помогая людям сталкивать свои тела на землю. Джисон запинается о собственные ноги, летя на уже знакомца, который чудесным образом крепко стоит на пятках. Он, насупившись, лишь оглядывается, смотря на него полуравнодушным взором и, передёрнув плечами, чуть отталкивает Хана корпусом, чтобы тот устоять смог. Джисон тихо, но благодарит его, пока англичанин не затыкает его злобным приказом: — Вперёд! — они, точно бурлаки, плетутся вереницей по грешной земле. Мужики матерятся на корейском и на акцентах, кто-то рассказывает о своей жене и детях, о плотницкой и счастливой жизни. Сейчас это сказки. Рассказывает, пока проводящий не заткнëт его словом. Они проходят около пяти тысяч футов, чтобы оказаться возле какого-то небольшого каменного здания, похожего на тюрьму. Оттуда выходит другой мужчина, в меру упитанный, более опрятный и важный, что можно предположить из одежды. Замечая бедных купленных, он чуть кланяется, и люди криво улыбаются, пытаясь выглядеть более радушными, но все прекрасно понимают, что скоро радости кончатся, если не уже, и что в тихом омуте — в любезном мужчине — черти водятся. Он приближается к ним и останавливается на расстоянии трёх метров, чтобы все попадали в его кругозор. И чтобы истощённые звери не напали на сладкие жирные кости. — Вас не так много, но нам необходимо узнать ваши имена, чтобы правильно обращаться и вызывать на встречи, — он раскрывает синий планшет, потрёпанный временем, в котором оказывается список купленных, и он чуть хмыкает, когда приходит одна мысль. — Можно даже псевдонимы, — мужчина оглядывает всех и затем подходит к знакомому Джисона, спрашивает необходимое уже на корейском. Кажется, в списке указываются Родина человека и рынок, откуда его привезли. Хан узнаëт, что его друга зовут Ли Минхо, и отмечает величественную грациозность его имени. Заодно не понимает, как такому человеку могло не повезти по судьбе — он заслуживает быть одним из миллиардеров Южной Кореи, иметь личный самолёт, и даже не один, роскошный дом и замечательную семью. Как Минхо оказался на рынке? Джисон успевает увидеть Северо-Западный район да и только. В его же деле расписаны годы пребывания, условия содержания и превосходства купленного. Про Ли — ничего. Хан хмурится из-за этого и не сразу понимает, что очередь подходит к нему. — Тебя как звать, — спрашивает тот мужчина, а Хан, прежде чем ответить, видит тёмный, любопытный взор товарища. Джисон отпускает полуобречëнно: «Хан Джисон». Потому что нет необходимости скрывать — всё равно все узнают правду; но первая по приоритету задача сменяется с задачи выжить на узнать больше о Минхо. Когда всех расспросят, время уже позднее, поэтому их загоняют в грязные палатки, что является роскошью для купленных, по два человека в каждую. Хан заползает в неё, и он понимает, насколько здесь мало места, и они с Минхо кое-как поместятся, только если смогут прижаться. Ли двадцать семь, и он в подобном месте не первый раз. — У тебя в деле написан только один район. — Меня сразу выкупили, когда мне было двадцать два, а сейчас я езжу с ними, только в условиях купленных, но я не жалуюсь. Зато живой. Ещё он говорит, что ему безумно везёт, потому что как обозначить нежелание гурманов его приготовить, ведь его друзей, уже бывших, давным-давно съели, а он каким-то чудом заслужил доверие у страшных людей. Дополняет, что сам не догадывается о причине такой милости. — Я существую в подобном темпе пятый год, и этот период сливается в одно пятно. Я много где был, но ничего не запоминаю о местности, потому что штаб не приезжает в один и тот же район дважды. Тебе повезло, что тебя выкупил мой дом, а не их конкурент. Они бы тебя точно съели. Джисон сталкивает солому в подобие подушки, чтобы хоть голове было удобно. Точно такую же делает для Минхо. Ли находит в углу палатки тряпки, которыми они будут укрываться. — Ты даже слово «жить» не можешь произнести, — печально отпускает Хан, падая головой на солому. — И почему ты считаешь, что мне повезло? — Со мной ты окажешься на свободе, а не на рынке или в желудках гурманов. Ли ложится рядом, закидывая драпировки на их испорченные биологическими жидкостями тела. — Иногда купленных перепродают, но подороже. И отвечаю на твои предыдущие слова: в таких условиях слово «жить» обесценивается. Думаю, ты меня понимаешь. Джисон, конечно, понимает. Вроде как. Он не верит в сказки уже тринадцать лет. — Это ведь первая ночь? — Верно, поэтому совсем скоро мы будем на свободе, — Ли поворачивается к нему лицом, посылая воздушный поцелуй, из-за чего Хан моментально смущается, непривыкший к подобным проявлениям внимания. — Спокойной ночи. — Спокойной ночи, — шепчет Джисон, прикрывая веки и подкладывая под голову ладони, чтобы солома не впивалась в лицо. Так он и засыпает.II
Только начинает светать, как за пределами палатки разносятся рёв и крики, из-за которых им приходится подняться. Минхо слабо толкает Джисона в бок, зевая, пока Хан угрюмо трëт глаза, чувствуя частички соломы и колкую землю, попавшую под ногти. Ещё несколько дней и он застудит почки. Минхо помогает ему подняться и вытягивает из узкой палатки, ведя в сторону старых колонок, — сонный мозг Хана не спрашивает, откуда Ли знает их расположение — толпясь среди таких же бедных людей. Холодная вода брызгает плотным морозом в лицо, заставляя стремительно проснуться. Возможно, у него будет синяк на правой щеке. Ли протягивает ему тряпку, одной из которых они укрывались, и Джисон промакивает влажное лицо, не брезгуя грязной тканью. Он весь такой. В лагерь наведывается проверяющий и приказывает идти в каменное здание. Минхо хватает чужую руку и уводит Хана от опасных глаз несчастных, которые, заприметив его пухлое лицо, хотят истерзать кривыми ногтями. Внутри душно, как в душегубке, хотя они находятся в подсобке. Джисон находит часы, показывающие начало пятого. Им с Минхо вручают тазы, ножи и ящики с луком, заставляя всё очистить и принести на кухню. Хан боится представить, что из них окажется едой. Все люди сидят в кругу, нарезают грубыми кусками овощи. Джисон ловит их звериные взоры и не понимает подобную ненависть к нему. Он опускает голову, пытаясь спрятаться, ребёнком бы свернуться калачиком и никогда не выходить в жестокий свет. — Мне страшно, — опасливо шепчет Хан, сквозь слëзы очищая лук и протягивая его Ли, который нарезает его кольцами и грязными, кисло-потными пальцами сталкивает в металлический таз. Минхо отрывается от дела и понимающе кивает, чуть приближаясь к его уху: — Мы выберемся из этого места. Обещаю. Джисон правда ему верит, потому что по-другому не получается. Ли Минхо его единственный друг в этом ужасном месте. Время тянется безумно медленно. Хан ощущает эти чëрствые взгляды и хочет как можно скорее выбраться. Из этого помещения, из этого места, на свободу; и Минхо обязательно ему поможет. Ли опускает ладонь на его согнутые в коленях ноги и успокаивающе поглаживает, как бы поддерживая и говоря: «я рядом». Минхо предлагает самому отнести лук, потому что его точно не сожрут на кухне, а за жизнь Хана он переживает. Джисон соглашается с этой идеей. И когда Ли пропадает в дверном проёме, тут же сомневается, заметив озверевшие лица купленных. Ему становится отвратительно страшно. Они подкидывают ножи и скалятся, и каждую секунду Джисон молится, чтобы Минхо вернулся, чтобы он остался живым. Старики, истощённые временем, более жестокие к нему. Один запускает лезвие, намеренно мимо — чтобы припугнуть. Хан дрожит весь и чудом сдерживает мочевой пузырь от позорного подвига. Минхо плавно входит, и Джисон подрывается, хватая его за воротник грязной рубашки. Люди ожесточаются, они оба это замечают, но Хан на адреналине, а Минхо индифферентно на всё, или способен сохранить рассудок, поэтому он спокойно выводит друга на улицу, только потом расспрашивает обо всём. — В следующий раз я пойду с тобой, — мёртвым голосом выпаливает Джисон, прижавшись лбом к стене, покрытой мхом. Он вдыхает этот затхлый аромат, и его тянет рвать на эту же поверхность желчью и вонючей тошнотой. Ли стоит подле и смотрит, как человек разлагается духовно. — Это опасно. — А не опасно оставлять меня наедине с медведями?! — взвывает Хан, отталкиваясь от стены и сильно сжимая свои волосы, чуть ли не вырывая. — Они были готовы меня убить, один из них меня чуть не зарезал. Ли кивает. И всё. Джисон смаргивает и опускается на землю, пряча голову в руках, и свистяще ноет. Ох, какой же он идиот. Ругает человека, который помочь ему хочет, а сейчас своим поведением отобьёт это желание. Ещё и сходит с ума. И никто же ему потом не поможет. Он вздрагивает, когда Ли приобнимает его, а потом помогает подняться, утягивая за локоть. Минхо убирает его руки с лица, глядя на заплаканные щëки. — Пойдём, а то о нашем отсутствии могут узнать гурманы, и уже моя привилегия нам не поможет. Как на эшафот, с убитым лицом, Хан возвращается в эту тюрьму. На удивление, к нему не пристают и даже не озлобятся. Впервые за тринадцать лет Джисон чувствует себя в безопасности. В час дня им скидывают, как собакам, кости, на которые они нападают, жадно облизывая и поедая съестную пыль, и у них есть время в пятнадцать минут, прежде чем отправиться дальше на работу. Отойдя от основной массы купленных, после обеда Хан садится на попу, находит какую-то палку и тычет ею в землю, ковыряя и надеясь встретить живучих червей, чтобы наесться. — Ты назвал это место домом. Как ты можешь так считать? — Эти кругосветные забегаловки так и называются, и их очень много, сколько звёзд на небе. Просто одни популярные, а другие не особо, просто готовят для себя, — Джисон видит задумчивость на лице Ли, а потом острые скулы и крепкий, как настоянный чай, взгляд, прямо на него. — Но у них точно есть схожесть — они готовят из человечины. Хана вырывает в образовавшуюся ямку, которую он расковырял, и черви от испуга и слизи зарываются в землю. Они-то сбежать могут, а Джисон — нет. Хан им ужасно завидует. — И я тебе уже говорил, что у этого дома предостаточно конкурентов. В их домах я никогда не был, и именно поэтому ты должен быть благодарен господину, который тебя выкупил и позволил встретиться со мной. Джисон совсем ничего не понимает, но об этом догадывается Минхо, и именно поэтому он прекращает говорить, напоминая вернуться в подсобку. Там они продолжают нарезать овощи, пока на пальцах не появляются мозоли, а за маленьким окошком не стемнеет. Хан, уставший и вялый, идёт в палатку, заваливаясь на солому и разбивая колени о землю. Ли укрывает его и тоже ложится спать. В этот раз они не желают друг другу доброго сна, потому что не успевают и сразу засыпают.III
Всё тело ужасно ломит, когда его будоражит ранний подъëм и иностранный бедный говор снаружи. Хан приподнимается, оценивая обстановку, но Ли не видит. Не замечает. Странный страх мутит его разум, пуская нити сомнений. А вдруг Минхо лжёт, а вдруг он ему не поможет, а все эти сказки о свободе просто так, чтобы Джисон был рассеянным… Но такого просто не может быть, и он качает головой, осторожно высматривая из палатки знакомую фигуру. — Что ты делаешь? Хан вываливается из укрытия и закрывает глаза, хоть мысленно защитившись от каннибалов. Чёрная тень накрывает его лицо, и весь он сжимается, как вянущий лавровый лист. — Не бойся, Джисон, это я, Минхо. Хан распахивает взор — и правда, Ли Минхо. Его друг. Его спасение. Джисон поднимается, кое-как из-за больных ног после вчерашнего падения, поэтому чуть хромает до колонок, но слабо понимает, что не запомнил их расположение, а ведь Ли как-то удаётся. Сегодня их на одного меньше — меньше на ненавистный взгляд. А ещё потому что на одной из досок есть коричневые подтëки и склизкие кровавые кусочки. День точно такой же: они работают, едят кости, разговаривают, только Хан опасается чего-то. Тупые мысли говорят, что Минхо плохой, и Хан начинает чаще думать, что он слабоумный. Часто молится, но не верит в Бога, и считает, что нет ему спасения, ставит крест на своей судьбе. Слишком много вопросов, а спросить не у кого. Точнее, есть у кого, но былое ощущение умиротворения тонет в океане смятения и роковой подозрительности. Джисон ощущает липкий холод и чувствует, что скоро сойдёт с ума, если не уже, потому что надеяться на Ли становится попросту страшно. Он боится посмотреть на Минхо и уловить осуждающий взор. Хана всего трясёт, когда он кромсает капусту неаккуратными движениями, крошит в таз и отталкивает к Ли, прикрывая глаза рёбрами ладоней, уставше вздыхая. — Хэй, всё хорошо? Уже сегодня последняя ночь, — вкрадчиво шепчет Ли, внимательно изучая состояние друга. Джисон коротко кивает, но руки не убирает от лица. — Ещё пара часов, и мы пойдём спать. Всё будет замечательно. Под конец рабочего дня Минхо тащит Хана к палатке, придерживая за плечи и руки, накинутые на него. Сладкая ночь сегодня спокойно провожает их, в предыдущие же дни капризничает не по-детски. Джисон поднимает голову и видит раскинутые звезды. Ясное синее полотно — к богатству, здоровью и жизненному счастью, и Хан слабо улыбается, пряча кривизну губ в шее Ли. Идут, шатаясь, как в грозной электричке, слабо. Минхо укладывает сонное тело на землю и накрывает его, оставляя трепетный поцелуй на ладони, и ускользает из палатки, чтобы прогуляться по территории.III