Рисунок Вакатоши

      Все началось со слов: «Я тебя люблю, Вакатоши».       Тогда я даже и не думала на взаимность. Мне просто надо было сказать ему это сразу же после месяца в их классе. Не умею я долго что-то скрывать: такой я человек. Мои эмоции долго не задерживались, а слова не оставались.       В тот момент я нехорошо ладила со всеми одноклассниками, потому что просто не отвечала на их вопросы — они прозвали меня «Странной». Я была и не против. Зачем на них время тратить?       Попала в эту школу совершенно случайно. Мои оценки были лучшими только, потому что зубрила все вовремя, а так ничего из себя не представляла. Родители увидели шанс и вот я тут! В школе с великаном, по имени Вакатоши — человек, который был асом в волейболе.       Часто встретить его не удавалось из-за тренировок, в которых он был ой как хорош. Спорить даже не было смысла, я признаюсь во всех грешных мыслях при играх на физкультуре, но тут я была не одна. Нас было много. Кучка фанаток, жмущихся к стенкам и кричавшим какой все таки волейболист крутой. Все девочки школы сохли по этому спортивному парню, и пускали слюни при виде потной футболке прилипающей к его рельефному животу.       Мне нравилось рисовать. Выводить черты чего-то прекрасного на простой бумаге. Я могла подарить вечную красоту предметам, в которые влюблялась с первых же секунд. Одним из таких предметов любования был всеми обожаемый Вакатоши. Его я рисовала очень часто. Пока тот был на тренировке, садилась в углу спортзала, где-нибудь там, где меня было бы сложно заметить и начинала выводить очертания этого парня. Получалось у меня совсем неплохо, даже очень хорошо. Не зря же всю жизнь рисовать училась. Не зря!       Смотря на эскизы, что я в спешку делала на уроке, краснела и потом ночью выла в подушку, считая, что он должен быть моим. Я влюблялась медленно, муторно и кропотливо объясняя своему сердцу, что не могу быть с ним, но оно не слушалось. Мой извечный проблемный орган рвался к Ушиджиме. Месяца оказалось более менее достаточно, чтобы признаться.       Я всегда была спокойной и немногословной — если и говорила, то по фактам и расставляла все точки над и. Вот и призналась прямо перед тем как он шел на тренировку. — Я люблю тебя, Вакатоши, — после этих слов, вложила абсолютно все мои работы с его портретами в чужие руки и ушла, оставляя его думать.       Быть отвергнутой я не боялась точно. Знала, наверное, что о таком и мечтать не нужно.       Тогда было светло. Я снова встречала рассвет на подоконнике, завернувшись в теплое пуховое одеяло и с открытым окном. Птицы только начинали петь. Солнце своими лучами коснулось крыш домов. Я все еще сидела на подоконнике и смотрела на нежно-розовое небо. В комнате было холодно. На полу лежало много набросков и красок. На краю стола, заваленного учебниками, тетрадями и посудой, стояла законченная картина. Она подразумевала собой то, как я видела любовь. Те краски, что я использовала были полны моих чувств, но это было только ночью, когда внутри наполнялось, а руки сами тянулись к очередному холсту из угла. Утром, все исчезало, становилось на свои места, и я больше не видела того, что видела ночью. Все чувства упархивали к солнцу, будто глупые мотыльки летящие на свет, а там в свою очередь, и погибали.       Удивительно, но Вакатоши принял мои чувства и ответил тем же. Я была счастлива.       Наши отношения были честными, каждый доверял друг другу. Он часто провожал меня до дома и даже разговаривал.       Я любила его обнимать, утыкаться в его спину и вдыхать запах постиранного белья. Мне нравился каждый сантиметр его тела: волосы, которые я могла гладить без остановки; ладони, которые лежали в моих, его губы, что я частенько кусала.       Я обожала сидеть у него на коленках, кладя голову на широкие плечи напротив и слушать музыку в наушниках. Он часто водил меня в кино, где мы оба смотрели какие-нибудь ужастики, а потом неспешно возвращались домой. На больших обеденных переменах, мы сидели на крыше школы: любовались небом, смотрели на тренировки футбольного клуба.       Я любила его, как любила рисовать. Но раскрываться мне полностью он не желал, будто боялся обжечься обо что-то. Я не спешила. Ждала.       В какой-то момент, лежа в ледяной воде с мерцающей лампой на потолке, поняла, что мы не можем больше встречаться. Ему было непривычно, и он пытался сбежать от всех навалившихся чувств. Так пусть идет. Я не держу его. Он свободен. С момента образования нашей пары, Вакатоши часто появлялся у меня дома, и я в последний раз просила его раздеться, чтобы запечатлеть на холсте его всего.       Вакатоши безропотно снял одежду, сел на кровать и замер, словно его заморозили. Глаза были тёплыми, когда они смотрели на меня, но во время того как он невольно стал натурой его глаза превратились в камень. Я ничего не видела кроме них.       По моим щекам покатились слезы. Он меня не видит. Не хочет замечать, чтобы не было больно.       Его лицо, оголенное тело, волосы на руках и ногах, а также между ними — все было на моем холсте. Абсолютно все. Грудная клетка парня была раскрыта и белые, как январский снег, кости выпирали наружу, открывая всем его внутреннюю боль и переживая. Все его чувства были переданы детально. Из него вырывались чужие заплаканные лица, руки и глаза. Глаза...Такие грустные, встревоженные чем-то далёким, непонятным мне.       Картина была закончена и передана своему истинному хозяину. Он был в непонятном восторге, но держал все в себе, как и всегда, в прочем.       Наши отношения закончились также сумбурно, как и начались. Я не плакала, просто поцеловала его напоследок, ведь потом я никогда не смогу к нему прикоснуться.