Лишь оглянусь я на Луну, Как сердце затерзают думы: «Что видишь ты? Не то же, что и я?» Но ты вдали, и только тень-советчица со мною. Твоё тепло недостижимо, Мне остаётся тихо тосковать…
Смотря объективно, это стихотворение не могло похвастать ни изяществом слога, ни глубиной смысла; в общем, оно было откровенно безвкусным. Шэнь Цинцю ещё во время прочтения нашёл несколько моментов, которые мог бы раскритиковать в пух и прах. Но настроение, чувства… Они были переданы превосходно, даже если поэт, как казалось при взгляде на этот опус, едва способен был связать слова друг с другом. С лёгкой улыбкой на губах заклинатель положил записку в свой широкий рукав, намереваясь позже оценить стихотворение и расписать свои впечатления. Он предположил, что свои изыскания ему подкинул какой-нибудь ученик, постеснявшийся попросить его о помощи напрямую. Но всё же настроение это бумагомарательство мужчине подняло, пусть за целый день неизвестный поэт к нему так и не подошёл. Быть может, он придёт позже. А сам Шэнь Цинцю раздумывал о том, не обидится ли неизвестный ученик на то, что он поделится его наработками с шиди Лю, когда они в очередной раз разделят сладости и чай.· · • • • ✤ • • • · ·
Где-то в период затишья между искажением ци Лю Цингэ и отравлением Шэнь Цинцю неисцелимым Бог Войны внезапно решил, что они с лордом Цинцзин — друзья до гроба. Властитель Байчжань стал часто наведываться на вершину Изящных Искусств и следить за новообретённым товарищем, словно обеспокоенный родитель. Это казалось милым, как ни странно. И пусть ученики пика вели себя настороженно в отношении «чужака», лорд Цинцзин стал закрывать на это глаза после первого же чаепития с шиди. Однако всё это не значило, что культиватора не раздражал Лю Цингэ. — Ты ранен. — Я всего лишь несу чайник, шиди, — раздражённо ответил Шэнь Цинцю. — Это не обеспечит мне путешествие на тот свет. В тот же миг властитель Цинцзин споткнулся, и, не будь рядом с ним быстро среагировавшего Лю Цингэ, чайник с кипятком упал бы ему на голову. Определённо, подобное не смогло бы его умертвить, но вот оставить незабываемые впечатления — вполне. — Что ж, — сказал он, пытаясь перебороть неловкость ситуации и сохранить лицо, пока Лю Цингэ продолжал удерживать его в объятиях, как трепетную деву. — В таком случае, не будет ли шиди против того, чтобы возложить заваривание чая на себя? Шэнь Цинцю сразу же пожалел о своих словах: если и было нечто, с чем Бог Войны справлялся хуже поддержания хороших манер, то это, несомненно, было искусство чайной церемонии. А потому он ослепительно улыбнулся и предложил: — Я слышал, что в городе у подножия открылась новая чайная. Шиди не будет против, если этот шисюн угостит его там?· · • • • ✤ • • • · ·
Шэнь Цинцю продолжил находить записки со стихотворениями. Они были оставлены в малозаметных местах, но с явным намерением быть найденными конкретным человеком, а именно — им. Беседы с учениками вершины не привели ни к чему, кроме появления слуха о тайном воздыхателе, который пишет безвкусные стихи, чтобы завоевать сердце горного лорда. Эта небылица настолько взволновала юные умы, что Шэнь Цинцю допустил мысль, что его тайный поэт перестанет писать стихи из-за страха стать предметом насмешек или порицания. К счастью, он ошибся. Мужчина нашёл ещё одну записку спустя семь дней после обнаружения четвёртой. Та была наскоро засунута под цинь. Этот листок был настолько скомканным, что создавалось впечатление, будто автор сильно разочаровался в своей работе и долго размышлял, стоит ли показывать её кому-то. Шэнь Цинцю не смог сдержать улыбки, читая стихотворение. Оно было таким же неотёсанно-слащавым, как и предыдущие, а столбики иероглифов «плясали» из стороны в сторону, будто поэт был настолько переполнен чувствами, что перестал следить за почерком.Подобен ты пергаменту, чернилам, которым сердце отдаёшь. А мне неловко оттого, что презираю их: Бумажки с каллиграфией без цели. Душа моя навеки затерялась среди них…
«Необычные сравнения. Да и излишне чувственно для ребёнка…» — подумал заклинатель. Расположение записки вынудило Шэнь Цинцю исключить из подозреваемых большинство учеников, ведь его цинь находился в Бамбуковой Хижине, допуск без него в которую имело очень малое количество людей. Быть может, эти стихи оставил здесь кто-то из старших учеников или адептов внутреннего круга Цинцзин? Но властитель вершины Искусств, как ни старался, не мог представить, чтобы Мин Фань, Нин Инъин или даже Ло Бинхэ смогли написать нечто подобное — их навыки в стихосложении были на порядок выше. Да и строки эти таили в себе настолько ощутимые искренность и глубину, описать которую подросток бы не смог: ему это всё ещё предстояло пережить. Нет, это определённо написано не кем-то из младших учеников. Когда Шэнь Цинцю принялся сворачивать записку в аккуратный конвертик, чтобы перечитать ту позже, его кто-то окликнул снаружи: — Шицзунь, Лю-шишу нанёс Вам визит! Мужчина распахнул дверь и солнечно улыбнулся Лю Цингэ. — Лю-шиди! — воскликнул он весёлым тоном. — Ты только погляди, как написано! Как думаешь, кто у нас такой романтик на Цинцзин? Выглядя сбитым с толку, Лю Цингэ взял у шисюна записку из рук, а затем, прочитав её содержимое, тут же скомкал пергамент в ладонях. — Нет!.. Почему ты это сделал?! Шэнь Цинцю выхватил у него мятый бумажный шарик и попытался его разгладить. — Почему ты тратишь время на настолько бездарные стихи? Мне казалось, прежде у вершины Цинцзин имелась обширная библиотека. — Не будь литературным снобом, шиди. Некоторым людям, между прочим, приходятся по вкусу все формы письма, какими бы дурными они не казались другим. Заклинатель где-то на периферии сознания вспомнил о тех далёких временах, когда сутками напролёт зависал в сети и выписывал страстные строки о том, как сильно он ненавидит тупые сюжетные ходы и не менее тупых персонажей в «Пути Гордого Бессмертного Демона», нередко переходя на личности и прописывая пару оскорблений лично для Самолёта, Стреляющего в Небо. Впрочем, тогда ещё Шэнь Юань всё равно продолжал ждать обновлений. Так что ему в срочном порядке пришлось переосмыслить те слова, которые он наговорил Лю Цингэ. Но сейчас было не подходящее время для самоанализа. — Кто вообще это написал? Шэнь Цинцю подозвал Бога Войны к себе поближе и заговорщицким шёпотом ответил: — Не имею понятия, — мужчина задумался на мгновение. — Этот шисюн находил записи по всей вершине. Я предполагаю, их оставляет кто-то из старших учеников, пытающихся уйти в любовную лирику. Лю Цингэ вёл себя как-то странно напряжённо. — Ты пытаешься отыскать этого человека? — Хм? Нет, уж точно не сейчас. На самом деле, из-за неосторожности этого шисюна на Цинцзин распространился слух, который, возможно, спугнул поэта. Хотя, если он хочет узнать моё мнение по поводу этих стихов, ему придётся прийти ко мне рано или поздно. Я в подробностях расписал собственные впечатления о предыдущих найденных стихах. Шэнь Цинцю внезапно осенило: — Лю-шиди, а ведь ты можешь мне помочь! Это будет чем-то наподобие миссии! Почерк одинаковый, пергамент — тоже. Быть может, если мы свяжемся с Шан-шиди, то сможем выйти на заказ такого же пергамента и выследить этого поэта! — До свидания, Шэнь Цинцю. Бросив эту фразу, Лю Цингэ вскочил на Ченлуань и быстро улетел, оставив сбитого с толку Шэнь Цинцю стоять на пороге собственной хижины.***
После этого Шэнь Цинцю не слышал ничего о Лю Цингэ несколько дней. Поначалу он даже решил, что глава школы дал повелителю Байчжань срочное задание, из-за которого тот был вынужден сорваться с места, не прощаясь. Но разговор с Юэ Цинъюанем развеял это заблуждение и заставил задуматься над причинами, по которым его могут игнорировать. Он отвык от одиночества. Несколько раз на дню заклинатель поворачивался направо, чтобы сказать что-то человеку, которого не было подле него. Шэнь Цинцю даже не осознавал, настолько присутствие Лю Цингэ стало обыденным, пока тот резко не исчез из его повседневной жизни. А хуже всего было то, что мужчина скучал по лорду вершины Сотни Сражений. Тоска по чужому присутствию явно не была тем чувством, которое ему доводилось испытывать в отношении тех, с кем он был близок. Тем не менее, это было так: Шэнь Цинцю скучал. Скучал по ужасному чаю и неспособности собеседника понимать какую-либо из его шуток. Скучал по дурацкой родинке под глазом Лю Цингэ и непроходящему желанию коснуться идеальной кожи Бога Войны или даже поцеловать ту самую родинку при встрече. Шэнь Цинцю судорожно вздохнул от этой мысли и того осознания, которое она принесла. «Демон его подери, да я сам недалеко от того, чтобы оставлять послания на вершине Байчжань». Впрочем, мужчина оказался для этого слишком трусливым, а потому тянул целую неделю, мучаясь***
Но пусть Лю Цингэ и отправил ответ на письмо Шэнь Цинцю, мужчина не простил его за долгое игнорирование. Вместо этого он отправился на вершину Байчжань, чтобы высказать своему дорогому шиди всё, что думает об этой ситуации, не стесняя себя в выражениях. Шэнь Цинцю остановился у входа в аскетично обустроенный домик горного лорда Байчжань, мысленно репетируя свою запальчивую речь, когда услышал изнутри: — Нет, это глупо… Я не могу сравнить его глаза с листвой… Шэнь Цинцю замер. Неужели?.. Тогдашняя реакция Лю Цингэ на просьбу о помощи в поисках поэта была странной, но заклинатель отмахнулся от неё, как от чего-то несущественного. Но предположение о том, что именно Лю Цингэ — тайный поэт, имело под собой основание: его отказы на предложения встреч с Шэнь Цинцю во время появления записок на Цинцзин создавали благодатную почву для укрепления подобного мнения. Да и сами стихи. То настроение, которое передавал лирический герой, отражало личность Лю Цингэ: чистоту помыслов, отвагу, беззаботность. Также стиль и качество стихов наталкивают на мысли, что, хоть написавший их не был мастером этого дела, но хорошо знаком с основами искусства стихосложения. А Лю Цингэ пусть и воин, но происходит родом из благородной семьи и обучался до поступления в Цанцюн как юный господин. Шэнь Цинцю внезапно представил своего шиди непоседливым ребёнком, который под аккомпанемент собственного недовольного фырчания практикует каллиграфию. Это выглядело слишком мило. Из омута фантазии мужчину вырвал страдальческий вздох. — Тогда уж легче признаться в чувствах с глазу на глаз. Ему ведь нравятся эти вирши лишь из-за загадки личности автора, — пробормотал Лю Цингэ. — Я просто должен прекратить, пока не дошёл до этого дурацкого сравнения глаз с листьями. — Прошу, не надо! Лю Цингэ в шоке уставился на старшего, и Шэнь Цинцю проклял себя за то, как невовремя это произошло. Так что он решил просто отпустить ситуацию и, зайдя в комнату, сел рядом с шиди. — Лю-шиди, — сказал мужчина со всей серьёзностью, на которую был способен. — Прошу, не прекращай оставлять стихи на моей вершине. Я… Я хотел бы услышать от тебя слова о твоих чувствах, но… Эти стихи… Они прекрасны. Изящный. Шэнь Цинцю — знаменитый учёный и писатель, и всё, что бы тот не делал, было изысканным и элегантным. Неудивительно, что Лю Цингэ решил прибегнуть к написанию стихов, не рассчитывая на то, что простые слова смогут найти отклик в сердце настолько возвышенного человека. Мысленно костеря себя на чём свет стоит, Бог Войны нежно взял руки Шэнь Цинцю в свои ладони и трепетно поцеловал каждую костяшку. — Этого достаточно, чтобы шисюн осознал всю глубину моих чувств, или он желает ещё одно стихотворение? Покраснев, Шэнь Цинцю выдернул руки из чужой ласковой хватки и хлопнул Лю Цингэ по плечу. — Какое бесстыдство!.. Шиди Лю, ты должен предупреждать меня заранее, прежде чем вытворять нечто подобное! А если бы слабое сердце этого старика не выдержало?! — В таком случае, моя любовь стала бы средством воскрешения, — невозмутимо ответил Лю Цингэ. Шэнь Цинцю фыркнул, а затем придвинул шиди ближе к себе, чтобы самому поцеловать его. Прикосновение губ пришлось Богу Войны в челюсть; сердце властителя Цинцзин затрепетало от подобной близости — он искренне наслаждался этим чувством. Шэнь Цинцю провёл прохладным кончиком носа по шее Лю Цингэ и, добравшись до кадыка, оставил там второй поцелуй. — Благодарю за стихи, — сказал тихо он. — Они навсегда останутся сокровищем моего сердца. Лю Цингэ посадил мужчину к себе на колени и сжал того в объятиях. — Не стоит благодарности.***
На следующий день, придя на тренировочную площадку, каждый ученик вершины Байчжань мог лицезреть прикреплённый к столбу ножом клочок пергамента. Это была записка, адресованная Лю Цингэ и написанная легко узнаваемым превосходным почерком.Не ведаю я, что зовут все любовью: Слова похвалы ли, признанья красы. Не ведаю я также тайн настроенья, Что к фразам бездушным пристрастье питает. Будь это любовью, — не желал бы вовек. Лишь сердцем своим я надежду лелею, Что любовь в твоём вздохе и в гласе, в борьбе. Любовь — это светоч немого ученья. Любовь — это радость успеха юнца, Счастье первой и трудной победы. Будь чувство то жестом, — ему грош цена, Ведь то словно ветер: неуловимо.