шрамы

Скарамучча… неужели Нахида была права, и он действительно не может теперь называть его так? Итэр кусает немного обветренные губы и косится на бывшего предвестника, сидящего рядом с ним на кровати и буквально излучающего напряжение. Он едва слышно сопит, сжимает пальцами тонкое покрывало и буравит взглядом кружку со змеиной настойкой, которую сюда притащила Паймон, очевидно, будучи не в курсе, что это алкоголь. Итэр негромко кашляет. Сейчас она улетела, — сказала, что хочет прогуляться с Нилу и вообще осмотреть вечерний город побольше — а Итэр снял комнату в гостинице недалеко от «Ламбады», чудом притащил сюда Скарамуччу и теперь… сидит, не зная, какого чёрта он вообще делает. — Ты хотел поговорить? Вздрогнув, Итэр поворачивается боком и встречается своим встревоженным взглядом с насмешливыми, но, тем не менее, тоже обеспокоенным — где-то совсем глубоко внутри. — Да… нет, — он передёргивает плечами и моргает. — Просто… — Просто что? Голос Скарамуччи звучит сухо, и Итэр чувствует, как в груди неприятно покалывает, а шея потеет, потому что он совершенно не знает продолжения фразы, начавшейся с этого жалкого «просто». Он в принципе не знает и не понимает всего, связанного с его отношением к бывшему предвестнику, после событий последних нескольких дней, но… как будто об этом можно так легко сказать. Итэр ёрзает на месте и — «Верить в это не хочу» — даже немного завидует Паймон, которая сейчас наверняка объедается тахчином в обществе до зубовного скрежета миленькой Нилу, на поведение которой Итэру в большинстве случаев очень хочется только раздражённо закатить глаза. Она не плохая, нет. Отличная танцовщица, любящая своих друзей, добрая… симпатичная. У неё длинные мягкие волосы редкого для Сумеру цвета, белоснежная кожа, — «Нужно будет выяснить, каким кремом от загара она пользуется» — по-детски наивные огромные глаза, удивлённо взирающие на мир. Итэр знает, что тому жонглёру из театра нравятся такие, но он… он предпочитает других. Острых на язык, с изощрённым мышлением, немного загадочных, по-своему притягательных, красивых и, возможно, — только возможно! — немного высокомерных и носящих очень забавные шляпы с широкими полями. А ещё тех, кому нужна помощь. — Ты так и собираешься молчать? Если да, не хочу тратить больше время здесь, у меня есть дела поважнее. …Во всяком случае Итэр вроде как уверен, что предпочитает. — Нет, постой, — горло словно сдавливает, из-за чего звук выходит низким и хрипловатым. Скарамучча вздрагивает. Замирает. Медленно-медленно оборачивается, впиваясь в путешественника ярко-синими глазами. Теперь там плещутся смутное раздражение и… что-то крайне непонятное для Итэра. Быть может, просто не желанное им понимать? — Я… я позвал тебя, — голос путешественника становится твёрже, а сам он встаёт с кровати, подходя к Скарамучче. Тот невольно отшатывается, а Итэр вновь чувствует, как колет в груди — «Там что, чёртов песок?». — Чтобы поговорить. Спросить. Бровь Скарамуччи незамедлительно взлетает вверх, ясно давая понять, что её хозяин думает об ораторских способностях путешественника, но изо рта не вылетает ни звука. Что ж, видимо, бывший предвестник относится к нему на пару градусов теплее, чем остальным окружающим. Это немного приободряет, и Итэр допускает ещё одну до дрожи приятную мысль-вопрос: «Все с чего-то начинают, правда?» — О чём? — терпеливо интересуется Скарамучча и сдвигает брови. Обычно его хмурого все боятся, мечтая в такие моменты оказаться на другом конце Тейвата, а Итэр — бесстрашный или просто ненормальный — хочет подойти ближе и аккуратно разгладить подушечками тонких пальцев морщинки, вызвать на лице Скарамуччи хотя бы самую маленькую улыбку-солнце. Ему приходится одёрнуть себя, чтобы не сотворить подобное прямо сейчас, когда Скарамучча только едва-едва и очень осторожно раскрылся, в глубине души напоминая маленького, взъерошенного и испуганного птенца. Итэр натягивает на лицо маску дружелюбного спокойствия. — Хотел узнать, как ты себя чувствуешь, — немного нараспев произносит он, качаясь на носочках, — как твои… раны? Признаться честно, Итэру хочется сказать именно шрамы, но он, будучи неплохим эмпатом, заменяет слово, понимая, какое значение оно несёт, особенно для Скарамуччи. Ему совсем не хочется грубо выдирать сердце того наружу, сжимая в руках и кричаще вопрошая о том, почему ему плохо. Итэр… Итэр никогда так не сделает, поэтому он немного смущённо улыбается и начинает с простого, того, что Скарамучча получил относительно недавно, того, что можно аккуратно обработать спиртом и замотать, вылечить почти по щелчку пальцев, если сравнивать с остальным. — Ты… — лицо Скарамуччи немного темнеет, брови сводятся к переносице сильнее. Итэр взволнованно сжимает пальцы, — почему спрашиваешь об этом? — Я беспокоюсь, — кадык дёргается, и теперь помимо шеи потеют ещё и ладони. Итэр дрожит, почти незаметно, и отчаянно вглядывается в вытягивающееся лицо Скарамуччи. Тот немного отступает. Открывает и закрывает рот, видимо, желая язвительно отшутиться по привычке, но не выходит. В комнате повисает тяжёлое молчание, и Итэр готов поклясться, что слышит, как бешено стучат два сердца. Пальцы начинают дрожать. — Беспокоишься? — голос Скарамуччи, нарочито холодный и отчего-то выше обычного, звенит, а сам он поджимает губы. — Очаровательная шутка. — Это не шутка, — взгляд Итэра становится более мрачным, и теперь уже на его лице появляются морщинки. — Это правда. Может, мы и были врагами долгое время, но сейчас нет. Ты сам сказал, что… даже будешь помогать мне. Иногда. Итэр кусает губы и пытается выловить хотя бы одну эмоцию на каменном лице Скарамуччи. — …А значит, ты вроде как мой… союзник. И… и мне не всё равно на тебя, и… — путешественник понимает, что какого-то чёрта его голос вот-вот задрожит, а колоть начнёт не только в груди, но и глазах, а потому как можно быстрее спешит перевести всё из сентиментального в более деловое русло: — Если ты будешь в плохом состоянии, то не сможешь нормально исполнять свои новые обязанности! — почти твёрдо, почти не сорвавшись на крик заканчивает предложение Итэр и немного загнанно дышит, неотрывно глядя на Скарамуччу. Тот задумчиво жуёт губу. Спустя секунды своего отчаянного монолога Итэр понимает, что оплошал — в конце концов бывший предвестник мог легко заявить, что лучше обратиться за помощью к врачам в случае надобности, что сам прекрасно разбирается в медицине, что… Ох, Архонты, это ведь был Скарамучча — с его-то длинными языком он мог придумать любой ответ, который будет невозможно парировать. Итэр уныло вздыхает и переступает с ноги на ноги. Оплошал. — Хорошо, — неожиданно произносит Скарамучча непривычным голосом: мягким, спокойным. Он бросает мимолётный взгляд на поднявшего голову путешественника, в чьих глазах плескались неверие и надежда одновременно, и едва слышно усмехается, опускаясь на кровать. — Только учти, будешь так медлить, я уйду и проверюсь у кого-нибудь другого. Акцент на последнем слове заставляет Итэра вздрогнуть, и он спешит подойти к шкафчику рядом с кроватью, где лежал его рюкзак, а там — небольшая аптечка, новенькая, купленная буквально вчера в Порт-Ормосе. Там Паймон кружилась в воздухе не хуже цицинов, восторженно тыкая пальчиком в товары из «Викалы Фундук», а потом настояла на том, чтобы заглянуть в таверну Джафара и выпить вкуснейшего кофе. Было жарко, влажно, шумно, а ещё сильно пахло стрит-фудом, настолько острым, что Итэр, оставив Паймон за столиком на улице, бросился куда подальше, ища спасительную тень. Он не обращал внимания ни на оклики сзади, ни на восторженные ахи, — «Эй, это же тот самый путешественник!» — а спустя пять минут обнаружил себя в какой-то подворотне, где было как раз то, чего Итэр так отчаянно жаждал: тишина, прохлада и… странный магазинчик, надпись которого почти стёрлась напрочь. Итэр тогда помялся пару секунд, но потом всё же вошёл внутрь, выяснив, что торговали здесь редкими товарами для путешествий. Вспоминая Дори и её полулегальный бизнес, он предпочёл не уточнять, вместо этого купив сразу же приглянувшуюся ему аптечку, — давно было пора это сделать. … — Сними одежду, пожалуйста, — бормочет Итэр и щёлкает замком, прежде чем откинуть крышку. Скарамучча в изумлении смотрит на него. Хлопает глазами. — Что, прости? Вздрогнув и едва не грохнувшись на пол, Итэр чувствует, как стремительно алеют его уши, и торопливо машет руками: — Я… Я имею в виду только шорты и кофты! Это просто необходимо для… — он нервно ерошит волосы, пытаясь объяснить, но потом ловит снисходительно-насмешливый взгляд Скарамуччи и что-то бурчит себе под нос, доставая ватку, спирт и ещё кое-какие медицинские вещички, прежде чем усесться на кровать рядом с бывшим предвестником. Тот уже успел снять с себя всё необходимое и теперь скрестил руки на груди, силясь казаться как можно увереннее. Во всяком случае выглядит это именно так. — Шляпу тоже можно временно убрать, — тихо фыркает путешественник, а Скарамучча закатывает глаза, но никак не комментирует, просто выполняя очередную просьбу. Итэр подсаживается немного ближе — достаточно, чтобы почувствовать запах цедры и сладковатых цветов падисара, но всё же не настолько, чтобы, например, спокойно коснуться своими пальцами чужих, по-прежнему нервно сжимающих простынь. Итэр глубоко вдыхает и выдыхает, а после обмакивает ватку в спирт и осторожно прикасается к одной из свежих ран на груди, намеренно не обращая внимания на тонкие рубцы. Сверху тотчас слышится сдавленное шипение сквозь зубы, но Скарамучча не отталкивает, а лишь немного откидывается на руки, тяжело дыша. Пожалуй, это единственное, что нарушает тишину в комнате, но Итэр всё равно не слышит — уши словно ватой набиты, руки совсем чуть-чуть подрагивают, а собственное сердце стучит всё быстрее, но теперь где-то совсем далеко. Он осторожно обрабатывает раны, клеит пластыри, накладывает повязки, где нужно, и очень старается не поднимать голову, словно боясь, что Скарамучча прочтёт все его мысли и чувства как открытую книгу. Ватка скользит, Скарамучча дышит… и неожиданно громко болезненно вскрикивает, корчась и дёргаясь, — Итэр резко поднимает голову и всё же сталкивается взглядами с бывшим предвестником. Замирает. Изучает. — Ты задел там, где ещё… Ах, да неважно, — губы Скарамуччи кривятся, глаза щурятся. — Тебе следует быть аккуратнее, придурок, если решил уж поиграть в доктора. В другой раз Итэр, скорее всего, как-нибудь да ответил бы на оскорбление, ввязавшись в спор, но в этом раз он молчит, в упор смотрит на визави, не моргая. Он знает — у всех кукол бездушные круглые глаза, такие, будто они с удивлением смотрят на мир вокруг, жестковатые волосы и идеальная фарфоровая кожа, гладкая, полностью чистая, как и их душа. Скарамучча тоже кукла. Но у него не до конца зажившие раны, маленькие белёсые шрамы по всему телу, пряди шелковистые, мягкие, а в глазах насмешка, умело скрывающая многолетнюю боль. Итэр особенно хорошо убеждается в этом, когда касается своим горячим лбом чужого прохладного, осторожно обхватывает изящные пальцы и видит, как расширяются зрачки, бегает взгляд, а пушистые ресницы подрагивают, кажется, смахивая непрошеную слезу. — Что ты… — Было больно? — тихо роняет Итэр, и Скарамучча напрягается всем телом. — Прости, мне очень жаль. Я совсем не хотел этого. Обещаю быть аккуратнее. Скарамучча молчит некоторое время, и Итэр слышит его тяжёлое дыхание, слышит, как короткие ногти скребут простынь. Как отчаянно стучит кукольное сердце. — Уж постарайся. Путешественник немного распахивает глаза, бросая мимолётный, ещё один неверящий взгляд на Скарамуччу, и, шумно сглотнув, принимается за свою работу с ещё большим усердием, стараясь быть лучше. Тишина вновь повисает в комнате, и в этот раз кажется Итэру гораздо более тяжёлой — совсем как воздух среди песчаных барханов, по которым они, кажется, бродили совсем недавно, силясь вместе с пустынниками вытащить непутёвого учёного из передряги. Спустя десять минут Итэр не выдерживает. — Почему ты никогда не обрабатываешь свои раны… шрамы? — прямо спрашивает он, смело посмотрев на бывшего предвестника. — Почему мучаешься от боли, ждёшь, пока они станут рубцами на теле, почему тебе это так?.. — Это отрезвляет, — коротко отвечает Скарамучча и улыбается, болезненно, криво, почти безумно, — и помогает… — В чём? — Немного почувствовать себя человеком. Ненадолго. Пока страдания свежи, — его голос становится совсем тихим, а синие глаза будто стекленеют, в то время как Итэр стремительно бледнеет. «Архонты…» — Когда я был на Татарасуне, — неожиданно произнёс Скарамучча, поджав губы, — люди считали меня за своего. Было… весело, — последнее слово он выдавливает из себя неохотно. — Мы много бегали по скалистым берегам, плескались в воде, добывали руду. Я играл с детьми в арсенале — это пещера, расположенная под островом, недалеко от печи Микагэ. В те времена… — он ненадолго замолчал, подбирая слова для своей внезапно откровенной речи, — я чувствовал себя почти человеком. Я почти испытывал радость, боль и прочее. Спустя время это забылось, но относительно недавно, особенно после всего случившегося мне захотелось попробовать снова побыть… таким. «…Человеком», — закачивает про себя с Итэром и прикрывает глаза — Скарамучча терпеть не может сочувствие. Некоторое время они вновь молчат, будто пытаются разобраться с собственными спутанными мыслями и вслушиваются в чужое дыхание, но меньше, чем через минуту, путешественник приходит в себя, с содроганием думая о том, что Скарамуччу вполне могут охватить воспоминания сейчас, и его глаза снова станут, как несколько мгновений назад — стеклянными. Безжизненными. Будто прошлое сначала обливает горечью, разъедая сердце, а затем высушивает до дна, лишая всего. — Ск… Ты… необязательно должен испытывать боль, — с трудом выговаривает Итэр, закусив губу, и с надеждой смотрит на бывшего предвестника. — Вот как? — горько усмехнувшись, он скрещивает руки на оголённой груди и пронизывающе смотрит на Итэра. — Предлагаешь мне радость? Счастье? Ты серьёзно считаешь, что я сейчас способен на это? — издевательски тянет Скарамучча, вздёрнув бровь. После всего… после всего, что было, это стало лишь глупой детской мечтой и тёплым полустёртым воспоминанием длинною в тысячи лет. Не может. — Люди могут чувствовать разными способами… — немного неуверенно говорит Итэр, чувствуя нарастающее нервное напряжение, — я могу… Во рту неожиданно пересыхает, а щёки вспыхивают, становясь цвета спелых яблок, растущих у Сидорового озера. Что он может? В голове проносится миллион мыслей — пристойных и не очень — о том, как можно испытывать эмоции, и Итэр теряется, не зная, с чего начать, но в то же время понимает, что стоит промедлить — и разрушится хрупкий момент, и они вновь отдаляться друг друга, когда только-только приблизись. Нет, этого допускать было нельзя. Ни в коем случае. Поэтому Итэр, как учил его Альбедо, объясняя основные принципы работы алхимического верстака, решает начать с простого: откладывает ватку, бинты и мази в сторону, двигается к Скарамучче непозволительно близко. Тот подозрительно косится на него. Молчит. — …Я могу попробовать показать тебе. Заново научить чувствовать не боль. Сейчас. — И что же ты предлагаешь? — напряжённо-насмешливо интересуется Скарамучча, по-прежнему держа руки скрещёнными, словно пытаясь защитить бледную грудь и хрупкие рёбра. — Будешь читать лекции? Воспевать, как прекрасна жизнь? А может, попробуешь, как Нахида, загадочно подмигивать и… — Нет, — обрывает его Итэр и улыбается — непривычно смущённо и хитро одновременно, так, что Скарамучча даже замолкает. — Другое. Но обещаю, тебе… понравится. — Понравится, — эхом повторяет Скарамучча и смотрит на него — тоже по-новому, тоже необычно. Итэру нравится. — Что ж, тогда… порази меня, о, великий путешественник. Теперь у Итэра вспыхивают не только щёки, но как будто его это останавливает — он тянется к Скарамучче, обхватывает крепкими пальцами узкие плечи и валит его на кровать, нависая. На мгновение в глазах бывшего предвестника мелькает лёгкий испуг, однако он старается затмить его, вздёргивая подбородок и поджимая губы. Впрочем, Итэру сейчас нет дела до уверенности — у него самого подрагивают руки, а глаза жадно и взволнованно шарят по стройному сильному телу, в то время как разум пребывает в ступоре. Наконец, спустя почти тридцать секунд, Итэр шумно сглатывает и наклоняется к чужой бледной шее, касаясь чуть обветренными тёплыми губами бьющейся фиолетовой жилки, прихватывая её. Скарамучча замирает. Дышит, рвано и судорожно, пока сердце заходится уж в совсем бешеном ритме. Кусает губы. — Твоя кожа точно шёлк, — неожиданно, а ещё невероятно нежно и тихо произносит Итэр, тонко улыбаясь, — гладкая и приятная на ощупь. Губы скользят чуть ниже, в то время как Скарамучча до побеления пальцев цепляется за жалобно трещащие под таким напором простыни и хватает ртом воздух, видимо, силясь что-то сказать, но пока что будучи не в силах. — Ты, — всё же хрипит он, когда Итэр почти доходит до первого ребра, — почему говоришь так. Она же… — В шрамах? Конечно, — путешественник болезненно улыбается и коротко лижет одно из них, вызывая крупную дрожь, после чего приподнимается, — как у человека. Однако это не мешает ей быть восхитительной. — Скарамучча вскидывает на него полный недоверия взгляд, а Итэр неожиданно тушуется и краснеет, едва слышно добавляя: — Для меня во всяком случае. Зрачки Скарамуччи расширяются до невероятных размеров — кажется, он действительно в шоке, — а Итэр припадает к выпирающим рёбрам, спускается вниз, мягко целуя каждое, иногда прикусывает нежную кожу, несильно помечая и тотчас зализывая. «Сладкий». Бывший предвестник мечется чаще, активнее, и Итэру приходится положить горячие шероховатые ладони на узкие бёдра, прижать к несчастно поскрипывающей кровати, чтобы хоть немного утихомирить. — Да тише, тише же… — севшим голосом просит он, чувствуя, как внутри разгорается пожар, и понимая, что может лишь отсрочить его, но точно не потушить. Стены в комнате тонкие, — Итэр не видит смысла снимать дорогую на несколько дней — и должно быть, не ушедшие гулять соседи сейчас вслушиваются в их вздохи и шуршание, однако эта мысль быстро улетучивается — Скарамучча метко и беспощадно выбивает её из Итэра своим первым несдержанным стоном, оглушая и заставляя всё вокруг застыть. Для путешественника весь мир сужается до тяжело дышащего бывшего предвестника под ним, так и сверкающего своими невозможными синими, как небо над Мондштадтом и инадзумское море, глазами. Хочется выдохнуть рваное «Скарамучча» или «Куникудзуши» в конце концов, но внезапно осознание накрывает — человек, лежащий перед ним, действительно больше не является ни тем, ни другим. Он — объединение этих имён, старых ран, шрамов, чувств и воспоминаний с добавлением чего-то нового, волшебного, сладко-острого, нежного, но сильного и ослепительного, свободного. У Итэра вновь пересыхает в горле, и он бессознательно облизывает губы, прежде чем провести самым кончиком языка по линии ниже пупка, бесстыдно дразнясь. — Ах… ты!.. — Скарамуччу подкидывает на кровати, и он выгибается в спине до хруста, упираясь маленькими изящными пятками в матрас, всхлипывая. Теперь стонет, отчаянно и даже немного болезненно, Итэр, упираясь взмокшим лбом во внутреннюю сторону бедра и едва слышно шепча: — Бездна тебя раздери, ты что, хочешь, чтобы я вообще перестал себя контролировать?.. Сверху доносится хриплый смешок. Путешественник поднимает взгляд, замечая слабо, лукаво улыбающегося Скарамуччу, то и дело ехидно посматривающего на него из-под опущенных ресниц. Распахивает глаза. — Ха? А мне казалось ты уже, — Скарамучча дразнится, но его взгляд стал другим. Словно… словно жизнь начинала загораться мелкими вспышками, пока неуверенными, но всё же. — Итэр. Путешественник крупно вздрагивает. Сжимает пальцами бёдра бывшего предвестника, задыхается. Это первый раз. Грёбанный первый раз, когда Скарамучча назвал его по имени, и Итэр, честно говоря, совершено в растерянности — он уже давно уяснил, что во многих культурах Тейвата имя считается чем-то крайне личным, из-за чего очень многие обращались к нему «Путешественник» или «Господин Путешественник», но… но не Итэр. Только близкие друзья, только они, а тут… Скарамучча со своими дерзкими ухмылочками и глубокими, затягивающими глазами. «Бездна…» — Просто заткнись, ради всего святого, — хрипло выдыхает Итэр, дрожа и спускаясь чуть ниже. Засранец Скарамучча и не думает прекращать тихо паскудно хихикать над ним, иногда прерываясь на томные вздохи, так что путешественник решает покончить с этим — спустя несколько мгновений узкая изящная спина выгибается, а Итэр почти полностью берёт в рот не слишком большой член, облизывает юрким кончиком языка головку, сжимает щёки, пока Скарамучча под ним не издаёт ни одного звука за исключением сиплого прерывистого дыхания. Кажется, в таких ситуациях обычно начинают вскрикивать от удовольствия, безудержно стонать и молить о большем, — если верить тем романам из личной библиотеки Лизы — однако Скарамучча будто потерял способность выдавать связные и не очень мысли с концами. Удар добротного молота по крепкой наковальне — вот с чем может сравниться то обрушение потока эмоций на успевшего подзабыть их Скараммучу. И он не может — просто не может — справиться с этим. Задыхается уже по-настоящему, не в силах даже моргнуть — Итэр чувствует это, и тихо рычит, пуская вибрацию по чужому возбуждению, а затем начинает двигать головой, то вбирая, то выпуская из себя член, облизывая, нежно целуя и иногда даже потираясь тёплой щекой, — пытается одновременно заставить сойти Скарамуччу с ума и вернуть здравый смысл вместе с обычными человеческими чувствами. «Да, вот так… Вот так. Чувствуй, пожалуйста, проникнись каждой секундой». Чувствуй. …Их обоих не хватает надолго. В один момент Итэр просто на периферии сознания улавливает болезненный, но в то же время полный облегчения вой, похожий на тот, что он услышал, когда к Скарамучче вернулось его истинное «я», ощущает привкус спермы на языке, закашливается, а в следующее мгновение кончает прямо в штаны, даже не прикоснувшись к себе. «Хорошо… плохо… хорошо». Он теряется в пространстве, беспомощно вздрагивая и взмахивая руками, в то время как туман укутывает мысли сильнее, и Итэру совсем не хочется ни о чём думать: ни о Паймон с Нилу, ни о завтрашнем дне, ни даже о собственном неудобстве из-за намокших штанов и белья. Он просто подползает к вырубившемуся от такого большого количества впечатлений Скарамучче, обессиленно плюхаются рядом, утыкаясь носом с острую оголённую ключицу. Вдыхает. Нос щекочет запах белого перца. А ещё травы наку, свежести после весенней грозы, вулканического стекла и… своеволия, которое кажется новым и непривычным, будто только что нанесли. Итэр жмурится. Улыбается. «…Кажется, Нахида была права».