Сладкий голос в темноте

Первый раз Борис слышит шепот в раннем апреле. Прислушивается - не понять - то ли молитвы, то ли проклятья, но голос, едва уловимый в темноте и тишине кельи гипнотизирует. Борис говорит тихо: - Эй? И голос тут же исчезает, как будто растворяется в дрожащей морозной апрельской ночи. В следующий раз он слышит его в конце мая. Ставни закрыты - не пропускают и крупинки света. Пахнет в воздухе цветами и сладостью. Он просыпается с быстро колотящимся сердцем и сначала не может понять ни где он, ни кто он. Голос раздается будто из угла кельи. А будто бы и отовсюду. Хриплый, обволакивающий, вливается медом ему в уши. Слов не разобрать толком. Борис вслушивается, закрывает бесполезные глаза. - .. красивый. Волосы нежные стремятся рекой, хочется зарыться в них потянуть на себя, губы такие - так бы и впился зубами, чтобы покраснели, налились кровью, открылись на вдохе. Шею бы покрыть поцелуями, оставить следы, чтобы все знали - мое. Больше ничье. Поймать в глазах этих глубоких не отчаяние, не веру, а страсть, нежность. Снять все тряпки, скользнуть руками по талии. Мокрыми поцелуями спускаться бы по груди, зубами соски царапнуть. Чтобы вскрикнул хрипло, чтобы пальцами своими в волосы вплелся, притягивая и отталкивая одновременно. Гладить кожу, идеальную, скрываемую черными одеждами. Прижимать к себе до стонов нежных. Пальцами скользнуть ниже, стянуть белье ненужное. Поймать губами все слова, все возражения и обвить ладный крепкий член пальцами. Крепко, так, чтобы любые слова в горле застревали, да стонами вырывались.. Из горла и правда вырывается тихий стон. Борис глаза распахивает, а голос сразу замолкает. Но слышится в этой тишине что-то довольное. Сытое. Как будто мурчит в темноте дикий зверь. Утром, распахнув ставни, Борис осматривает комнату. Все как всегда. Одежда аккуратно на стуле сложена. Стол заставлен книгами да бумагами. При свете дня думает: приснилось. Мысли срамные одолевают. В тишине и в молитве проводит времени больше. Чтобы не думать, забыть, как будто кипятком от этих слов ошпарило. Будто и вправду чувствовал все. Как хотелось вспомнить о земном, себя коснуться, слушая этот гипнотизирующий голос. Борис за любое дело хватается, но из головы выкинуть не может. Голос ночью не возвращается и следующей ночью тоже. Днем в делах и заботах удается его из головы выкинуть. Да только ночью не выходит. Руки тянутся себя коснуться, вспомнить каждое слово. Приходится стискивать зубы и зажмуриваться, мысли из головы выгоняя. Через неделю удается чуть забыться. Ложится спать Борис спокойно. Запирает ставни, гасит лампу, укладывается. Только сон не идет - ночь уже летняя, горячая. Давит духотой да сладким запахом скошенной травы под окном. Он вытягивается на постели. Одеяло в сторону отбрасывает. От голоса его как кипятком окатывает. - Схватить бы тебя крепко, так, чтобы ты вздрогнул. Прижать к себе. Руки держать в захвате, чтобы не дернулся, только стонал от поцелуев да просил “еще”. Оставлять поцелуи сладкие на губах, на щеках, на веках дрожащих. Гладить щеки, шею, ключицы. По бедрам вести, нежно ногтями царапая. Смотреть, как ты вздрагиваешь, как горло сжимается, стараясь лишнего звука не выпустить. Как натягивает твой член ткань белья, как ты жмешься, потереться пытаясь. Как распаляет тебя от каждого движения все больше, как ты сдержаться не можешь, как шепчешь: “Возьми, хватит издеваться”. Как стонешь глубоко, как руку отпущенную закусываешь, чтобы твой позор в соседних кельях не услышали. Как вырывается стонами тяжелое дыхание. Как ты просишь кончить. Как пальцами в спину впиваешься. Как лежишь потом расхристанный, залюбленный. Как растирая сперму по своей груди проводишь. Борис вскакивает, тяжело дыша. Шепчет яростно: - Кто здесь?! Но тьма ему не отвечает, только кажется ему, что она смотрит. Поглощает его тело и душу полностью. Ночью заснуть не удается. К Василию в келью Борис просится несмело. Но у того единственного стоит вторая пустая кровать. Думает, что объясняться придется долго. Да и откажут ему - не пять лет ведь, голосов в темноте бояться. Но Василий смотрит просто, видит наверное синяки под глазами да общий вид усталый, и соглашается. Помогает книги собрать и свои на столе сдвигает. Говорит сурово: - Располагайся. Да по своим делам уходит. Борис думает, что больше его голос срамными мыслями заражать не сможет. Да кажется, поздно. Вечером, готовясь ко сну, Василий снимает одежду. Крепкая спина, мышцы бугрятся. Он сильнее всех здесь, не просто так братья ему в рот заглядывают. И мысль вкрадчивым ночным голосом проскакивает: “Прижаться бы к этой спине, или чтобы он тебя к кровати прижал”. Борис головой мотает, да ныряет под одеяло. Закрываясь им от внешнего, от мирского. Василий гасит лампу. Келья погружается в темноту. Голос его не преследует ни в эту ночь, ни в следующую. Но на третью ночь глаза его распахиваются, когда он чувствует широкую ладонь, его член оглаживающую. Дергает руками - оттолкнуть, отодвинуть. Да руки держит кто-то крепко. Хочет дернуться, крикнуть, но голос ему шепчет прямо в ухо, обдает влажным дыханием. - Разбудить кого-то хочешь, чтобы посмотрел? Чтобы увидел тебя - бессильного, распластанного. И наслаждающегося этим. Смотри как у тебя стоит крепко. Рука снова гладит по члену сквозь белье. И Борис глотает стон, нет, не хочет он, чтобы кто-то видел. Челюсти сжимает крепко, в уголках глаз чувствует слезы от беспомощности, но кажется остальному телу все равно. Он как будто полыхает, подается на встречу руке. Контроль теряет, ерзает по кровати. Голос тягуче шепчет: - Проси.. Борис чувствует чужие губы, которые мочки уха касаются. Чувствует, как влажный язык по ушной раковине скользит. Как зубы чуть царапают и прихватывают. Вздрагивает всем телом, упрямо губы сжимает. Голос только усмехается - выдыхает прямо в ухо, разгоняет мурашки по всему телу. И скользит рукой, белье стягивая. Пальцем по члену проводит нежно. Борис и хочет потянуться за ним, да не может. Голос снова шепчет, поцелуями шею терзая: - Проси.. И Борис сдается, выдыхает чуть слышно: - Пожалуйста… Сам не знает, о чем просит, страшно ему, что сказать заставят, признать все мысли свои срамные. Но голос сжаливается. Горячие пальцы член обхватывают крепко. Водят вверх и вниз. Головку гладят нежно. И от этой нежности и крепкости руки его снова в дрожь бросает. - Какой ты.. Голос на хрип сбивается, а Борис чувствует чужой член, что прямо ему в бедро упирается. От этого его только больше кроет. Размазывает всего. Он несмело трется ближе. Слышит стон в самое ухо. Сам в ответ стонет. Губы прикусывает. - Хороший мой, нежный, правильный. Давай, не зажимайся, красивый мой. Борису от этого голоса рыдать хочется, он губы раскрывает, чтобы попросить: “Хватит, перестань. Зачем ты меня мучаешь?” Но сказать ничего не успевает. К нему чужие губы прижимаются, язык скользит внутрь, раздвигает губы. Стон сам собой срывается, исчезает в плену чужого рта. Он бедрами дергает, чувствует, что на грани. Поцелуй тяжелый такой, будто поглощает душу его. Как будто его сама тьма этим теплыми губами целует. Дрожит весь, как в бреду. Губы сладкие перестают терзать его, опускаются ниже, царапают друг о друга подбородки. Приникают к шее, там, где бьется пульс заполошный. Нежно сначала целуют, а потом зубами вгрызаются, как будто жизнь забрать хотят. Борис замирает весь, а потом взрывается стоном. Наслаждение его как волной накрывает, а потом - темнота. Он просыпается уже под утро, Василий ходит по келье, собираясь. Бориса в жар бросает. Ему и хочется думать, что сон это был, но он чувствует засохшую сперму на майке. Что говорить, что делать? А вдруг это причудилось ему? А вдруг Василий ночью не спал и все слышал? Он краснеет, но выбора нет, нужно вставать и собираться. Не спрячешься в своей келье в кровати. Братья не поймут. Василий говорит спокойно от стола. - Завтрак уже скоро, пойдем вместе. Борису чудится что-то знакомое теперь в этом голосе. Но он от себя мысль отгоняет. Не может такого быть. И тянется к ручке двери. Но чужие пальца поверх ложатся и голос знакомый до дрожи в позвоночнике прямо в ухо шепчет: - Или можем остаться и продолжить. Чужая рука ягодицу сжимает, и губы Бориса сами собой в стоне распахиваются.