Ах, Юра, Юра, Юра,
я такая дура, что в тебя влюбилась.
Напевает себе под нос Гром, с разворота заезжая ногой в район рёбер очередному бандиту.***
Незатейливые простые мелодии имеют свойство цепляться за язык и оставаться там на довольно приличное время. Гром не любил такие. Бессмысленные (и беспощадные). Звучали из каждого приёмника и телевизора. Лёгкий мотив, не претендующий на что-то великое и многозначительное, доканывал не хуже семечек, от которых надо бы оторваться, ведь уже и язык болит, а потом наверное и живот будет, но ты продолжаешь их грызть со страстью самого заядлого наркомана. Он не помнит, когда услышал её. Вроде бы это была очередная вылазка в город с Прокопенко. Тот что-то строго втолковывал в который уже раз про отчёты, самопожертвование и бла-бла-бла… Чужая речь размазывается по городскому пейзажу, проносящемуся за окнами машины. Радио играет вполсилы: какие-то популярные песни, клипы на которые Игорь с Игнатом иногда смотрели по телеку. Костя всеми правдами и неправдами пытается фильтровать нужную информацию из поучительных речей Прокопеныча, но выходит из ряда вон плохо, особенно, когда пока ещё не сильно раздражающая, но всё ещё очень бестолковая, мелодия цепляется за мозг.***
Гром в очередной раз слышит сие творение современности, сидя в курилке участка в один из ранних вечеров. Ноты медленно растекается по воздуху, доносясь с верхних этажей. Уровень бесячести этой песни уже дошел до той отметки, где Костя не злится на первых минутах, а уже покачивает ногой в такт. Вторая сигарета ловко прикуривается от горящей спички. Рядом Федя пыхтит над очередным рапортом. Отчёт Кости же был успешно забыт, и сейчас грустно лежал на столе, изредка принимая на себя сигаретный пепел. Смирнов стоит совсем недалеко, травя очередные байки о своих похождениях в нижние круги. До Грома доносятся лишь редкие обрывки слов и тон чужого хриплого голоса. Мужчина смеется совершенно свободно. Слегка откинув голову назад, обнажая голую шею, ворот чёрной рубашки с тёмным галстуком.SMS-ки в телефон приходят ротами,
может нежная любовь за поворотами.
Костя скользит взглядом по фигуре и понимает, что Юра на пике спокойствия. Его движения плавные и наполнены мягким, почти осязаемым, спокойствием. Он не теребит зажигалку, не трогает волосы. И даже не заикается. Лишь светло улыбается, ловя чужой изучающий взгляд.Ну, попробуй нагони опять туманного, мой любимый Альбион с глазами странного.
Его глаза — голубые, почти хрустальные. — Ах, Юра, Юра, Юра, я такая дура, что в тебя влюбилась, — припевает Смирнов, умудряясь не попадать ни в одну из нот. — Константин, Фёдор! — Юра плюхается на лавочку рядом, кивает головой и изображает рукой недореверанс. Гром хмыкает и привычным движением руки тянется во внутренний карман куртки за кошельком. — О, нет-нет, аб-абсолютно нет! — Смирнов морщится и отрицательно машет рукой, делая при этом такую недовольную мину, будто бы Костя этим жестом оскорбил его до глубины души. Громова бровь ползёт вверх, придавая своему хозяину неожиданно удивлённый вид. Даже Прокопенко с ошарашенным видом отрывается от писанины. — Хвастаться пришёл значит? — майор щурится. — Лучше, — Смирнов хлопает в ладоши. — Ин-фор-ма-ци-я.***
Юра не успевает понять, как их авто оказывается стоящими за углом гаража, рядом с которым возвышается склад — схрон для кучи азиатов, охота на коих ведётся уже около месяца. — Гром, какого хрена? Федя, т-ты зачем его за руль посадил? Я же просто поделился слухами! Он переводит взгляд с одного мужчины на другого, елозя на заднем сидении. Касается ручки беретты и нервно поправляет выбившуюся прядь волос. — Мы должны только разнюхать, Костя. Разнюхать — не лезть, — Прокопенко звучит угрожающе строго. — Мы быстро. Зашли-вышли. Только одним глазком, — у Кости этот свойственный таким моментам взгляд психа. «Взгляд одержимого жаждой всеобщей повальной справедливости», — сказал бы Смирнов. Маленький предохранитель, отвечающий за самосохранение перегорел уже давно. — Я с-слышу эти ноты в твоём голосе! — чуть ли не хрипит он. — Ноты, которые значат, что включен режим киборга-убийцы, и так просто мы оттуда не выйдем. Я ещё жить хочу, Костя! Твоё «зашли-вышли» хоть раз заканчивалось хорошо? Не заканчивалось. Гром это знал. Каждый раз прыгая прямо в самый эпицентр, он знал — не закончится. Но они вылезали, всегда вылезали. Выкарабкивались. Выползали. Выходили. Правда не всегда на своих двоих. Побитые, усталые, иногда даже насквозь простреленные. Но выходили. — Я вас не тащу. Ждите подкрепление, — дверь машины проглатывает окончание слова. Смирнов и Прокопенко переглядываются и, чуть помедлив, выходят следом. — Отпустишь тебя, — бурчит Федя, проверяя патроны в магазине.***
— «Зашли-вышли», да, Гром? — Смирнов очерчивает мрачным взглядом кучу азиатов, окруживших их плотным кольцом. Он звучит строго и тихо. Костя передёргивает плечами, но ничего не отвечает. Никто не понимает, как и кто начал драку, но месиво получилось знатное. Косте однажды кто-то сказал, что, увидев человека в бою, можно сделать о нём много интересных, но довольно точных выводов. Федя, например, дрался уверенно, но при этом довольно сдержанно. При редких выпадах и ударах, они всё равно были чёткими и отработанными до автоматизма. Ни шанса на ошибку. Гром был продуманом. Это его вечное: думай-думай-думай — повторяющееся вслух или где-то внутри своей головы. Он думал. Продумывал. Прокручивал в голове сотни исходов. Поле битвы, словно шахматная доска. Рассчитай свои действия на несколько шагов вперёд, иначе проиграешь. Шах и мат. Но даже чёткие и практически всегда удачные решения не делали его манеру боя более аккуратной или грациозной. Каждый раз он дрался как последний, при этом всё же делая попытки не лезть уж совсем на голый штык. Его движения были наполнены молчаливой яростью, жаждой справедливости. Желанием убрать весь этот сброд с улиц их города. Иногда эмоции преобладали над ним, срывая крышу. Гром не любил себя в такие моменты. Презирал после. Но от эмоций уйти не получалось, как бы он не пытался себя контролировать. Юра в бою был изящен. Без наигранной расхлябанности и вульгарности. Хоть сначала он всегда и делал вид, что ему не нравится лезть в пекло, но, когда вся петрушка разворачивалась, Смирнов уходил в раж. В нём просыпалась какая-то вторая личность, которая мало того, что рубила всех подряд с грацией кошки (бывало, конечно, что с ловкостью картошки), так ещё и определённо ловила от этого что-то вроде нездорового кайфа. В драке он будто бы становился совершенно другим человеком. Внимательным, собранным и яростным одновременно. Он двигался плавно, уклоняясь от чужих ударов и пуль. Две увесистые беретты — как продолжение его рук. Две лучшие боевые подруги, не раз спасшие своему хозяину жизнь. Смирнов ловко крутит их на пальцах, прежде чем наставить на множащихся азиатов. — Выёбываешься? — хрипит Гром, ловя краем глаза чужие фокусы. — Несомненно! — Юра дёргает головой, пытаясь убрать от лица мешающиеся пряди. — Не сметь! — Прокопенко уходит от очередного удара. Смирнов смотрит вопросительно и осматривает помещение. Красные пятна в разных частях помещения начинают приобретать более осмысленные очертания, превращаясь в непонятного происхождения красные канистры, очень сильно напоминающие газовые баллоны. Информатор раздосадовано шипит, убирая пистолеты обратно в кобуру. — Да эти китайцы спавнятся там что ли где-то? Тело отзывается тупой болью. Даже при хорошем течении драки, ему успели заехать под рёбра, с разворота дать по коленке и врезать по скуле, на которой теперь красовалась огромная ссадина, и начинал проявляться синяк. На самом деле, ударов, которые приняло на себя тело, было намного больше. У всех. Духота помещения сковывала лёгкие и туманила мозг.***
— Мусора на перекрёстке! Когда орут откуда-то со второго этажа, всем хочется взвыть. Федя оживает. Ушлых бандитов становится вполовину меньше. Юра крутит головой, не успевая ловить растворяющиеся тени. Мир пытается сойтись до небольшого помещения, но мозг не понимает, чему лучше уделить внимание, чтобы выжить. Где-то в боку нещадно колет. — Я за ними, наши сейчас будут, — Прокопенко наконец-то достаёт табельное и мелкими шагами направляется прочь со склада, направив ствол куда-то в глубь улицы. — Мужики, давай! — знакомый голос снова раздаётся сверху. За криком следует оглушающий глухой хлопок. Парни инстинктивно пригибаются, наблюдая, как огромное пространство внезапно начинает наполняться лилово-голубоватой пылью, переливающейся на солнце. — К-кто порешал фею-крёстную? — Юра, пытаясь не дышать слишком часто, отмахивается от надоедливой пыльцы и лезет во внутренний карман плаща за платком. Гром, как бы сильно не хотел, дышать менее глубоко и не так часто не может. Тело судя по распространяющейся и нарастающей боли напоминало одну большую гематому. Мелкие частицы безмятежно левитируют в воздухе, больше напоминая по ощущениям раскрошенное до состояния мелкой крошки стекло. Смирнов осознаёт, что всё в конец пошло по пизде, когда перед глазами начинают проецироваться бензиновые разводы. По виску скатывается одинокая капля пота, забегая за шиворот неприятно липнущей к телу рубашке. То ли из-за крови, то ли из-за пота. — Костя, К-костя, — Юра шепчет как-то неуверенно. Грома стоит целых два. Смирнов чертыхается и исступлённо трёт пальцами зудящие глаза. Дура-а-а-к, ой дурак! Гром ощущает это почти физически. Ощущает и не понимает, как ему реагировать. Его голова пуста. Абсолютно. Пуста и тяжела настолько, что стоять практически невозможно. Что такое «стоять»? Что такое «думать»? Он делает глубокий вздох, шаг вперёд — мир вокруг делает кульбит. Где-то в носоглотке нестерпимо свербит. Настолько, что хочется взять что-то длинное, острое и как почеса-- — Кость! — громкий Смирнов возникает из ниоткуда, цепко впиваясь в чужое запястье. Мужчина резко дёргается в сторону и смотрит на друга шальным охреневшим взглядом. Глаза блестят, как у одержимого. Юра пошатывается, даже вроде открывает рот. Гром ждёт звук, ждёт слов. До ушей долетает только белый шум, среди которого Костя едва-едва может различить знакомый надоедливый мотив.Позвонил за перевал, в районе первого. Только видела в кино такого нервного.
— Костя, нам на-надо… — Смирнов дрожащими пальцами ощупывает чужое тело, пытаясь понять, есть ли какие-то слишком серьезные ранения. Кровь на кончиках ощущается огненной лавой. Юра смотрит на неё завороженным взглядом. Шестеренки внутри головы пытаются работать.***
Гром находит себя на заднем сидении движущегося авто. Кровь в теле горит настолько, что кожу наживую хочется содрать с каркаса из мышц. Лишь бы только стало прохладнее. — Юр, Юра… — у Кости едва ли получается выдавить из себя три простые буквы. Во рту пустыня Сахара. Кости ломят изнутри. Ему не сразу удаётся распознать это ощущение среди сотни других, бомбивших его тело и перегруженный мозг. По правде говоря, он даже не пытается. Не в состоянии. Эта боль, граничащая с медленно нарастающим, но совершенно ясным чувством возбуждения. — Лежи, только лежи. Мы доедем, я перевяжу. Надо перевязать. Рана… Кровь. Мы приедем. Я доеду, — Смирнов как истинный правильный водитель не оборачивается. Лишь кидает мутный взгляд на полусидячего-полулежачего майора через зеркало заднего вида. Из него льётся бесконечный и бессмысленный поток слов. «Прекрати свой словесный понос» — пробурчал бы сейчас Прокопенко. Но его тут нет. Нет и восприимчивости к этой пустой тираде. Спроси потом Юру: как они вообще добрались? Юра не знает. Юра не понимает сейчас вообще ничего. Он еле несёт на себе Грома. Еле несёт себя сам. Не рассчитав сил, Смирнов хлобыстает входной дверью об стену. Костя стекает вниз по стене. — Юр, жарко, — непослушные пальцы оттягивают ворот насквозь мокрой рубашки. Гром дышит загнанно, часто. Возбуждение сковывает нудящие мышцы. Хозяин квартиры кажется даже не слушает. Движимый только ему одному ведомыми целями, вытаскивает из своих закромов аптечку, одним неловким движением рассыпая содержимое. — Вот же блять… — брюнет чертыхается. Скидывает посреди гостиной надоевшее, убитое в хлам в драке, пальто и двигается на Грома. — Надо лечь… Надо лечь. Диван кажется другим. Гром на диване Юры ощущается не совсем стандартно. Но вот Юра, сидящий на чужих бёдрах — ситуация точно не совсем адекватная. Костя дышит как-то странно, и лапами своими вдоль тела скользит. И елозит-елозит-елозит. Смирнов пытается проследить за чужими руками, но теряет нить повествования. — Тв-твоя рана, — мужчина кладёт руку на чужой бок, поверх порванной рубашки.И накрывает переменчиво-зелёной волной.
Гром дергает ткань наверх, оголяя кусок кожи. Юра задерживает дыхание. Рана небольшая, с уже порядком запёкшейся кровью. Шальная царапина. Информатор не помнит: она была такой? Была больше? Было много крови или мало? На языке ощущается металлический привкус. — Юр, — Гром произносит фразу совершенно не своим голосом. Кончики пальцев касаются чужих губ — Смирнов в порыве задумчивости прокусил себе ранку на губе, которую успели разбить в драке. Они пялятся друг на друга. Глаза в глаза. Юра красивый до одури. С растрепанными волосами, порезами, рассыпанными по всему лицу, и совершенно сумасшедшим блеском в глазах. Костя смотрит на него и видит тонкую светящуюся синеватую каёмку ауры вокруг напарника. У Кости глаза чёрные-чёрные. Зрачки, как два блюца. Гром податливый. Смирнов пытается вспомнить, видел ли вообще когда-нибудь майора в таком состоянии. Даже близко нет. На его лице смесь из лёгкого румянца, смущения, боли, предвкушения и желания. Юра усмехается, ощущая бедром чужое возбуждение. Наклоняется чуть ближе к чужому лицу, ловя горячее дыхание на коже. Не касается. Дразнит. Костя едва ли не хнычет. Потом впивается мертвой хваткой в чужую рубашку и тянет на себя, сталкиваясь зубами. Мелодия в голове заикается, сбоит.Ты чисто капитан, а я опять за кормой.
У Юры внутри взрываются салюты. У Грома рушатся стены.Нет, Юра, Юра, Юра, я уезжаю домой.
Руки Смирнова везде. Он трогает, гладит, касается волос на затылке, проводит подушечками пальцев по губам. Осматривает лицо, оглаживает шею. Его губы сухие и жёсткие. Тело тяжёлое. Но Косте хорошо до такой степени, что аж мучительно больно. Он льнёт ближе. Ещё ближе. В одежде жарко и неудобно. И. О-боже-мой, да сними уже это с меня наконец. Пальцы дрожат, пуговицы разъезжаются в разные стороны. Юра дёргает сильно и резко. Маленькие пластиковые кругляшочки разлетаются в разные стороны. Рубашка летит следом куда-то туда же. Это не похоже на поцелуи. Это похоже на бой. Драка на смерть. Каждый хочет урвать себе побольше.Просто накрывает нас зелёной волной.
Во рту проявляется привкус чужой крови. Юра не останавливается, только кажется притягивает ближе к себе. У Кости под кожей тысячи иголок. У Смирнова в сердце тысячи набатов. В тишине Питерской ночи тонут чужие стоны.***
Юра с Костей сидят понурые, словно нашкодившие подростки, которых сейчас будет отчитывать строгий отец. Федя не родитель и даже не собирается ругаться. Вместо этого он трясёт в воздухе ворохом листов — отчёты из лаборатории. — Там нашли около 17 кг этой дряни. И пока до конца не ясно сколько этой дури они распылили в воздух. Прокопенко большими шагами мерит кабинет, что бурча себе под нос, бегая глазами по строчкам. — Галлюциногены! Они барыжили ими по большей части в притонах, на всяких оргиях и в борделях. Если даже чуть-чуть перебрать этой волшебной пыльцы, то оно будет работать как виагра вперемешку с афродизиаком, при этом не в самом лёгком виде, а дай боже! Юра давится воздухом, теряя последние крупицы самообладания. Которого было-то… Дрожащими пальцами он оттягивает тёмный галстук, ставший внезапно слишком удушающим. Из-под ворота рубашки выглядывает шальной кусок багрового засоса. Прокопенко окидывает нерадивую парочку вопросительно-подозрительным взглядом. — Вы двое… Чего такие смурные?***
Ещё довольно тёплые лучи закатного солнца с боем прорываются сквозь мутное кухонное окно. В свободном пространстве витает запах сигарет вперемешку с густым горячим ароматом жаренной картошки. Костя двигается размеренно, наконец-то в полной мере наслаждаясь зацикленной песней. Сизые клубы дыма растворяются в воздухе. Мужчина довольно жмурится, затягиваясь очередной раз.Я не очень поняла намёки нежные,
ведь на нашей на любви сугробы снежные.
Глюкоза ненавязчиво поёт фоном на повторе уже n-ный раз. Смирнов довольно вздыхает, растёкшись лужей на диване в зале. В голове абсолютно не беспокоящая умиротворённая тишина. Гром хмыкает, отшкрябывая вилкой прижаренные куски картошки от дна сковороды. Юра больше напоминает самого довольного кота, который объелся сметаной, облитой валерьянкой и посыпанной кошачьей мятой. Абсолютно ленивый и такой домашний. Проведи ладонью по волосам, коснись за ухом — и он заурчит. Обманчиво спокойный, следящий за манящей целью, стоящей в трениках и растянутой майке, покрытой пятнами неведомого происхождения. Смирнов улыбается, подпирая щёку рукой. Костя улыбается в ответ. — Па! — тяжелая высокая дверь распахивается с громким хлопком, руша смиренную романтическую атмосферу. Юный звонкий голос режет тишину. — Дядь Юр! Мужчина слегка собирается в кучу, салютуя растрепанному мальцу. Чисто воробушек. Костя зажимает сигарету в зубах и более активно мешает картошку, параллельно пытаясь выглянуть из кухни. — Я сегодня получил пятёрку на контрольной по математике и стих по литературе отлично прочитал. Гром-младший радостный, немного громкий. Тараторит, докладывая, и проглатывает окончания. Ранец совершенно отточенным движением летит в правый угол под кровать. — Игорь, — Гром пытается изобразить строгость в голосе, но потом смягчается, ловя сына в объятия. — Ты молодец. Большая отцовская рука треплет непослушную юношескую копну волос. Тот стоит так ещё пару секунд, потом бежит обратно в комнату, предусмотрительно прячась за диваном (Юрой) слово за спасательной стеной. — Игнат ждёт внизу, я побежал! — Игорь! — Возьми, купите себе по мороженому, — Смирнов шепчет Игорю, протягивая чистенькую купюру. — Юра, и ты туда же! Заговорщики! — сигарета одиноко тлеет в пепельнице, пока Костя хмурится, подперев бока руками.Я не верю, что была она случайная.
Эта встреча для меня — необычайная.
— Отец, отстань от пацана, пусть идёт, — мужчина подмигивает парнишке, головой указывая на дверь. — Ну хоть поешь, — Костя не сдаётся. — Мы перекусим, — Игорь хватает олимпийку со спинки стула и родительскую кепку. Потом подбегает обратно к Юре, и на придыхании выпаливает: — Спасибо! Юра немного тушуется, ловя искреннюю детскую улыбку и чувствуя чужие руки у себя на шее. — Люблю тебя, пап! — дверь снова оглушительно хлопает. Костя выдыхает из себя весь воздух и выключает огонь.Говорил мне, что придёшь — а я наивная.
А с тобой опять твоя дорожка длинная.
— Ты его так разбалуешь, он совсем меня слушаться перестанет, — Гром хмурит брови, выходя с кухни. Смирнов наклоняет лицо вниз, пряча улыбку в ниспадающих прядях. — Его разбалуешь. Ты для него авторитет. Майор плюхается рядом. Брюнет привычным движением заправляет мешающиеся пряди за уши и оглядывает чужой профиль. — Дыру во мне прожжешь, — констатация факта, без обвинений. Тон Кости спокойный, с тенью полуулыбки. Юра смущается, покрываясь стыдливыми красноватыми пятнами румянца, будто его поймали за чем-то зазорным, и отворачивается. Майор вздыхает, перехватывает чужую руку и аккуратно устраивается под боком. — Ах, Юра, Юра, Юра, я такая дура, что в тебя влюбилась.