***
Василий Павличенко. Даже попытки сопоставить это имя с лицом, которое Огата видел лишь однажды, нисколько не уменьшило то смятение, что он испытывал. Также не помогало и то, что Василий не мог говорить — Огата полагал, что тогда, на русской границе, он сильно поранил мужчине язык, когда его пуля прошлась сквозь щеки Василия, кромсая мясо и разрушая зубы. Казалось, будто с того события прошла целая жизнь. Слово долгая дрема Огаты оторвала его от всех воспоминаний. Охота за золотом айну, война, — будто это было одним сном. Он воспринимал эти времена так, будто они произошли с кем-то другим, с Огатой из прошлой жизни. Но проблемы в общении с Василием, все же были напоминаем, что все это произошло именно с ним. Жилище мужчины было небольшим, но уютным. Здесь не было так холодно, как на Хоккайдо, а камин, который периодически издавал характерный треск, грел здание еще лучше. Насколько Огата знал, в доме были четыре комнаты. В первой комнате, в которую Василий его повёл, был футон, камин и маленький деревянный столик в одном из её углов. — Это твоя комната, — пытался своими действиями, видимо, сказать Василий. Тесная кухонка была следующей на их пути, Огата нащупал на столешнице различного вида овощи. Одни были землистыми и с корешками — он полагал, что это был картофель. Другие обладали округлой формой и имели длинные стебли, торчащие из их верхушек. Свёкла? Огата не был хорошо знаком с русской кухней, но придется к ней привыкать. Далее Василий аккуратно поднял Огату с футона и повёл его в ванную комнату. Он потратил достаточно времени, нащупывая руками Огаты местность, словно говоря тому «Пожалуйста, запомни где что находится» — Понятно, — сказал Огата, чтобы Василий продолжил своего рода экскурсию. Ощущение одной руки на его спине и второй, держащей его вытянутое запястье было странным. Огата чувствовал себя уязвимым и ему это совсем не нравилось. И вот, когда его повели в главный коридор, он словно потерялся в пространстве. Зависимость от другого человека расстраивала его и заставляло чувствовать себя слабым. Огате хотелось напомнить Василию что он все еще мог бы победить его в драке если хотел бы, что он все еще опасен и не нуждается в жалости. Но сейчас, он разрешит Василию быть его глазами, а когда время придет, Огата сбежит. Лучше ему быть одному. Следующая комната, судя по всему, была спальней Василия, но свалка из холстов, мольбертов и различных художественных принадлежностей создавала ощущение больше рабочего помещения. Василий остановил Огату перед тем, как тот смог бы вляпаться в краску — он чувствовал, что эта комната была одним огромным, художественным хаосом. «Ты рисуешь?» — спросил он у мужчины. Василий указательным пальцем один раз постучал по тыльной стороне руки Огаты. Было решено, что один стук будет значить да, два стука — нет. Этого было мало для полноценного общения, но на первое время хватало. Огата знал Василия только во времена их соперничества на поле боя. Стоит признать, было интересно узнать то, как именно проводил русский своё время вне кровопролитных боёв. Рисование не являлось тем, чего он ожидал — охота или рыбалка больше подходили тому, что представлял о Василии Огата. Рисование было чем-то деликатным и изысканным — тем, что у Огаты ассоциировалось с людьми, которым чужды ужасы войны. Он предположил, что работы Василия были мрачными и кровавыми, отражениями его опыта в бою. — Что ты сейчас рисуешь? — Огата не знал, почему его это вообще волновало, но налаживать контакты со своим новым соседом как-то надо было. Василий за его спиной хмыкнул в раздумье, а потом начал чирикать как маленькая певчая птица. Огата фыркнул на этот звук: Птицу? Один стук по ладони — да. Огата представил лесных куликов, за которыми вместе с Асирпой охотился в снегах Хоккайдо. Их длинные клювы и коричневые перья, торчащие из белого тельца, контрастировали на фоне поляны, из-за чего их легко было увидеть. Он вспомнил, как пристрелил троих еще до того, как они успели его заметить. Сейчас же, Огата больше никогда не сможет пронзить пулей хотя бы одну из них. Какая теперь из него польза без ружья? Этот ход мыслей заставил Огату почувствовать беспокойство. — Почему ты сюда меня привёл? — спросил он, зная, что Василий не смог бы ответить таким образом, чтобы полностью его удовлетворить. Им стоило бы поискать более эффективный способ общения. В качестве ответа Василий медленно подвёл руки Огаты к своим шрамам на щеках. Кожа была гладкой и немного выпуклой, форма шрама напоминала паутину. Их многочасовая битва воль окончилась победой Огаты, и он даже мог вспомнить кратковременную гордость перед тем как почувствовать, что болезнь взяла над ним верх. «Ты спас меня потому что… я в тебя выстрелил?» — спросил Огата. Он не мог понять, что Василий пытался до него донести. Если бы их роли поменялись, японский снайпер на месте Василия не стал бы его спасать. Два стука по ладони, — нет. Тогда почему? Этот вопрос повис в воздухе. Снизу от старого шрама он нащупал чисто выбритую и аккуратную Василину бороду. Мужчина же просто стоял, разрешая Огате изучать черты его лица. Стоял уж слишком терпеливо, что японцу было не по душе. Он хотел, чтобы Василий стряхнул со своего лица его руки и вызвал бы на очередную дуэль. На этот раз Огата точно проиграет, но и то это казалось более достойным, чем его нынешняя ситуация. Он тяжко вздохнул и почувствовал отросшую бороду на его подбородке. Она стала слишком длинной и неухоженной. Когда-то выбритые виски на его голове тоже обросли. — Я хочу побриться, — сказал Огата. Он не знал, почему его это так волновало. Он все равно больше не мог видеть то, как выглядит. Возможно, это имело что-то общее с нормальностью. Огата помнил, как выглядел со своей старой бородкой, но сейчас понятия не имел о своем нынешнем внешнем виде. Эта неуверенность тревожила его, и он хотел вернуть хоть немного видимости от его прошлого «я». Тогда, он хотя бы в своей голове сможет представить, как выглядит. Этим вечером, Василий усадил его на стул в ванной и вспенил мылом его лицо вместе с линией подбородка. Огата терпеть не мог это нежное отношение, а постоянное молчание мужчины делало только хуже. Он понятия не имел, о чем русский думал. Улыбался и радовался ли он, видя Огату в таком состоянии? Мысль об этом этого разозлила Огату и он оттащил от себя Василины руки: — Дай бритву, я сам все сделаю. Два стука по руке. Как посмел Василий сказать ему нет? Он думал, что Огата не был способен даже на это? Или молча смеялся над попытками японца зацепиться за нормальную жизнь? — Отдай, — бросил злобно Огата. В ответ он услышал вздох, а потом настала долгая пауза. Затем, Василий аккуратно сложил руки Огаты вокруг острой бритвы. Его рука неуверенно и осторожно соскользнула, но мужчина сделал шаг назад. Огата все ещё чувствовал его присутствие и мог различить неравномерное дыхание русского. Ему было все равно, если Василий хотел посмотрит — Огата знал, что сможет побрить свое чертово лицо. Сначала Огата ощупал волосы вдоль челюсти, а затем начал аккуратно проводить лезвием по коже. Василий быстро положил полотенце ему на колени, чтобы на него падали клоки волос. Огата остановился только тогда, когда его пальцы нащупали шовные шрамы. Он пролежал в постели несколько месяцев из-за сломанной челюсти, и даже тогда смириться с потраченным временем было для него неким испытанием. А сейчас это было не несколько месяцев, а два года его жизни. Насколько сильно изменился мир? Что стало в результате охоты за золотом? Остался ли кто-нибудь в живых? Потерявшись в своих мыслях, Огата бездумно побрил остальное свое лицо. Когда Василий взял у него бритву, чтобы выбрить те места, которые Огата пропустил, японец был охвачен своими эмоциями, чтобы волноваться о чем-либо другом. Вина, которую он ощущал перед тем, как пытаться покончить с собой опять накрыла его с головой, словно цунами. Почему он все еще жив? Эта неизвестность и была его наказанием? Возможно, он смог бы вернуться обратно на Хоккайдо и найти ответы на все вопросы, научиться опять драться, если придётся. «Где именно в России мы находимся?» — спросил Огата, пока Василий вытирал ему лицо. Василий остановился, задумавшись, каким образом ответить на этот вопрос. Спустя некоторое время, он радостно промычал, и Огата услышал, как тот ушел в коридор. Василий вернулся с карандашом и альбомом. Он расположил руку Огаты вокруг карандаша, а затем положил свою руку поверх его. Огата чувствовал, как Василий медленными и плавными движениями рисовал линию длинной фигуры. Он закончил, сделав крест на нижней части объекта, а затем промычал и тыкнул Огату в грудь. — Здесь я был в Японии, — кивнул понимающе Огата. Довольный его ответом, Василий нарисовал более крупную фигуру и наметил еще один крест, расположенный куда западнее, и промычал. Огата не сдержался и удивленно вздохнул. Они были настолько далеко от Хоккайдо? Если следовать данной импровизированной карте, то они были где-то примерно в Европе. Возвращение в Японию представлялось теперь ему куда более сложным, чем ранее. Оставалось только ждать, чтобы полностью все обдумать перед тем, как действовать. Это был самый разумный вариант для дальнейшего.***
Несколько дней спустя, Василий ворвался во входную дверь с длинным предметом в руках. Когда Огата взял его, он сразу понял, что это была трость, специально выточенная, чтобы помочь ему лучше ориентироваться в пространстве. Василий дал ему трость, а затем быстро прикоснулся пальцами Огаты своей груди. Хоть и способы общения у Василия были ограничены, Огата заметил, что часто понимал, что мужчина пытался до него донести. Они мыслили похоже, анализировали действия и находили смысл с помощью навыка, который другим был недоступен. — Ты хочешь, чтобы я нашел тебя….с помощью этого, — сказал Огата, чтобы удостовериться в том, что он правильно понял. Один стук по ладони. Затем, он услышал, как Василий отдалялся, уходя в другую часть их маленького дома. Огата сразу же почувствовал себя некомфортно в открытом пространстве. Головокружение охватило его, пусть японец и стоял крепко на ногах. Он повернулся вправо и начал бродить с тростью в руке, пока та не стукнулась о край стены. Камин находился сзади, и ванна была в коридоре прямо перед ним. Уверенный, Огата пошел вперед, как вдруг наткнулся тростью на неизвестный объект. Объект, — маленький приставной столик, — дрогнул, а затем что-то на его поверхности упало на пол, разбившись на десятки осколков. Он знал, что этого столика прежде здесь не было. Неужели Василий расставил все эти препятствия, чтобы усложнить ему задачу? Перманентность ситуации, обрушившаяся на него, заставила Огату зарычать. Он теперь слепой. Ему придётся с этим жить. Огата не хотел всего этого. Хотелось, чтобы всё вернулось как было. Стиснув зубы, он направил трость перед собой, не думая о том, что мог что-то задеть. Раздался глухой стук при ударе трости об стену, и Огата с ворчанием сполз на пол, толкая чертов угол стола на своем пути. Он сдержал всхлип — он ни за что не даст себе заплакать перед Василием. Последний, громко шагая, поспешил к Огате и сел рядом с ним. Руки легли на плечи Огаты, но тот отряхнул их. — Тебе нравится видеть меня таким, не так ли? — злобно бросил японец. — Поэтому ты оставил меня в живых. Последовали два тяжелых стука по тыльной стороне, строгое нет. — Пошёл ты! Знаешь, кто меня подстрелил, Василий? Я! Я хотел сдохнуть! Ты должен был оставить ещё там Следом за этим Огата почувствовал нежное касание на своей руке, вопрошающее и успокаивающее. Он резко выдернул руку от теплой кожи Василия. — Я не твоя блядская зверюшка! Тишина. Огата чувствовал присутствие русского сзади себя, но мужчина не предпринял попыток наладить контакт. Японец не чувствовал злобу — наоборот, присутствие вызывало странное чувство комфорта, что заставило его только вздохнуть. — Я не могу сидеть здесь просто без дела, — промычал он, более спокойно, чем был пару минут назад, — если я снова потеряюсь в своих мыслях, то сойду с ума. После долгого молчания, Василий понимающе замычал. Огату заинтересовало, о чем мужчина думал. Он размышлял, расстраивался ли русский также, как Огата расстраивался его невозможности высказать свои мысли из-за ран. Но больше всего Огата задавался вопросом, сможет ли он когда-нибудь достигнуть счастливой жизни, будучи столь потерянным***
На следующее утро Огата проснулся от непрекращающихся тыканий в его плечо. Он чувствовал лучи теплого солнца на своем лице и слышал треск дров в камине неподалеку. Василий продолжал его дергать, не полностью уверенный, проснулся ли Огата. Часто, при пробуждении японец обнаруживал, что не мог понять, являлось ли это всё сном или нет. Ежеутренние касания Василия успокаивали — Огата словно чувствовал под собой почву. — Что такое? — спросил Огата, не в силах сдержать долгий зевок. Птицы чирикали за окном — он предположил, что сейчас было начало полудня. Василий бодро дёргал его по плечу, побуждая Огату встать и приступить к утренней гигиене. Ему было достаточно одеться в одежду Василия, хотя японец понятия не имел, сочетались ли цвета между собой. Ему было плевать, в целом как и русскому — главное функциональность. Василий даже разрешил Огате забрать у него ушанку, когда на улице была непогода. Спустя короткое время, Василий вел Огату по главной улице шумного городка. Он обнаружил, что трость была полезной, когда приходилось справляться с неравномерной грязной дорогой, но все равно чувство горечи подступало от мысли о новообретенной зависимости от данного объекта. Голова гудела от попыток начать жить заново и ориентироваться в неизвестном городе — это занимало гораздо больше времени, чем Огате бы хотелось. Раздался лёгкий звон колокольчика с открытием двери в здание, построенное на относительно оживленной улице, и Огата зашаркал внутрь. Их встретил незнакомый мужчина и пригласил их посмотреть товар. Затем Огата услышал, как Василий что-то писал в своём блокноте и передал его владельцу магазина, скорее всего это была записка с объяснением всей ситуации японца. Владелец понимающе хмыкнул и подошёл к нему. — Добро пожаловать в мой магазин, — поприветстовал он, — Ваш друг мне сообщил, что Вы в поисках чего-то, могло бы Вас занять. Вы уже задумались над музыкальным инструментом, который хотели бы попробовать? Огата удивленно поднял брови. Музыка? Это не то, над чем он думал, когда сказал Василию, что хочет чем-то заняться. Он представлял что-то более трудоёмкое, как например рубка деревьев или добыча еды. Василий, однако, был творческой личностью. Частенько Огата находил его покорно сидящего в комнате, рисуя словно одержимого своей некой музой. Имело смысл, что ему в голову пришла мысль, что Огата должен попробовать что-то творческое. Огата повернулся в сторону, где стоял мужчина и удивленно хмыкнул: — Я надеюсь, ты не ждешь от меня чего-то сверхъестественного в этом плане. Василий сжал его плечо, успокаивая, и затем ведя дальше вглубь магазина. Пальцы Огаты ощупали несколько музыкальных инструментов, ранее неизвестных ему — странные струнные инструменты треугольной формы, которые продавец назвал «балалайкой», духовые инструменты «жалейки» и аккордеоны с клавишами от пианино по бокам. Огата остановился на тех, что знал, и когда его пальцы коснулись клавиш замысловатого рояля, он почувствовал, как Василий активно простукал нет по ладони. Огата не смог сдержать смешок. — Не волнуйся, — промолвил он, — я знаю, что денег у тебя нет. Наконец-то, Огата взял простую скрипку и был обучен, как правильно держать её между подбородком и ключицами. Это напомнило ему о винтовке, и когда он взял в руку смычок, то мог почти представить, словно держит свои бинокуляры. Первое, что Огата сыграл, прозвучало как резкий скрип, похожий на зовы умирающей кошки. Василий сзади него засмеялся. — Эта подойдёт, — сказал Огата. Вес инструмента на его плече ощущался приятно. Японец мог стать мастером и в этом деле — он просто знал это. После того как Василий заплатил и повёл Огату обратно на улицу, тот почувствовал сильное сердцебиение внутри. Зачем русский все это делал? Неужели это было ради него? Это было все таким странным, таким новым. Огата чувствовал себя словно он сам не свой, но и не был уверен, что это было чем-то плохим. Что-то в Василином внимании и целом присутствии вдохновляло Огату продолжать в том же темпе. Было ли это очередной дуэлью, которая его подогревала, или что-то ещё? Огата пока что не мог решить.***
Прошёл год. Госпожа Андреева, пожилая, ворчливая вдова, живущая в конце улицы, научила Огату игре на скрипке за небольшую плату. Несмотря на свой невысокий рост, она обладала невероятной силой для того, чтобы бить по рукам нотным листом непутевого ученика каждый раз, как тот ошибался на нотах слишком много раз. Тем не менее, казалось, что старушка гордилась им, и ей нравилось печь Огате домой различные пряности. В такие моменты, она напоминала ему его бабушку и то, как та всегда проверяла, чтобы Огата был вдоволь накормлен. Огата научился сам ходить до дома госпожи Андреевы, пусть всё равно чувствовал присутствие Василия где-то вдалеке, который следил за тем, чтобы он дошел в целости и невредимости. Это раздражало приятным, умиляющим способом. Огата никогда не знал, насколько сильно ему нужна была поддержка и одобрение, пока Василий не дал ему этого полностью и безоговорочно. Через нежные касания или домашнюю теплую еду, русский всегда пытался поднять настроение Огате. Каждую неделю, он уверял себя в том, что сбежит обратно на Хоккайдо. Каждую неделю, он оставался. Огата оправдывал свою собственную безынициативность удобством нахождения рядом с Василием. Тот был спасательным крючком, который уверял Огату в том, что тот не стоял на месте. На деле же, Огата прекрасно знал, что Василий был чем-то большим. Просто он не готов был признать это самому себе. Вместе, они начали учиться виду языка жестов, чтобы лучше выражать себя друг другу. Василий использовал свои руки, положенные на груди Огаты, или держался за его руки, и японец чувствовал его движения, «читая» слова, которые Василий показывал на нём. Для Огаты это заняло гораздо больше времени, чтобы приспособиться к такому способу — русский не был его родным языком, да и учиться понимать что-то только от одних касаний было непросто. Для него Василий двигал руками медленно, и со времен он стал более опытен в этом. Огате также показалась забавным возможность сплетничать о других таким способом, будучи рядом с друг другом. Словно он и Василий владели своим особенным, интимным языком. Несмотря на это, когда госпожа Андреева начинала беспрерывно говорить о музыкальном прогрессе Огаты, тот слышал, как Василий что-то писал ей и вместе они тихо смеялись. Василий никогда не сообщал Огате, о чем они говорили, но тому даже в голову не приходила мысль, что это было что-то плохое о нём. Когда он не участвовал в диалоге, то обнаруживал, что Василий просто его хвалил. Он вёл себя, будто бы стесняющийся школьник, который передавал секретные послания во время уроков. Была теплая середина мая, когда Огата услышал, как входная дверь их дома распахнула и счастливый Василий притопал внутрь, поспешив к нему. Огата всегда говорит ему снимать обувь до того, как он разнесет грязь по полу, но в этот раз забыл. В этот раз, Огата даже не успел побранить его, поскольку Василий затянул его в объятья, двигая туда-сюда, словно это был вальс. — Чего ты так радуешься? — спросил его Огата, следуя с ним в такт в неожиданном танце. В голову взбрела идея специально наступить тому на ноги за ношение обуви на их чистом полу, но он отмел её. Прекратив танец, Василий пошарил в карманах. Пальцы Огаты почувствовали достаточно крупный мешок денег. — Это за картину? — не смогший скрыть свое удивление, спросил он. Да, и это только за одну, — жестикулировал Василий на груди Огаты. —Что на ней было? Василий заржал словно лошадь, получив в ответ смешок. Несмотря на знание языка жестов, Василию нравилось использовать свой голос, когда была возможность. Огата не мог его в этом винить. Пусть он и был по натуре своей молчаливым, японец не мог представить, как лишился бы возможности говорить. Неожиданно, Огата обнаружил себя на расстоянии руки от мужчины. Почувствовав пристальный чужой взгляд, он не сдержался и поднял бровь. Василий был странным, его поведение было смесью непостижимости и страсти. Иногда Огате хотелось обладать возможностью прочитать его мысли, заглянуть в душу — никогда еще он не был так заинтересован в другом человеке без скрытого мотива. Василий отложил блокнот и расположил свои пальцы на кончиках рта Огаты, побуждая его улыбнуться еще раз. Если бы он смог, Огата закатил бы глаза. — Ты хочешь нарисовать меня? — не просто нарисовать, но нарисовать Огату улыбающимся. Это было слишком. Да, не двигайся,— прожестикулировал Василий перед тем, как приступить к работе. — Сколько мне надо так стоять? —Огата никогда не был объектом чьего-то искусства. Он не был уверен, в чем заключался процесс. Ответа не последовало. Огата ударил рукой по блокноту Василия, помешав его процессу и получив в ответ недовольное «мф!», ответив на это вернувшейся улыбкой. — Почему не нарисуешь меня и не покажешь это в галереях? — фыркнул Огата, — тогда уж точно разбогатеешь. Я не продаю работы с тобой,— жестикулировал Василий. Огата почувствовал, как мир вокруг него остановился. Сердцебиение участилось а руки стали влажными от пота, Огата открыл рот в попытках что-то сказать, но слова застряли в горле. Василий уже рисовал его? И не один раз? Огата никак не мог осмыслить это признание. Он просто шутил — он представить себе не мог, чтобы Василий рисовал его с такой заботой. Заметив его удивление, Василий отложил набросок и отвёл Огату в свою засорённую студию в спальной. На дальней стене висели десятки работ. Василий провёл его руки по грубой бумаге и полотнам, объясняя каждую работу.Здесь ты играешь на скрипке с госпожой Андреевой, здесь ты с винтовкой среди снегов, ты на лошади рядом с железной дорогой. Василий продолжал, и с каждым его словом Огата все менее крепко стоял на ногах. —И на всех них я, — полуспросил Огата. Да, — последовал простой ответ. — Почему? — он не мог понять, зачем столько стараний, столько сил было вложено в… него. Василий долгое время просто безмолвно стоял. Огата ждал ответа, понятия не имея, как русский мог объяснить столь сильное увлечение. Наконец-то, он дождался ответа, и пусть Василий затруднялся с частью слов, Огата все равно понял смысл. Я никогда не встречал кого-либо, кто был лучше меня в стрельбе. Сначала я был в гневе от того, что проиграл тебе — я чувствовал себя потерянным и бесполезным. Я мог думать только о тебе. Сначала, рисовал тебя для того чтобы запомнить лицо, найти и снова противостоять тебе. Позже я обнаружил, что рисовать тебя было весело и приятно…напомнило мне о том, почему я так сильно люблю искусство. Я почувствовал, что нашел в тебе вдохновение не только лучше сражаться, но делать то, что я искренне любил. Огата чувствовал, как пальцы Василия начинали уставать, но мужчина все ещё продолжал. Когда я нашёл тебя у железных путей, моё сердце разбилось. Я не хотел, чтобы это был твой конец. Мое уважение к тебе слишком сильно выросло. Ты был слишком важен для меня. Огата потряс головой: —Ты даже не знаешь меня. Я хочу, — было ответом Василия. Впервые в своей жизни, Огата почувствовал себя нужным не из-за необходимости или удобства, а просто потому что был самим собой. Он был музой Василия. Хоть и его сердце трепетало от прозрения, Огата стиснул зубы: — Тебе просто во мне нравится то, что ты сам выдумал в своей голове, — парировал в ответ Огата. Быть такого не могло, чтобы Василий хотел знать настоящего его. Ты выстрелил в меня в нашу первую встречу, — ответил Василий. Я люблю в тебе все. Люблю. Василий любит его. Возможно, его можно считать мазохистом, но Огате было наплевать. Он отказывался ранее от любви, думая, что ему предначертан другой путь. Никогда японец не думал, что у него появится другой шанс сделать что-то правильно. Ему далеко до исправления, но видимо даже силы Ада решили помиловать его в виде подарка, маленького милосердия, повисшего на крыльях судьбы. Огата поцеловал Василия со свирепостью нападающего кота. Сначала промахнулся мимо губ, но поправил себя еще до того, как Василий успел издать резкий вздох. Руки сомкнулись на талии японца, медленно притягивая его ближе. Они стояли в объятиях друг друга, пока Огата не ткнул языком в губы Василия. Только тогда тот отпрянул. — Что, стесняешься? , — спросил Огата. — Тебе придется смотреть на мое изуродованное лицо целыми днями. Оно не изуродовано, ответил Василий. Огата на это вздохнул и подвёл голову русского к изгибам своей шеи: — Тогда поцелуй здесь. Василий выполнил его пожелание с особой страстью и волнением, от чего у Огаты удивленно вздохнул. Его плечи, живот и бедра — все это Василий усердно целовал и кусал каждую пядь тела с особой любовью. В целом, заниматься любовью было для Огаты было чем-то новым, но вместе с Василием это ощущалось натуральным и плавным. Он хотел бы увидеть картины мужчины и его лицо во время их поцелуя, но даже без таких вещей, Огата на мгновение испытал удовольствие. Тоска по «прошлому себе» конечно вернется, но сейчас, он чувствовал спокойствие лежа рядом с Василием в кровати, греясь в приятных ощущениях после их соития. После, Огата попробовал нарисовать что-то впервые в своей жизни. Он нарисовал то, что помнил от лица Василия в его блокноте — его глаза с длинными ресницами, необычную бороду и лохматые волосы. Набросок, скорее всего, был полной катастрофой, но когда он закончил, на лице заиграла улыбка. — На, — сказал, давая рисунок Василию. — Портрет второго самого лучшего снайпера в мире. Огата почувствовал, как мужчина прижимает кривой рисунок самого себя к груди, и от этого маленького действия у японца растопило сердце.