A New Hour

Взгляд Нагито полон решимости. Решимости человека, способного пойти на что угодно. Человека, которого уже ничто не в состоянии остановить. Это то, что в равной степени можно охарактеризовать как глубочайшим отчаянием, так и ярчайшей надеждой. Изуру нравится этот взгляд. Он идеально подходит упрямому характеру Нагито. Если бы ещё только этот взгляд не был направлен на Изуру из-за другой стороны ружья. Изуру не уверен правда, откуда Нагито достал это оружие. Но, вероятно, в его нынешней форме, оно вполне способно его убить. Палец Нагито не дрожит, удерживая на месте спусковой крючок. Даже его мягкий голос полон этой очаровательной упрямой решимости. — Я убью всех чудовищ, что посмели проникнуть в академию! Нагито действительно очень красивый, особенно когда так серьезно настроен. С закатным солнцем, окрашивающим его белоснежные волосы в нежные, пастельные тона. С упрямством, застывшей в светло-серых глазах сталью. Изуру так хочет его коснуться. Хочет, наконец, забрать его себе. Спустя столько лет ожидания и одиночества, Нагито так близко. Стоит лишь руку протянуть, как можно будет схватить его. Интересно, как сквозь потерянные годы кожа Нагито будет ощущаться под кончиками пальцев. Только Изуру, видимо, слишком поторопился представ перед ним в остатках своей истинной формы. Нагито спустил курок. Изуру, увернувшись от града пуль, скрылся в тенях. Воздух пахнет пеплом, и растущими в саду нарциссами. От Нагито пахнет также. Запах пепла на руках только перебил запах цветов. Скользящая рана на предплечье заживает за несколько минут. В его предыдущей форме Нагито не смог бы его даже поцарапать. Ах, ну да ладно. Глубокое разочарование на лице Нагито почти разбило Изуру сердце. Почти, потому что он не планировал умирать в скором времени. И не планирует до тех пор, пока не сожрет Нагито целиком и полностью.

***

Суд начинается. Судья выглядит скучающей. Даже так, ее взгляд остаётся голодным до хлеба и зрелищ. Голодным, для любой возможной оплошности Изуру. Она стучит молоточком по трибуне слишком часто, слишком громко. Показушно. Это шоу, где актер один, и зритель также один. И роли легко сменяют одна другую. — На что же ты готов пойти ради своей любви? — спрашивает она голосом слишком глубоким и томным. Даже если уголки ее губ срываются в злую, насмешливую ухмылку. В ее глазах змеями клубится безумие. Красные акриловые ногти царапают дерево трибуны. Их окружает целое ничего. Трибуны и лицо его опонентки — единственное, что можно разглядеть в непроглядной тьме вокруг. Изуру для нее, вероятно, также, как на ладони, открыт. Осколки его собственного, родного, давно разрушенного мира, словно в насмешку мимолётно проплывают рядом, растворяясь во тьме. Мальчик отвечает не колеблясь: — На все. Я готов отречься от всего. Я готов отречься от своего прошлого и настоящего, готов бросить свое имя, облик и статус. Я готов разорвать свое сердце на части. Мальчик сжимает трибуну. Зубастым оскалом судьи можно перерезать глотку. Изуру скалится в ответ не менее зубасто. — Позвольте мне ещё хоть раз его увидеть.

***

Изуру больно. Больно лежать на холодной земле, в окружении тел его сородичей и мертвых людей. Больно, потому что конечностей своих он не чувствует. Дышать тяжело. В его груди, словно глухой каньон, пустота растет и расширяется, поглощая собой все. Где-то сбоку раздается звук шагов. Неловких и неуклюжих. Скрежет тонкой резины по снегу и трупам. Противное хлюпанье, когда нога случайно становится в лужу крови. С трудом, Изуру поворачивает голову на звук. В ужасе с широко раскрытыми глазами на него смотрит человеческий детеныш. Человеческий ребенок выглядит напуганным. У него светлые волосы и серо-зеленые глаза. Серо-зеленые, как крона деревьев в туманный день в его родном мире. В мире что был разрушен в ворохе мглы и пламени. Он стоит один среди гор трупов и медленно падающего с небес снега. Он дрожит, и глядя в глаза Изуру, выглядит ужасно перепуганным. Только, боится он не Изуру, а за Изуру. Он подходит ближе под молчание Изуру и садится рядом. Он кладет голову Камукуры себе на колени неуверенно, и старается не оглядываться по сторонам. Края его одежды испачканы кровью и грязью. Изуру и раньше доводилось видеть столько трупов. Давно. Можно сказать даже, в прошлой жизни. Пламя продолжает преследовать его во снах. Пламя, и крики тех, кто дал ему жизнь. Детенышу же навряд ли раньше доводилось видеть подобные реки крови. Изуру не может не думать, что это забавно. То, насколько кровь людей и его сородичей схожа, несмотря на все различия. И то, как все они до нелепого смертны. От детёныша тоже пахнет железом. Но этот запах, вероятно, принадлежит ему самому, а не кому-то иному. Взгляд слишком невинен. И остатка крови на его руках Изуру не видит. Он выглядит бледным, призрачным почти. Сложно сказать, от страха или анемии. Даже так, дрожащими руками он гладит Изуру по волосам утешительно. Его тело маленькое и едва теплое, в отличие от всех тех трупов, что окружают их. На лицо Изуру капает влага. Он смотрит вопросительно на лицо склонившегося над ним детёныша. — Ты… плачешь? Почему? Человеческий детеныш всхлипывает. Его руки на голове Изуру ощущаются приятно. Так нежно и заботливо Изуру никогда раньше не держали. — Потому что тебе болит, — в словах детеныша слишком много понимания, и Изуру не может не закрыть глаза устало. Только Изуру не понимает. Но в его груди от этой фразы плотной петлей сжимается узел. Он касается чужого лица. На пальцах остаётся влага. Человеческий язык странный. Говорить больно. Он касается своего лба. Там, где миг назад его мимолётно коснулись губы человека, начало концентрироваться тепло. Изуру чувствует себя легче. — Ты… украл… мой первый поцелуй. Человеческий детеныш делает непонимающее лицо. Это лицо смотрится странно сквозь чужую пелену слез. Изуру смахивает их, но на месте старых снова появляются новые. И так снова и снова. — Почему? Твои, — он сглатывает шумно и выглядит невероятно печальным. Изуру берет в свою горячую руку холодную, человеческую. На контрасте с его собственной, рука детёныша кажется ещё холоднее, — родители никогда не целовали тебя раньше? Тепло распространилось по всему телу. Внезапно, стало гораздо лучше — боль уходит, медленно и постепенно. Вместо нее по телу распространяется непривычная легкость. Конечности, которые раньше казались чуждыми и чужими, внезапно, покалывает. Изуру никогда не чувствовал себя так. — Нет родителей. Детеныш выглядит так, будто вот-вот заплачет ещё сильнее. Изуру никогда не плакал. И никогда не видел, как кто-то плакал. Концепция того, как кто-то плачет из-за, ради, него в голове с превеликим трудом укладывается. Вокруг него тоже становится слишком тепло. На плече образовывается влага. Изуру смыкает руки неуверенно вокруг фигуры другого детёныша. Тепло. Очень-очень тепло. Шепот, что доносится до его ушей, полон боли. — У меня тоже, — с тяжёлой заминкой в мягком голосе говорит другой мальчик. — Никого больше нет.

***

— Ребята, поприветсвуйте нового студента. Его зовут Камукура Изуру-кун. — учительница, Изуру не утруждался и не собирается утруждаться запоминать ее имя, бессмысленно, нелепо, ему нужен только Нагито, раздражающе яркая и громкая. Ропот, стоящий среди людей, полон не понимания. — Для меня тоже новость о его переводе была крайне неожиданной. Но давайте проявим к нашему новому другу максимальное дружелюбие и радушие! Учительница радостно хлопает в ладоши. Некоторые люди поменьше разделяют ее энтузиазм. Большая часть нет. Нагито на него не смотрит. Ах, но это, вероятно, его вина. Их стычка ранее, оставила на Нагито неприятный след. Если пустой, задумчивый и напряжённый взгляд в окно можно так охарактеризовать. В окне, по мнению Изуру, нет ничего особо интересного. По кабинету раздается слишком много шёпота с разных сторон. Изуру кусает внутреннюю сторону щеки, чтобы не зарычать на всех этих людишек. Люди не рычат друг на друга. Люди не скалятся друг другу. Наверное. — Так, нужно чтобы кто-то показал тебе территорию академии, — продолжает учительница, заглядывая в журнал, бормоча себе под нос. Изуру слышит отчётливо каждое слово в этом помещении. Нагито все ещё молчит. — Комаэда-кун дежурный на этой неделе. Комаэда-кун, — обращается к Нагито учительница, и наконец, наконец, он смотрит в сторону Изуру. Смотрит удивлённо, только-только заметив нового студента. — Проведешь нашему новенькому экскурсию? Нагито кивает коротко. Изуру чувствует себя невероятно удачливым. Даже если ему приходится сесть на другом конце комнаты от Нагито, терпеливо ожидая конца этих уроков. Годы, проведенные порознь от Нагито, никак и никогда не сравнять с часами ожидания конца человеческих занятий. Никак, конечно, но, когда он так близко, терпеть дистанцию уже невмоготу. Нагито становится рядом с его партой, и напряжение в нем резко спадает. Он не сильно изменился за годы, проведенные порознь — его волосы все еще белые, а кожа чуть светлее, чем раньше. Он все такой же хрупкий. Уязвимый. — Камукура-кун, верно? — Изуру кивает. Конечно, он предпочел бы, чтобы Нагито звал его по имени, как прежде. — Пойдем? Ему не так интересна планировка и история этой человеческой школы. Но возбуждённый голос Нагито, когда он рассказывает об этом — музыка для его ушей, а на лицо, полное искреннего восхищения смотреть приятно. — Камукура-кун, — Нагито смотрит ему в глаза, напряжённо поджимая губы, — ты меня вообще слушаешь? — Конечно, — незамедлительно отвечает Изуру. — Ты говорил об истории основания Академии. И про первого ее директора. Выражение Нагито смягчается. Он улыбается Изуру слабо. — Верно, извини. Тогда, продолжим. Как я уже говорил ранее, Академия является одним из самых безопасных мест в мире. Основатель создал ее для защиты растущего поколения от отвратительных монстров, что заполонили внешний мир. На рукаве Нагито остался пепел. Пальцы стёрты в мозоли. — Ты ненавидишь их? — спрашивает Изуру, и глаза Нагито становятся острыми. — Конечно. Абсолютно. Изуру голову к плечу наклоняет. Это неожиданно. — Почему? — Почему я не должен? Эти чудовища несут только боль и разрушения. Чудовища, что распространяют отчаяние по миру, как чуму, нет, гораздо хуже чумы. Непоправимо и непростительно, — голос Нагито срывается на резкий, дрожащий шепот. — Они отняли у меня слишком много всего. Нагито обнимает за плечи и дрожит от переполняющей его ярости. Это непривычно. В его глазах клубится отчаяние, так похожее на то, что он видел в глазах Судьи. Запах пороха давно выветрился, оставив только запах цветов. Люди действительно так быстро меняются. Нет… Люди слишком изменили его Нагито. Но Нагито все ещё остаётся тем же человеком, которого Изуру бесконечно полюбил. Человеком, что украл его первый поцелуй. Тем, кому Изуру отдал свое сердце.

***

Судья смеётся. От этого смеха уши вянут. Его тошнит. Изуру не отворачивается. — Если я исполню твое желание, путь обратно тебе закрыт. У тебя ничего не останется. Трибуна под пальцами крошится. — У меня итак ничего нет. Только он. Судья издает преувеличено страдальческий вздох. — Это все так забавно. Разве не ты сам отказался от него? Конечно же нет. Если бы окружающий мир вокруг них не был так опасен. Если бы Нагито не заболел, а Изуру не чувствовал себя бесконечно беспомощным, в своей неспособности помочь. Если бы да кабы. Судья от скуки через край собственной трибуны вверх ногами перевешивается. — Как жалко. — тянет она приторно. — Я сейчас расплачусь. Но с чего ты вообще взял, что нужен ему? Судья щелкает пальцами. За ее спиной зажглось бесчестное количество экранов. Экранов на которых изображен он. — Кажется, ему и без тебя вполне неплохо живётся. Этой скучной, жалкой, бессмысленной человеческой жизнью, — Судья волосы на пальцы накручивает, с крокодильими слезами на глазах, — ты точно хочешь обменять свою вечность на эту отстойную человеческую жизнь? Взгляд от экрана отвести не удается. Изуру смотрит жадно, как человек, заблудившийся в пустыне, и, наконец, достигший оазиса. Как безумно голодающий, перед которым положили наконец, его любимую еду. Даже если она отравлена. Невозможно не попробовать урвать себе кусочек. Его жизнь вдали от Изуру. В мире, которому Изуру никогда ранее не принадлежал. Его жизнь наполненная скорбью и одиночеством. Наполненная бесконечным количеством потерь. Жизнь полная презренных людей. Изуру не человек и никогда им не был. Это не важно. Жизнь в которой нет ни следа Изуру. Мир в котором Изуру нет и не было места. Это исправимо. Если сейчас все удастся. Он не намерен отступать. Никогда больше. — Знаешь, — тянет Судья приторно-сладким голосом, с мечтательным взглядом подпирая подбородок руками, — такими темпами я действительно могла бы влюбиться, Камукура Изуру-кун. Она смеётся.

***

Нагито останавливается резко. Он оборачивается лицом к Изуру со взглядом скрыто-раздраженным. На его нежных чертах лица всё так хорошо читается. — Почему ты продолжаешь преследовать меня, Камукура-кун? Я уже показал тебе всю территорию академии. У тебя нет причин следовать так за мной. Это жутко. Изуру подходит чуть ближе. Нагито делает ровно столько же шагов назад. — Потому что мне нравится Нагито, — произносит Изуру очевидную вещь. Но, Комаэда, почему-то не выглядит понимающим. Ничуть. Это странно. Все ещё. Его человек так мило краснеет. И так очаровательно отводит глаза. Изуру правда предпочел бы прямо видеть эти прекрасные серые омуты. — Тебе никогда не говорили, что очень грубо так прямо звать кого-то по имени, Камукура-кун. — Нагито поджимает губы и сжимает кулаки. Будь в руках у него оружие, направил бы он его снова на Изуру? Вероятно, нет. — Ты не знаешь обо мне абсолютно ничего. И говорить такие вещи незнакомцу ужасно оскорбительно. Я понимаю, что я никто в системе академии и, тем более, мироздания, но даже надо мной издеваться подобным образом, Камукура-кун, это слишком уж низко. Изуру совершенно серьёзен. И издевательства, как такового, в его словах и действиях нет и не было. Но Нагито, видимо, это неверно трактовал. Нагито разворачивается к нему спиной и быстрым широким шагом уходит. Догнать его не проблема. Но, на данный момент, не самое лучшее решение. Иметь дело с людьми слишком утомительно, — Изуру флегматично смотрит на поспешно удаляющуюся спину своего милого человека, — но все, что я делаю ради Нагито, стоит того. Изуру вспоминает вдруг один из эпизодов жизни Нагито, что судья, казалось бы, вечность назад проигрывала. И грязного презренного людишку, похитившего Нагито, сделавшего ему больно. Это недопустимо. Это непростительно. У Изуру клыки чешутся от внезапного, необузданного порыва перегрызть кому-то глотку. Ах, если Изуру принесет Нагито голову того человека, растопит ли это хоть немного его сердце? Докажет ли Нагито серьезность намерений и действий Изуру? Люди часто делают друг другу подарки. Будет ли это считаться таковым? Изуру представил улыбающееся лицо Нагито. Внутри потеплело. Он касается своей груди, где сильно бьётся сердце. Невероятно хрупкий, до смешного уязвимый орган. Человеческое тело действительно странное. Ах, неважно. Было бы действительно замечательно.

***

Тепло, от которого не хочется сбегать. Украденный поцелуй, которого не вернуть. Человек, что без страха коснулся его. Изуру тоже руки вокруг него сжимает добровольно. Детеныш мягкий. Изуру никогда не трогал что-то настолько приятное на ощупь. — Тогда будем друг у друга, — человеческие слова даются с трудом. Изуру с радостью готов научится этой речи. Человеческий детеныш пытается отстраниться. Изуру не отпускает его из своих рук полностью. Он и не пытается протестовать. Чужое лицо красное, с опухшими веками и чистыми дорожками от слез на грязном лице. — Всегда. Изуру протягивает ему мизинец. Ребенок неуверенно тянется в ответ. — Это обещание? — его голос дрожит в надежде или неуверенности. Изуру отрицательно качает головой. И, даже если горло режет невыносимой больно, решительно отвечает: — Клятва.

***

Взгляд судьи ожесточается, когда она начинает сардонически кудахтать. Изуру тошнит от запаха фальши. — Но ты мне действительно нравишься, — она играется со своими волосами кокетливо, бросая слишком грязные взгляды на своего единственного слушателя. Изуру равнодушно приподнимает брови. — было бы действительно очень грустно не дать такому глупенькому тебе второго шанса. Судья улыбается во все тридцать два зуба. Или больше. Учитывая сколько клыков у нее во рту. Изуру считать не намерен. — Я придумала! — хлопает она в ладоши счастливым ребенком, — Когда ты захочешь вернуться к нам, тебе всего-навсего нужно будет убить своего драгоценного возлюбленного! Тогда, и только тогда мы примем тебя обратно. Она хихикает самодовольно, обнимая себя за плечи. — Какая я умница! Придумала такой замечательный выход! Да, Камукура Изуру-кун? Изуру равнодушно хмыкает. Лицо судьи злобными кровавыми трещинами расходится по швам. Зал суда ломается осколками стекла. Трибуна под пальцами пеплом рассыпается. Этого никогда не случится. Изуру этого никогда не допустит.