За закрытой дверью

Когда Уэнсдей впервые сидит в кабинете Ларисы Уимс, она чувствует отвращение.       Её коробит от родительского желания сделать из неё вторую Мортишу Аддамс. Уэнсдей хочет вцепиться каждому из них в глотку, разорвать на мелкие кусочки, только бы сбросить с собственных плеч этот груз родительской гиперопеки. Ей не нравится их контроль, не нравится это место, пропитанное уже никому не нужной и не интересной историей, её мутит только от одного взгляда на этот слишком вычурный, пёстрый кабинет директрисы, в котором мать ощущает себя как рыба в воде. Уэнсдей не нравится сама директриса, алые губы которой расплываются в хитрой ухмылке, а взгляд то и дело стреляет молниями в Мортишу. Девушка не знает, что именно кроется в этой ненависти, проскальзывающей между женщинами, но и разбираться сейчас не горит желанием. Всё, чего она хочет — сбежать. И, может быть, стереть эту ужасную красную помаду с лица мисс Уимс.       Когда родители покидают кабинет, Уэнсдей медлит. Плавно разворачивается к директрисе и окидывает её презрительным взглядом. — Я никогда не стану такой как она. — О, милая, ты права, — Уимс широко улыбается, грациозно, словно кошка, поднимается из-за стола и приближается к своей новой ученице. Несколько секунд она смотрит на неё свысока, а затем наклоняется, чтобы тёплыми пальцами коснуться холодной, бледной щеки Уэнсдей. — Ты не она.       Аддамс дёргается от обжигающего прикосновения, скалится, словно дикий зверь, но щёку сразу не убирает. Она всматривается в глубину голубых глаз и пытается понять, что же вдруг зацепило её, заставило на секунду поверить чужим словам. — Я принесу Вам немало проблем, — сухо произносит девушка, мотнув головой. Она разворачивается на пятках и быстро покидает кабинет. — Как будто с этой семейкой могло было быть иначе… — в тишину комнаты устало выдыхает Уимс, пальцами массируя виски. Во второй свой визит в кабинет Ларисы Уимс, Уэнсдей чувствует острое раздражение.       Директриса нервно ходит из стороны в сторону, взмахивает руками и отчитывает Аддамс за её провалившуюся попытку побега. Уэнсдей лишь закатывает глаза и фыркает, скрещивая руки на груди. Она искренне не понимает, почему все всегда думают, что отчитывание подростка «на ковре у директора» это самый действенный способ воспитания? Уимс говорит громко и чётко, не кричит, но тон женщины заставляет что-то зашевелиться внутри даже у всегда внешне спокойной Уэнсдей. И это до чёртиков раздражает девушку. Слова директрисы пролетают мимо ушей, но что-то в Ларисе цепляет и вызывает шквал эмоций, и, не будь Аддамс такой сдержанной, высказала бы потом Энид всё, что она думает об этой женщине и её школе. Но она никогда не позволит себе проявить слабость, и поэтому держит в себе, слишком часто в голове воображая мисс Уимс. Уэнсдей чувствует, как кровь закипает в жилах, стоит лишь на мгновение представить это красивое лицо, с отвратительной красной помадой на губах. Больше всего на свете она бы хотела сбежать из «Невермора», но сначала, ей всё ещё хочется стереть эту невыносимую алую помаду с чужих губ. — Не могу обещать, что такого больше не повторится, — безэмоционально пожимает плечами Уэнсдей, когда директриса замолкает. — Ничего другого я от тебя и не мечтала услышать, — с лёгкой ухмылкой на губах Уимс на секунду прикрывает глаза. — Просто помни, если вдруг тебе захочется поговорить, дверь этого кабинета всегда открыта для тебя. — Боюсь, если я начну говорить, то после мне придётся убить Вас, мисс Уимс. — Надеюсь, я смогу за себя постоять, мисс Аддамс.       Они обе усмехаются. В свой третий визит в кабинет директрисы Ларисы Уимс, Уэнсдей чувствует пугающее её спокойствие.       Девушка всё также стоит перед огромным дубовым столом директрисы и снова выслушивает её нотации, по поводу второй попытки побега. Но внутри у Аддамс нет отвращения, нет желания поскорее покинуть кабинет и заняться продумыванием других путей отступления. Ей просто спокойно. Даже сама мисс Уимс выглядит иначе: движения медленные и чёткие, в голосе не слышится строгих ноток. Женщина словно уже по традиции говорит этой взбалмошной девчонке одно и то же. Смирилась, проносится у Аддамс в голове. — Ещё одна попытка сбежать и Вы будете серьёзно наказаны, мисс Аддамс, — заключает женщина и плавно садится в своё кресло, всем своим видом показывая, что разговор окончен. — «Невермор» и есть моё серьёзное наказание, мисс Уимс. — Ты меня изводишь, — тяжело вздыхает Лариса, качая головой. — Но знаешь, меня не так просто извести. — Берёте меня на слабо? — усмехается Уэнсдей и вместо того, чтобы покинуть кабинет, плюхается в кресло напротив директрисы. — Мисс Аддамс, поверьте, такие игры меня уже давно не интересуют. — А какие Вас интересуют? — оживляется девушка, находя забавным видеть недоумение на лице женщины. — Смотрю на тебя, а вижу копию твоей матери, Уэнсдей, — Лариса складывает руки в замок и чуть склоняет голову вбок, всматриваясь в мертвенно-бледное лицо ученицы, пытаясь отыскать хоть один признак жизни в нём. — Именно поэтому Вы ненавидите меня, — директриса удивлённо вскидывает брови на это заявление. — Но я не моя мать, Вы сами это говорили мне! — С чего ты взяла, что я ненавижу тебя? — Вы ненавидите мою мать. Ещё не знаю почему, но это так. А теперь Вы вынуждены каждый день видеть лицо её дочери, напоминающей Вам о ненависти, и сознательно пытаетесь перенести это чувство на меня. Но я не моя мать!       Выпалив всё это, Уэнсдей напряженными пальцами вцепляется в подлокотники кресла, но, ловя себя на этой негативной эмоции, мотает головой, будто приходя в себя. Девушка выдыхает, опускает руки на колени и вновь поднимает глаза на растерянную директрису, не ожидавшую услышать такой поток красноречия от Аддамс. — Здесь ты ошибаешься, моя дорогая, — Лариса издаёт тяжелый вздох и качает головой, переводя какой-то слишком потерянный и потухший взгляд на большой камин в другом конце комнаты. — Я никогда по-настоящему не ненавидела Мортишу. В какой-то момент жизни, я думала, что ненавижу. Но это была отнюдь не ненависть. — А что же тогда? — Уэнсдей хмурится. Ей всегда было не по себе, когда её теории не подтверждались, но здесь ей казалось всё настолько очевидным, что слова директрисы застают её врасплох. — Мисс Аддамс, не припомню, чтобы у нас с Вами был назначен психологический сеанс. — Я просто хочу понять! — сопротивляется девушка, но Уимс поднимается со своего места и, обойдя девушку со спины, мягко касается её плеча. — Доброй ночи, Уэнсдей.       Аддамс лишь молча поджимает губы и поспешно удаляется в свою комнату. И потом было ещё так много встреч в кабинете Ларисы Уимс, что Уэнсдей даже сбилась со счёта.       Аддамс по-прежнему периодически слушает нотации о недопущении нарушения устава школы, но все эти разговоры — ничто иное, как простая формальность. Большее значение для неё имеют те самые разговоры за закрытой дверью после отбоя, когда уставшая за тяжелый рабочий день Лариса может позволить себе снять каблуки с отёкших ног, расположиться на небольшом диванчике напротив камина с бокалом красного вина и, наблюдая за потрескивающим пламенем, слушать, как Уэнсдей спокойно читает ей романы Эрих-Марии Ремарк или стихи Анны Ахматовой. Иногда они говорят о делах школы и о том, что происходило в академии раньше, когда ещё сама Уимс была ученицей, но Лариса всегда старается замять эту тему, особенно когда речь заходит о родителях Уэнсдей. — Вы любили моего отца, верно? — в один из таких вечеров вдруг спрашивает девушка, закрывая и откладывая книгу. Лариса, растянувшаяся на диване, вздрагивает, отчего школьный альбом, который она листала мгновением ранее, падает у неё из рук. Аддамс, сидящая на мягком ковре возле дивана, поднимает его и протягивает женщине, взглядом задерживаясь на её лице. На чужих губах, сегодня бледных, без яркой помады, блестят капельки красного вина, и Уэнсдей стоит огромных усилий не протянуть руку, чтобы не коснуться. Уимс, словно почувствовав это, проводит кончиком языка по губам, прежде чем прокашляться и отвести от ученицы взгляд. — Я думала, что любила твоего отца. — Вы думали? — Уэнсдей снова хмурится. Для неё даже свои чувства и эмоции были загадкой, а уж понять мысли Уимс ей казалось совершенно непостижимой вещью. И именно поэтому хотелось докопаться до сути. — Что это значит? — Когда-то я пригласила твоего отца на бал, чтобы сделать твоей матери больно, — женщина помедлила, поджимая губы. Воспоминания уже не ранили, но всё ещё было неприятно. — Но Мортиша сделала больно мне. — Потому что пришла с папой? — Потому что пришла с твоим папой, — подтверждает Уимс, делая лёгкий кивок головой. — То есть, Вы всё-таки любили его? — Уэнсдей склоняет голову набок, пытаясь сложить все полученные данные и собрать цельную картинку. Но что-то не складывается и она не может понять что именно. — Или нет? — Я никогда по-настоящему не любила твоего папу, милая. — Тогда как мама могла сделать Вам больно? — Лариса по-доброму усмехается непониманию, отразившемуся на лице ученицы. Уэнсдей была очень умной девочкой, но, как и все юные леди, была слегка наивна. — Давай лучше поговорим о разновидностях скорпионов? Какой у тебя, говоришь, был в детстве?       Аддамс открывает рот, чтобы возмутиться, но молчит, понимая, что сейчас не время и не место. Лишь поднимается с пола, садится на край дивана, рядом с мисс Уимс и, не отрывая взгляд от её голубых глаз, начинает долгий и трагический рассказ о своём питомце, позволяя женщине расплести две чёрные, как смоль, косы и зарыться пальцами в её волосы. Каждый вечер, проведенный в кабинете Ларисы Уимс, становился для Уэнсдей по-своему особенным, но именно вечер в канун Вороньего бала расставил всё по местам. — Я не хочу идти с Ксавье! — выпаливает Уэнсдей, без стука врываясь в кабинет мисс Уимс. — И Вам добрый вечер, мисс Аддамс, — спокойно отвечает Лариса, отрывая взгляд от своего рабочего ноутбука и откидываясь на спинку кресла. — Если не хочешь идти, зачем тогда пригласила его? — Я… была вынуждена! — хмыкает Аддамс, раздражённо усаживаясь в кресло напротив. — Я вообще не хочу идти на этот чёртов бал! — В этом году тематика посвящена йети, — констатирует женщина, непринуждённо пожимая плечами. — Йети, чёрты, да хоть Лохнесское чудовище, мне без разницы! — огрызается Уэнсдей, скрещивая руки на груди. — Менее ужасным, в самом плохом смысле этого слова, он не становится. — Я не буду заставлять тебя идти на этот бал, но… — Уимс пропускает возмущение мимо ушей, выходит из-за стола, лёгкой поступью подходит к Уэнсдей и присаживается перед ней, беря её руку в свою. У Аддамс дыхание застревает где-то между рёбер, когда она смотрит на женщину сверху, а когда алые губы той расплываются в улыбке, Уэнсдей понимает, что начинает терять контроль. — Но я бы очень хотела, чтобы ты пришла.       Уэнсдей молчит, пытаясь запечатлеть этот момент в своей голове. Аддамс всегда считала, что чувство влюблённости переоценили и все эти так называемые «бабочки в животе» лишь плод больной фантазии писателей, но вот сейчас Лариса Уимс стоит перед ней почти на коленях и смотрит так нежно, что внутри у Уэнсдей не то что бабочки, там целые динозавры водят хороводы. — Если позволите, я бы хотела пригласить Вас сегодня на танец, — наконец выдыхает девушка, позволяя себе пальцами свободной руки прикоснуться к мягким губам напротив. Она проводит большим пальцем по нижней губе, замечая, как на его кончике размазывается чужая помада. Нет, ей определённо не нравится стирать её руками.       Лариса перехватывает чужую ладонь, мягко скользящую по её губам, и оставляет кроткий поцелуй, заставляя Уэнсдей в удивлении распахнуть глаза и затаить дыхание. — Почту за честь, если мне всё-таки выпадет возможность потанцевать с кем-нибудь из семьи Аддамс на Вороньем балу. — У мамы тогда была фамилия Фрамп, — жёстче, чем хотела, говорит Уэнсдей. — Вы ведь хотели бы потанцевать с ней. — Это было давно, моя милая Уэнсдей, и уже совсем не имеет значения, — директриса качает головой, оставляет ещё один нежный поцелуй на чужой ладони и встаёт, перемещаясь в другую часть кабинета. — Увидимся на балу, мисс Аддамс. В следующий раз, Уэнсдей оказывается в кабинете Ларисы Уимс раньше, чем планировала.       Она широким шагом проходит внутрь, прямиком вслед за взвинченной Уимс, которая на ходу пытается платком стереть с себя краску. — Это возмутительно! Я узнаю, кто из нормисов к этому причастен и они понесут суровое наказание! — от злости, сквозившей в каждом слове, не по себе становится даже Уэнсдей, которая в принципе находит эту пакость достаточно интересной. Как жаль, что это всего лишь дешёвая краска. — Да ладно Вам, мисс Уимс, получилось очень даже замечательное окончание вечера! — довольно произносит Аддамс, кончиком пальца ловя стекающую каплю краски со своей щеки и с наслаждением облизывая его, заставляя наблюдающую за ней Ларису на секунду смутиться и прокашляться. — И знаете, всё-таки Вам очень идёт красный цвет. — Мисс Аддамс, я прошу, нет, я требую, чтобы Вы сейчас же отправились в свою комнату! — тон директрисы не терпит возражений, но есть в нём что-то такое цепляющее, что лишь вызывает лёгкую тень улыбки на губах Уэнсдей. — Сейчас и без Вас забот хватает! — Хотите, я помогу? — не дожидаясь ответа, она в два шага оказывается возле женщины и ловким движением выхватывает у неё платок. Каблуки хоть и делают её значительно выше, но ей всё же приходится чуть приподняться на носках, чтобы провести платком от щеки вниз, по шее к ключицам, и ниже, останавливаясь аккурат у пышной груди, скрытой плотной тканью платья. — Уэнсдей, что… что ты делаешь? — заторможено выдыхает Лариса, перехватывая её тонкую руку, но не предпринимая попыток отстраниться. — Я? Ничего, — девушка поднимает голову и взглядом встречается с чужим: таким растерянным, но до одури затуманенным желанием. — Но мне кажется, мы обе очень хотим, чтобы я всё-таки что-то сделала.       Уэнсдей всегда клялась себе, что никогда не влюбится, не подарит кому-либо свой поцелуй и уж точно не позволит никому прикоснуться к её обнаженному телу. Но все её принципы и убеждения рассыпаются в прах, когда Аддамс сокращает расстояние между их губами, чувствуя чужое прерывистое дыхание на своём лице; когда Уимс, где-то на задворках сознания пытающаяся воззвать себя к здравому смыслу, сдаётся и издаёт сладкий стон, прижимая девушку ближе, позволяя ей углубить поцелуй.       Лариса на вкус как сладкий пунш с нотками фруктов, её губы — чуть суховатые от помады, но невероятно мягкие — кружат голову. Уэнсдей так долго в тайне грезила о поцелуе с мисс Уимс, что казалось, будто она упадёт от переполняющих её чувств, но руки директрисы, такие на удивление сильные, крепко держат её за талию, не позволяя вдруг ослабшим ногам подкоситься и уронить хозяйку. — Нам следует остановиться, — шепчет женщина, чуть отстраняясь, чтобы вдохнуть. Директриса внутри неё сильна, она требует немедленно прекратить это безумство и вытолкать наглую девчонку из кабинета. Но желание сильнее, Уэнсдей считывает его по замутнённому томному взгляду, по чуть приоткрытым влажным губам, по рваному дыханию и жару, исходящему от Уимс. — Мне кажется, это не совсем то, что нам нужно сейчас сделать, — Аддамс сама пугается своей настойчивости, но где-то глубоко внутри она понимает, что если они упустят этот момент, то Лариса точно закроется от неё, укутается в свою колючую броню здравого смысла и никогда больше не позволит своим желаниям и слабостям выйти наружу.       Именно поэтому Уэнсдей вновь целует её, жадно и страстно, обхватывает руками за плечи, не позволяя сбежать. И Лариса вновь сдаётся, ныряет в этот омут с головой, предоставляя возможность чужому языку скользнуть внутрь и сплестись с её собственным. Директриса в её голове признаёт полное поражение, когда Аддамс мягко толкает женщину к дивану, а затем усаживается на колени, позволяя ей почувствовать, как сильно она возбуждена. — Ты уверена, что точно хочешь этого? — находит в себе силы отстраниться Уимс, когда Уэнсдей уже нащупала застёжку от платья на спине женщины и резким движением дёрнула её вниз. — Я хочу этого даже больше, чем сбежать из этой проклятой академии, — девушка снова припадает к её губам, не в силах противостоять этому притяжению, она ёрзает на чужих коленях и её юное тело говорит всё за неё. Уимс больше не сдерживается: стаскивает с неё платье и одним движением укладывает девушку на диван, нависая сверху. — Тогда будьте сегодня примерной девочкой, мисс Аддамс, и хорошо усваивайте то, что даёт Вам эта проклятая академия.       Уэнсдей не успевает ответить колкостью, её слова превращаются в громкий стон, когда она чувствует, как чужие пальцы скользят по кромке нижнего белья, а шея покрывается жалящими поцелуями-укусами. — Надеюсь, Вы закрыли за собой дверь, — хитро улыбается Уимс, вновь оставляя жаркий поцелуй на бледных губах. В следующий раз, когда Уэнсдей находится в кабинете Ларисы Уимс, она чувствует щемящую тревогу в груди.       В тот вечер за стенами школы было особенно холодно. Уимс посильнее разжигает камин и опускается на ковёр, облокотившись спиной на диван. Аддамс ложится рядом, укладывая голову на колени женщины. Они непринуждённо болтают, пока Лариса пальцами перебирает распущенные чёрные локоны, наслаждаясь их мягкостью. Ученица прикрывает глаза, мурлыкает, словно довольная кошка, и наконец-то понимает, что значит чувствовать себя по-настоящему счастливой — Уэнсдей учится любить. Но есть во всей этой идиллии одна неприятная вещь, о которой Аддамс так сильно не хочет говорить, но слова вырываются сами собой: — Мне снилась твоя смерть.       Лариса на секунду перестаёт играться с её волосами и замирает. Она пытается подобрать слова, которые были бы сейчас наиболее уместны, но Уэнсдей продолжает: — Я не уверена, что это было видение, просто дурной сон, но мне страшно. — Сны это всего лишь сны, — улыбка директрисы кажется вымученной, но Уэнсдей на секунду становится спокойнее от этих слов. — Не будем зацикливаться на плохом. — Просто… — Просто будь рядом сейчас, — перебивает её женщина и наклоняется, чтобы оставить нежный поцелуй на тёмной макушке. Уэнсдей приподнимается на локтях, внимательно смотрит на Ларису, а потом прижимается к ней всем телом и носом утыкается в шею, вдыхая в лёгкие такой родной запах духов с ароматом миндаля и ванили.       Аддамс чувствует невероятное спокойствие в этих объятиях, но чувство тревоги никуда не уходит. Когда Уэнсдей стоит в кабинете Ларисы Уимс в последний раз, она не чувствует ничего, кроме невыносимой боли, раздирающей грудную клетку изнутри.       Чувство скорби обволакивает со всех сторон, а подкрадывающаяся истерика сдавливает горло, мешая спокойно дышать. И только Энид, внезапно решившая заглянуть сюда и поддержать соседку, не даёт Уэнсдей взвыть, словно раненый дикий зверь, и от злости, вперемешку с болью, начать крушить всё вокруг. — Я буду скучать по директрисе Уимс, — тихо говорит блондинка, поджимая губы. Аддамс выглядит такой потерянной, что Синклер не уверена, услышала ли подруга её слова. — Она умерла за то, что любила больше всего, — после долгого молчания отвечает Уэнсдей, не сводя взгляд с пустого кресла Ларисы. — И за это я её безмерно уважаю.       Она так много хочет сказать о своих чувствах к этой женщине, но слова комком застревают в горле, да и могла ли Энид до конца понять её, разделить боль этой потери? Никто из учеников академии даже и представить не мог себе, насколько Лариса Уимс была сильна духом и мудра, никто не догадывался, какой женщина могла быть нежной и ранимой за закрытой дверью своего кабинета, и уж тем более — какой внимательной и страстной она была по ночам. Никто не знал, как эта женщина могла любить, отдавая себя без остатка. И только Уэнсдей видела её настоящей.       Энид уходит, оставляя девушку в давящей тишине места, которое ещё совсем недавно было для неё всем. Казалось, только вчера эти стены впитывали в себя все самые горячие и самые сокровенные тайны кабинета мисс Уимс, а теперь лишь холодно смотрели на Уэнсдей, словно со смертью Ларисы жизнь угасла и внутри них. Аддамс пытается глубоко вдохнуть, но понимание, что за этими закрытыми дверями, где раньше было так тепло и уютно, она осталась совсем одна, бьет обухом по голове. Внутри неё будто что-то лопается: истерика накрывает с головой, заставляя осесть на пол и согнуться пополам, лицом утыкаясь в ладони.       Когда слёзы заканчиваются, оставляя после себя лишь горечь на языке и всё ещё подрагивающее от нервов тело, Уэнсдей находит силы подняться и осмотреться, желая навсегда запомнить кабинет Ларисы таким, каким он был при её жизни. Взгляд, хоть и немного мутный от слёз, всё же цепляется за что-то, чего раньше, как ей казалось, не было в кабинете — за рамку с фотографией на камине. Утирая остатки слёз с щёк, девушка медленно подходит ближе, чтобы рассмотреть.       С камина на неё смотрят два счастливых лица — единственная фотография, которую Аддамс позволила сделать Ларисе несколько недель назад. Мисс Уимс широко улыбается, прижимая к себе на вид такую хрупкую и маленькую Уэнсдей, которая хоть и казалась хмурой, но уголки её губ были приподняты в улыбке. Девушка смотрит не в камеру — на женщину, и во взгляде её читается такая любовь и нежность, что когда Уэнсдей впервые посмотрела на получившееся изображение, она пригрозила Уимс быстрой смертью в случае, если кто-нибудь ещё увидит фотографию. Конечно, она шутила, пытаясь казаться всё той же отрешённой от чувств девочкой, которой была в первые дни знакомства. Лариса тогда лишь тепло рассмеялась, сильнее прижимая к себе ученицу и оставляя лёгкий поцелуй куда-то в висок.       Именно поэтому сейчас, смотря на фотографию, внутри у Аддамс всё снова неприятно сжимается. Она приподнимает её и замечает, что за рамкой лежит запечатанное письмо, с аккуратно выведенной надписью: для У. Аддамс. Отложив фотографию в сторону, дрожащими руками девушка разворачивает его.       «Моя дорогая Уэнсдей, если ты читаешь это письмо, значит сны, вероятно, имеют прискорбное свойство сбываться. Мне жаль, что судьба сложилась так и тебе приходится переживать всё это одной. Но, пожалуйста, помни, что ты не одинока. У тебя есть замечательные друзья, которые будут рядом и я уверена, что ты всегда можешь рассчитывать на их поддержку.       За это непродолжительное время, что ты провела в стенах академии, ты изменилась: повзрослела и стала более открытой к чувствам, к людям и к проявлению эмоций. Ты открылась миру и расцвела, моя милая чёрная роза, и ты даже не представляешь, как сильно я горжусь тобой! Прошу лишь об одном: переживи эту страшную боль и двигайся дальше, ты сильная и ты справишься, я это точно знаю. С огромной тёплой любовью, навеки твоя Лариса Уимс.»       Уэнсдей хочется кричать, вцепиться в собственную кожу острыми ногтями, чтобы хоть как-то заглушить эту боль внутри, но сил не хватает даже для того, чтобы ударить кулаком об стену, и поэтому она лишь до крови прикусывает нижнюю губу, стараясь сделать обычный вдох.       Аддамс поднимает голову, ещё раз осматривая гладкую поверхность камина, и взгляд её цепляется за тёмный ежедневник, лежавший рядом. Девушка аккуратно поднимает его и быстро пролистывает несколько страниц. — Она вела дневник, — хрипло произносит в пустоту кабинета, взглядом скользя по исписанным страницам. Уэнсдей кажется, что читать дневник дорогого тебе человека без его разрешения — ужасно даже для неё, но внутренний голос подсказывает, что женщина оставила его здесь не просто так. Это подтверждает и чёрная закладка, торчащая почти из середины дневника. Аддамс не задумываясь открывает нужную страницу.       «06.10.2022.       День в академии сегодня прошёл на удивление спокойно, пара учеников-оборотней не поделила игрушку во дворе, но обошлось малой кровью. Чего не скажешь о злополучном звонке, сегодня в обед. Звонила Мортиша Аддамс — мой тёмный призрак прошлого и моя вечная головная боль. В понедельник она привезёт свою дочь в «Невермор» и что-то мне подсказывает, что моя головная боль обретёт новую форму.» — Уэнсдей, ты скоро? — дверь приоткрывается с противным скрипом и в проёме показывается голова Энид. — Ларч пришёл забрать твои вещи. — Ещё минуту, одну минуту.       Синклер коротко кивает и мгновенно исчезает в коридоре. Уэнсдей глубоко вздыхает, стирает застывшие в уголках глаз слёзы, и в последний раз оглядывает кабинет. — Я буду скучать, — тихо шепчет, крепко прижимая фотографию, письмо и дневник Ларисы к груди.       Закрывая за собой дверь, она всё ещё чувствует гадкое опустошение, но где-то там, глубоко внутри, она ощущает спокойствие, ведь Лариса подарила ей частичку своей души, которую сейчас Уэнсдей держит в своих руках.