***
Если и есть что-то хорошее во всей этой нелепой ситуации, так это секс. После нового опыта он становится более интимным и менее предсказуемым, несмотря на то, что они теперь знают гораздо больше о желаниях друг друга. Но дело не только в этом: Аманэ в принципе превращается в себя старого — более внимательного, чуткого мальчика, и тут к гадалке не ходи, чтобы понять причину. Ревность может уродовать людей, но Аманэ другой, потому что он никогда не признается, что ревнует. Он не будет злиться и надзирать, он будет любить сильнее, как будто это соревнование. Нэнэ может сказать, что всё нормально и что кроме него для неё никого не существует. Это просто! Очень просто. Но нет ничего смертельного в том, чтобы не сделать этого и позволить обожать себя и их отношения. Провести с ним на пару вечеров больше, целоваться каждое утро после пробуждения, а не только перед уходом, чаще готовить, получать подарки, звонить просто так, пытаться делать что-то вместе — это тоже хорошо. Это заземляет беспорядок в её голове.***
Час сорок, но Цукаса в сети, и Нэнэ занимает себя мыслью почему. Он переписывается с кем-то? Может, этот кто-то и сфотографировал его? Она хочет написать, кокетливо: "Привет! Почему ты не спишь так поздно? Тебе есть, с кем поболтать в такое время?" Но это глупо и у неё нет повода. Она слишком навязчивая. Ей не стоит напоминать о себе, если она убеждена, что романтическая жизнь Цукасы вот-вот должна дать оборот. Она могла бы помочь ему: если он младший брат Аманэ, он и её младший брат тоже. Наверное. Она не ощущает его таковым, но это то, как она должна думать. Она добрая, и у неё всегда найдётся совет насчёт любви. Если сейчас он не нужен, то обязательно пригодится потом, когда появится нужный человек. В час сорок один зарядка на её телефоне садится. Всё верно: её это не касается.***
Аманэ обещает заехать за ней после работы, и это очень смешно, учитывая, что он точно так же передвигается на общественном транспорте. Он мог бы сказать: "Я подъеду к семи. Со мной будет билет в кино и водитель автобуса" — и это было бы не то чтобы ложью! Но сегодня без кино: погода слишком тёплая, чтобы прятаться в здании, и, на собственное счастье, Нэнэ не надела каблуки и поэтому готова гулять всю ночь. Она отвечает: "Буду ждать" и долго-долго улыбается в экран ноутбука. Когда Аманэ встречает её на выходе с велосипедом напрокат, она так счастлива, что не хочет больше возвращаться на работу. Зачем? Она намерена наслаждаться жизнью! Они только и будут делать, что кататься со скоростью шестьдесят километров в час и потом греть руки, а затем возьмут второй велосипед и объездят целиком Центральный парк, зайдут купить последние горячие напитки в киоск перед закрытием и Нэнэ обязательно вляпается в лужу, потому что не может иначе, и будет ныть, что испачкала новенькие колготки, а Аманэ снисходительно закатит глаза, удивляясь масштабу её проблем. Так будет всегда, каждый сезон, всю жизнь! Нэнэ верит в это сегодня вечером, и она убеждает Аманэ, что больше не потратит ни минуты на что-либо скучное. Никаких больше отчётов, собраний, звонков дольше трёх минут! Долой! Глинтвейн яростно подогревает протест — и рано или поздно Аманэ тоже сдастся и согласится. Покладистый, он целует её всегда, когда она этого хочет, и обнимает, и держит за руку, делая только вид, что ему не нравится, когда она навеселе. — Ещё успеем на поезд, — говорит он, глядя на часы. — Сейчас, только велики верну. Постой тут. Он отходит на сотню метров и паркует их, внимательно глядя в телефон. Что-то не получается, и он делает мордочку. Нэнэ незаметно фотографирует: лицо немного смазанное, но в целом всё видно. Вернувшись, Аманэ спрашивает, почему она смеётся, но Нэнэ ничего ему не рассказывает.***
00:19 Привеееет! Сейчас такое покажу Угадай, где мы были! [Прикреплённая фотография] Разве он не самый милый парень на планете??????***
Утром Нэнэ нужно какое-то время, чтобы осознать, почему контакт Цукасы висит поверх всех других уведомлений. Это Центральный парк? У него такие красные уши, он похож на тасманского дьявола Эй, Нэнэ-чан, ты спишь? Ау? У тебя классная аватарка! — Доброе утро. Проснулась? Аманэ уже одет, и Нэнэ знает, что если он застегнул три верхние пуговицы, значит у неё точно не получится вернуть его в кровать, и поэтому она вальяжно переворачивается на живот и мурчит в подушку. Она чувствует мешки под глазами и сильную жажду. Её кожа жирная, и она бы не отказалась от увлажняющей маски вместо кофе. — У тебя такой низкий порог, — Аманэ присаживается рядом и тормошит её за волосы, вызывая вопли. — Я никогда к этому не привыкну. — Я тоже, — отвечает Нэнэ. Ей жаль, что вещи складываются так, а не наоборот. Она была бы рада посмотреть на пьяного сентиментального Аманэ, но сколько бы раз она его ни спаивала, всегда заканчивала рядом с унитазом. Нэнэ приподнимается, смахивая волосы. Она ужасно выглядит, и в её рту определённо нагадили кошки, но у неё слишком хорошее настроение, чтобы обращать на это внимание. Она наваливается на Аманэ и просовывает между ними руки, и он подыгрывает, притворяясь, что не замечает, как она расстёгивает его рубашку. — Я люблю, когда ты топлес, — признаётся Нэнэ, прижимаясь к его тёплой, ещё влажной после душа груди. — Это взаимно, — отвечает Аманэ, и его пальцы гладят её поясницу под шортами. Утро лениво и не похоже на прошлый заряженный вечер, и этим прекрасно. Нэнэ хочет, чтобы они сменялись таким образом постоянно и чтобы иногда время всё-таки замирало, не отбирая у неё Аманэ. Но так или иначе он всё равно уходит, потому что должен быть на месте к девяти, и она проводит всё утро выходного дня в постели, пытаясь доспать ещё несколько часов.***
Доброе утро! Прости, что отвечаю только сейчас. Да, это Центральный парк, и мне тоже кажется, что они похожи! >У тебя классная аватарка! Спасибо! Твоя мне тоже очень нравится Пока чайник греется, Нэнэ повышает производительность мозга шоколадом, и над её головой есть невидимый, обещающий сдетонировать таймер, если она сейчас же не придумает что сказать. Слушай, тебе нравится кататься на велосипеде? — пишет она. Ты бы пошёл с нами в следующий раз?***
Маленький, но очень капризный пазл встаёт на место, и Нэнэ чувствует себя реально довольной. Она всеми силами держится за возможность общаться с Цукасой, и ей кажется, что он делает то же самое. Это недолгие, короткие переписки, но они есть и содержат по-своему нелепые и смешные моменты недопонимания и шуток, и планов, и представить без них свой распорядок дня уже невозможно. Эта дружба делает Нэнэ по-настоящему наполненной, и, возможно, ничего больше ей от него и не надо.***
— Знаешь, Цукаса-кун сказал, что ему больше нравятся ролики. Вы так сильно отличаетесь! Ты уверен, что вы не фальшивые близнецы? Аманэ смеётся и рискует подавится очередной порцией риса. Хорошо, что она спросила это до того, как он перешёл к супу. — Было бы славно. Нэнэ пинает его под столом, и он пинает её в ответ, потому что эта женщина никогда не даёт ему поесть в тишине и покое. — Брось! Он задумчиво пожимает плечами. — Не-е-ет, — протягивает она, ведь ей обидно как за себя, — ты так не думаешь! — Что ты мне сделаешь в противном случае? — ухмыляется Аманэ, и Нэнэ молниеносно отодвигает тарелку с редькой, к которой он тянется, и пара кусков улетают на татами. Аманэ смотрит на них так, как будто только что потерял две чистые жемчужины в открытом океане. — Что я сделаю? — переспрашивает Нэнэ, активируя все до единой нейронные связи, потому что дразнить Нэнэ — цель жизни Аманэ, а обыгрывать его в его псевдо-играх разума — её хобби. — О! Я знаю! Я создам чат на троих! И я буду скидывать туда все твои фотографии! И я расскажу все постыдные исто... Аманэ! Нет! Стой! Не подходи! Я брошу в тебя тарелку! Аманэ! Ты меня услышал! Нет! Нет! Помогите! Палочки с налипшим на них рисом брошены на столе. Нэнэ распластана на полу, её футболка задрана, а рот раскрыт. Она кричит и трепыхается, пинаясь ногами, но это, очевидно, бесполезная трата энергии, которой у Аманэ вагон и маленькая тележка; в конце концов она так устаёт, что её глаза просто наполняются слезами, живот болит и она не в состоянии больше сопротивляться. — Хватит, — умоляет, задыхаясь, Нэнэ и закатывается заразительным смехом. — Это нечестно! Аманэ снова щекочет её, и у неё есть все основания, как только она наберётся сил, оторвать ему руки. — На войне все средства хороши, — оправдывается он. Из людей, которые не вытирают рот, воины так себе.***
Н: у меня хорошие новости! На этих выходных мы собираемся на книжную ярмарку! Не хочешь присоединиться? Ц: у меня была тяжёлая неделя Н: потом мы зайдём в бар! Ц: я люблю тебя, Нэнэ-чан***
— В бар? Я думал мы зайдём в ту самую кофейню, которую тебе посоветовала Аой, чтобы попробовать лучший, как она сказала, матча ла... — Это ерунда! — отмахивается Нэнэ. Он так хорошо помнит, что она сказала, всё до мельчайших подробностей. Ревность в нём ещё не истощилась, и Нэнэ нужно просто смириться с тем, что она ходит по тонкому льду. — Мы можем сделать это в любой другой раз. Разве нет? Бар тоже хорошее место, тем более рядом. Аманэ задумчиво осматривает её снизу-вверх, словно может найти какие-нибудь микро-трещины, которые объяснят, в чём дело, но прикрытие Нэнэ и так слишком вялое и голословное, чтобы можно было докопаться до него ещё сильнее. Из-за того, как она зажата, Аманэ думает, что она хочет продолжить прошлые выходные и как следует напиться. Он улыбается, и всё, на чём держится её уверенность, приходится подпирать палками очередных мысленных оправданий. — Да, хорошо, мне непринципиально, — его ответ. Он разворачивается и берёт ручку — Нэнэ поворачивает его кресло обратно и присаживается на корточки, подставляясь под его взор как под прицел. — А с кем идти тебе принципиально? — Что? — Аманэ хмурится. — Ты имеешь в виду, что хочешь пойти без меня? — Нет! Я имею в виду, что, если мы возьмём кого-нибудь ещё? — Кого например? — Ну-у-у, например, Цукасу, — складывает ладоши Нэнэ, — которого я, к слову, уже пригласила. Вопреки ожиданиям, Аманэ не злится. Он озадачен, но она не видит на его лице раздражения или негодования, или недоверия. Если он скрывает их, то очень хорошо, слишком хорошо для того Аманэ, которого она знает. Он обещал ей быть честным, когда стал её парнем, и до сегодняшнего дня он справлялся с этим заданием относительно нормально. — Прости, что говорю только сейчас, — спешит вставить Нэнэ. — Но иначе ты бы просто отказался! Я хотела, чтобы ты провёл время с братом. Мне бы тоже было интересно поболтать с ним. Нам обоим это на пользу. — Да, но, — Аманэ отчаянно разводит руками, — вы же и так переписываетесь. Мне казалось, вы прекрасно дружите. Ну, в сети. Нет? Разве этого мало? — Аманэ, — Нэнэ супится, и его глупая зависть равномерно плавится, как воск. — Мы втроём просто прогуляемся. Выпьем. Не нужно так гиперболизировать. Между прочим, это моя работа! Он выдыхает; с какого-то момента они держатся за руки. Всё как и должно быть. — Я надеялся провести этот день с тобой, — говорит он, сдавшись. Это слабый приём и он не переубедит Нэнэ, и использован скорее от безнадёги. — Мы проводим вместе практически каждый день, — Нэнэ целует его костяшки и подносит ладонь к щеке, и Аманэ смущён этим. — Одной мной мир ведь не ограничен, правда? Аманэ апатично кивает. Ему трудно с этим согласиться.***
Вечер субботы начинается довольно позитивно: Аманэ менее скован и, вопреки привередливости, всё-таки больше настроен отдыхать. По дороге они думают о том, что купить и к какому прилавку пойти первым — с художественной или научно-популярной литературой. Нэнэ свободна от всякой нервозности, и как только она решает написать Цукасе, чтобы встретить его, он сам натыкается на них на входе на ярмарку. — Ах! Привет! Аманэ хочет попятиться, но Нэнэ успевает поймать его за рукав — и вот Цукаса уже обнимает, щебеча, их обоих за плечи. Аманэ здоровается, но более пресно, так как предпочёл бы простое рукопожатие, но в целом ничего не изменилось: его походка всё так же легка и пружиниста. Это своего рода индикатор атмосферы, по которому Нэнэ научилась отслеживать катастрофы. Но пока — пока — всё более чем в порядке. Она не может не улыбнуться, предвкушая отличный выходной. — Это гетры, Нэнэ-чан? — внезапно перескакивает с прошлой, моментально забытой темы Цукаса. — Фиолетовые! С блёстками! Ого! Я обожаю фиолетовый! — Да, — признаётся она, смутившись, но внимание всё равно приятно откликается внутри, — раньше я носила их, потому что стеснялась своих лодыжек. Но сейчас я, ну, я так думаю, переборола этот комплекс... Во многом благодаря Аманэ. Она оглядывается на него, и он тоже неловко, но больше смешно улыбается. Они похожи на подростков, но это то, что она так в любит в их паре. — Тебе нравится? — возвращается и спрашивает Нэнэ у Цукасы, теребя кончики своих пахнущих лаком волос. — Что? Твои лодыжки? Или твои гетры? Или твои лодыжки в гетрах? Аманэ вздыхает и толкает их внутрь.***
Они берут напитки и проходят несколько точек, Нэнэ даже перебирает парочку стеллажей, но сохранять вид, что что-то из этого реально любопытно, удаётся только первые пять минут. Она никак не может настроить себя на поиск какого-нибудь захватывающего романа, потому что обсуждать бытовые вещи оказывается гораздо интереснее. Их компания сама абстрагируется от общей толпы и делает круги на одном месте. С каждым новым кругом кое-что меняется. Это что-то — настроение Аманэ. Нэнэ болтушка, и он это знает. Она может, если захочет, проболтать с кем угодно до самого утра, и она, между прочим, достаточно учтива, чтобы всегда следить за тем, чтобы в диалог был вовлечён каждый человек. Она неоднократно призывает Аманэ к обсуждению, но он увиливает, ограничиваясь односложными ответами. Он всё это знает, но не может понять. — Цукаса-кун, почему ты решил стать именно анестезиологом? — загорается Нэнэ, едва не притопывая ногой. — О, — Цукаса забрасывает руки за голову и выкатывает грудь колесом. — Это очень просто! Это то же, что быть ведьмой: добавишь мало ингредиентов, зелье просто не сварится, добавишь чуть больше — не оберёшься проблем. Чувствуешь сходство, Нэнэ-чан? Если переборщить с дозировкой, пациент будет спать слишком долго. Его родственники устроят панику! Будут переживать, молиться и нервировать весь приёмный покой. Если, наоборот, недосчитать анестетиков, то пациент обречён проснуться прямо во время операции и увидеть таинство хирургии. И я ответственен за всё это! За то, будет так или иначе! Как сценарист! Разве не здорово? — Как же тупо, — шипит себе под нос Аманэ. — Что? Нэнэ обожжена его словами и надеется, что ему хватит ума не повторять. — Тупо, — поворачивается Аманэ и смотрит Цукасе глаза в глаза, — это ужасно тупо. Цукаса медленно наклоняет голову, улыбается, отражая весь удар. Нэнэ жалеет, что они не пошли первым делом в бар. — Ты хотел услышать, что я пошёл во врачи, потому что мечтал спасать людей? — Нет. Я бы в это никогда не поверил. — Тогда в чём дело, Аманэ? — В том, что ты несёшь чушь. Тебе это никогда не нравилось и ты никогда об этом не думал. Это не твоё. Ты пытаешься создать картинку, которой в реальности не существует. — О, — Цукаса останавливается. Непривычно слышать его голос не громким. Нэнэ останавливается рядом с ним, близко к нему, как будто пытаясь защитить от всего того, что последует дальше. Он скользко ухмыляется, не как жертва, но Аманэ слишком похож на хищника, чтобы она его поддержала. Цукаса задумчиво трёт подбородок. — А что тогда моё? Возможно, мне стоило пойти за тобой, Аманэ? Смотреть на звёздочки каждую ночь? Просиживать штаны в обсерватории? Писать кучу-кучу-кучу-кучу бесполезных, никому не интересных бумажек? Аманэ сохраняет спокойствие, но это всего лишь заблаговременно обузданный гнев — прямо как вода в кастрюле, накрытой крышкой, и он изо всех сил придерживает крышку, чтобы никто не увидел, что под ней. Неопределённость пугает Нэнэ, и она хочет взять их обоих за руки и вернуть в поток людей. Она не уверена, что должна слышать этот разговор, но в том, что оставить их наедине будет хорошей идеей, она уверена ещё меньше. Прежде чем Аманэ сделает очередной самонадеянный выпад, Цукаса перебивает его. — Это ты на самом деле всегда был тем, кто не мог отвязаться, — это сказано сдержанно и невозмутимо, и если бы Нэнэ была судьёй, она бы поверила прокурору с такой уверенностью без каких-либо доказательств. Однако даже так Цукаса не может не улыбнуться: это ускользающая улыбка, заметная только в складках в уголках глаз. Она почти истеричная, вырывающаяся наружу, присыпающая гнойные юношеские нарывы сахаром. — Ты знаешь, почему я это говорю. Рука Нэнэ дёргается. Она не знает, кого хочет удержать, может быть, только саму себя. — Ты прав, — Аманэ облизывает губы, — какая мне разница, где ты и что делаешь? Занимайся чем вздумается, хоть клоуном в цирке работай. Такому врачу, как ты, я бы никогда не доверил свою жизнь. — А жизнь Нэнэ-чан? — И уж тем более её. — Мне кажется, сейчас она с тобой не согласна. Он опускает голову и на долю секунды всё ещё обезображен злостью, но её бледное, растерянное лицо превращает его обратно в человека. Чем дольше он смотрит на неё, тем более беззащитен. Он осекается и не пытается дотронуться, давая ей пространство, которое сейчас необходимо. — Нэнэ, я... — Всё в порядке, Нэнэ-чан, — Цукаса своевольно тормошит её идеальную причёску и затем засовывает руки в карманы. — Мы можем повеселиться в следующий раз. — Погоди! Цукаса-кун, может, всё-таки... — До встречи! Спишемся! — он ухмыляется, притворяясь, что Аманэ здесь нет и никогда не было. Он уходит задом-наперёд и машет на прощание, после чего чёрное пятно его пуховика сливается с остальной рябью улицы.***
Что бы ни случилось, едя в автобусе с Аманэ, Нэнэ неизбежно облокотится на него, злится она или грустит. Сегодня она просто не смотрит на их сплетённые по инициативе Аманэ руки, а пялится в окно на длинные пустые дороги на пути к их маленькому району и рисует загогулины на запотевшем стекле. Движения его холодных пальцев робкие, почти дрожащие — волнующиеся. Он много вздыхает, поднимая и свои сгорбленные плечи, и голову Нэнэ. Он достаточно умён, чтобы не пытаться обнять её или выкинуть этот милый хитрый трюк с поглаживанием ладони большим пальцем. — Поэтому я и не хотел идти втроём, — шепчет он вместо "мне жаль" или "извини", или чего-то ещё: в любом случае, Нэнэ убеждена, что он обязан сказать это другому человеку. — У нас со школы очень сложные отношения. Ты единственный ребёнок в семье, и... Это невозможно объяснить. Ты просто не поймёшь. Может, он и вправду был бы не против оказаться фальшивыми близнецами. — Да уж, — не зло, а просто разочарованно подводит итоги Нэнэ, — куда уж мне.***
Н: прости за испорченный вечер. У тебя всё в порядке? Ц: испорченный? Это был восхитительный вечер! Н: серьёзно? Ц: мы давно не говорили с Аманэ тааак долго! Ещё и так откровенно! Я в восторге! До сих пор мурашки! Н: ты уже дома? Ц: [прикреплённая фотография] Ц: разумеется нет! За твоё здоровье, Нэнэ-чан! Она всматривается в его розовые щёки и широкую улыбку, и большой, наполовину пустой стакан пива рядом. Ей немного грустно, что он один, и при иных обстоятельствах она бы обязательно составила ему компанию. Его облегающая кофта, которую она не разглядела под верхней одеждой, выглядит очень симпатично. Если быть честной — а Нэнэ предельно честна с собой — симпатичным выглядит именно то, что под ней. Н: тебе идёт белый цвет Ц: спасибо ^__^ Ц: я надену его на нашу будущую встречу Ц: думаю, она случится очень скоро