Сезон дождей

      Иногда в Зоне бывает такое в конце лета. Как зарядят дожди, так на месяц. День и ночь то моросит, то полощет как из ведра, что в итоге земля превращается в болото. Даже мутанты не высовываются. Ну, кроме гнилей — для тех такая погода райские кущи.       В убежище сухо и тепло, правда за две недели безвылазного торчания в нем Сулема и Бункер начинают дуреть от скуки. Все, что было нужно, но раньше не доходили руки уже сделано: отремонтировано, вымыто, зашито, собрано, выспанно. Полезные дела закончились, а впереди было еще примерно две недели вынужденного заточения — дожди раньше не кончатся, поэтому руки и не только они доходят до дел, по мнению Бункера, бесполезных.       Отлепляясь от него, ещё не отошедшего до конца, Сулема довольным голосом урчит:       — Странный ты мужик, Бункер. Удовольствие чувствуешь, реагируешь на все как положено, а сам первый фиг когда начнёшь. Почему так?       Швед облизывает пересохшие губы, тяжело вздыхает. И не влом же ей говорить сразу после?       — Я уже объяснять. — Ворчит, едва открывая рот.       — Ну да-ну да, помню. Не самое важное в жизни. — А Сулему наоборот на поболтать разбирает. — А кто сказал, что в жизни надо заниматься только важными делами? Приятные тоже нужны.       С довольным вздохом она потягивается и зарывается в одеяло. Лежит какое-то время молча, потом вдруг выдает:       — Или я тебя не возбуждаю? — Высовывает нос из своего кокона, искоса поглядывая на напарника, давит хитропакостную лыбу.       На этот вопрос Бункер не находит сразу ответа. Раздражённое «Да ну тьего тебе, а?» разбивается о понимание того, что он сам себе ответить не может. И от этого начинает зависать.       Лежит пару секунд, зажмурившись, потом что-то вевечет на своем невнятное. Понимает, что нужно ответить хоть что-то, но не получается собрать слова в кучу. Мысли чего-то буксуют как с хорошего похмелья.       Возбуждает ли она его? Он даже не думал об этом целенаправленно. Возбуждает скорее то, что она с ним делает, а вот она сама, ее вид или поведение… Он привык воспринимать ее скорее как напарницу. Помощницу. Боевого товарища, надёжное прикрытие, медика-спасителя, занозу в заднице, которая не даёт иногда напиться и убиться, а уже где-то после всего этого как женщину. Как она может его возбуждать?       — Нуу, чего молчишь? Я шо, такая страшная? — Уже усевшись на постели, Сулема смотрит в изрядно растерянное лицо сталкера и уже откровенно смеется. — Что с тобой? Ты как привидение увидел.       Тормошит его за плечо и только после этого Бункер переводит взгляд на нее — в глазах у него читается глубокая озадаченность. Сулема прикусывает губу — похоже, прикол не удался и теперь он загрузится этим вопросом надолго.       Бункер молча отводит взгляд и хмурится. Она ложится обратно, не решаясь больше дотронуться к нему или заговорить, ждет, что будет дальше.       Но он все так же молчит. Долго смотрит в потолок, потом, когда начинает мерзнуть — натягивает второе одеяло себе на ноги и живот. Она только подвигается, давая возможность вытащить его из-под себя. В полной растерянности потом лежит рядом, прислушивается к напарнику, но тот больше не делает ничего. Какое-то время еще продолжает таращиться в потолок, потом засыпает.       Сулема озадаченно чешет голову. И что это все-таки было? Он обиделся? Задумался? Или вспомнил что-то? Как его понять, если он молчит, как партизан?        Странный. Странный человек, ну что ж. Не скинул с кровати — и на том спасибо, а то было уже пару раз. Тогда она оба раза так приложилась спиной об пол, что потом два дня согнуться не могла.        Полежав еще немного, она дожидается, пока он заснет крепче, потом поворачивается к нему и приподнимается на локте, рассматривает спящего. Вроде бы уже и видела все, но тем не менее каждый раз подмечант что-то новое для себя. Родинку в яремной ямке, тонкую вену на шее, заметную только когда он наклоняет голову на бок, как сейчас, мелкий шрам под ухом, еще один интересный ракурс губ и носа, на которых взгляд вечно останавливается сам по себе.       В повседневной жизни многого не видно за тремя слоями одежды и масками эмоций, а в моменты, когда он оказывается голым вот так перед ней и расслабленным, не находясь при этом на грани смерти, процесс разглядывания его доставляет удовольствие.       В какой-то момент она тянется к его лицу рукой — провести пальцем по брови, но одергивает себя. Не надо. Проснется еще. Пусть спит. Поерзав немного, устраивается поудобнее рядом с ним, еще какое-то время лежит, размышляя уже о житейских делах, потом тоже проваливается в дремоту.       Проснувшись, Бункер не сразу открывает глаза. Лежит какое-то время вспоминая, что ему успело присниться, что так озадачило. Или не приснилось? Что за мысль была последняя, перед тем, как он заснул? Надо же было так крепко отрубиться…       Долго не может вспомнить, о чем он думал, но когда открывает глаза и видит рядом с собой спящую Сулему — вспоминает. О чем она его спросила и то, откуда эта мысль ей пришла — от безделия она очередной раз растормошила его на секс.       Так, возбуждает она его или нет?       Пытаясь ответить себе на ее вопрос, он вглядывается в ее лицо. Уже привычные, немного восточные черты лица — длинноватый нос, тонкие черные брови, узкие губы, острый подбородок и скулы. Может, будь она не такой худой — была бы красивой, а так… Как для женщины, живущей в Зоне отчуждения не первый год она просто неплохо выглядит.       Что он чувствует при виде нее? Даже пускай и голой?       Чтобы понять это на деле, он осторожно тянет вниз одеяло, которым она укрыта, открывает ее спину и плечо — она лежит на животе, сунув одну руку себе под грудь. Над лопаткой кривоватый шрам от раны, которую он ей зашивал.       Гребанные снорки.       Она спросила тогда, будут ли у нее следы через всю спину как у него. Смешная.       Стараясь не задеть, Бункер ведет кончиками пальцев вдоль шрама по плечу напарницы, потом по позвоночнику вниз. Она ерзает, но не просыпается.       Тогда он раскрывает ее ниже, сначала до поясницы, потом — до задницы, натыкается взглядом на ещё один шрам. Который сам же ей и организовал.        Криво усмехается, вспомнив те события — мог он подумать тогда, что окажется с ненавистной ботаничкой в одной постели?       Снова гладит ее: по плечам, спине, ягодицам, дальше просовывает ладонь под одеяло и вниз по ноге — Сулема недовольно дергает ею.       Тогда он убирает руку, ложится обратно на постель, вытягивается и снова смотрит пустыми глазами в потолок. Пытается понять, что почувствовал, прикасаясь к напарнице, и почему оно у него не вызвало такой же реакции, какая бывает обычно у нее.       Или это она странная? Почему так вожделенно смакует каждое прикосновение к его телу, каждый его отклик?       Или то у него-таки мозги окончательно заржавели, и он тупо разучился получать удовольствие от чего-то ещё, кроме жратвы, надёжной норы и отсутствия повреждений?       От этой мысли становится как-то кисло. Он вздыхает, разворачивается на бок, и, сам того не сознавая, мягко гладит Сулему по щеке тыльной стороной пальцев. Решает попробовать еще раз, вдруг что-то поймет-таки. Хотя…       Опять останавливается, вздыхает, мысленно ругается. Она просто более живая, чем он. Меньше выгорела изнутри, хотя пережила дерьма не меньше, потому и умеет еще наслаждаться. Наверное, все от того, что она баба. Они как-то гибче будут, гнутся, но не ломаются.        Разглядывая напарницу, и блуждая в своих мыслях, Бункер убирает ей за ухо прядь волос и от этого она просыпается. Сонно моргает, чуть разворачивается и таращится на него — в глазах у нее в доли секунды сменяются недоразумение, усмешка и под конец какое-то…понимание, что ли.       Чувствуя, что Бункер к ней дотрагивается, Сулема не хочет просыпаться, но в итоге любопытство побеждает. Чего там происходит снаружи? Конец света?       Открыв глаза, она видит что он лежит напротив, гладит ее по лицу и в глазах у него плещется до того горькое смирение, что ли, или усталость… Она не различает точно, но идея сморозить ехидство по поводу того, что он первый решил проявить инициативу, отпадает сама собой.       А Бункер, видимо, расценив ее молчание как согласие, продолжает начатое. Снова ведет ей по щеке и перемещается на шею, оттуда на плечо и вниз. Оглаживает тыльной стороной пальцев ее грудь, накрывает ладонью.       «Мелковато будет». — Думает ученая. — «Даже в его руке поместиться нечему».       Он бы, наверное, так и не стал дальше ничего делать, если бы она не проснулась. Недовольно фыркнул бы как обычно, отвернулся и заставил себя заснуть, но в ее сонном взгляде и молчании ему мерещится какое-то понимающее одобрение. И он продолжает.       Она так и не оделась и спала голой, поэтому в этот раз ему не приходится тратить время на раздевание.       Он чуть отодвигается от нее, освобождая себе место для действия, она выпутывается из одеяла и вытягивается на боку перед ним, как бы открывая себя для него. Тоже прикасается к нему — прижимает ладонь под сердцем. Он смотрит на ее руку и прислушивается — оно бьется ощутимо сильнее, чем в покое.       Холера.       Может же одним взглядом и прикосновением сказать больше, чем своей болтовней. Чего болтает тогда временами как сорока?       Он отпихивает от себя эту мысль — не время, продолжает уже осознанно изучать тело своей напарницы.       По линии талии на бедро, колено, по внутренней стороне ноги ладонью — жмурится довольно. Обратно вверх — чуть меняет положение ног, открывая ему доступ, но он понимает, что сейчас ему интересно не все сразу.       Живот, грудь — снова только дотрагивается, будто пробуя на ощупь, поглаживает, прислушивается к ощущениям на кончиках пальцев и во всем теле, наблюдает за ее реакцией.       У нее сухая и теплая кожа — далеко не нежная, как у ухоженных девушек на Большой земле, но дотрагиваться приятно. Странно, но раньше он не придавал этому особого значения.       Он прикасается по очереди к ее плечу, шее, бедру, сравнивая ощущения, потом водит пальцами по руке, рисует какие-то загогулины на боку, на животе, от чего она фыркает и дергается — щекотно. Смотрит на него, глаза блестят, на щеках бледный румянец — кажется, ей стоит огромных сил молчать и не ляпать ничего ехидного.       Но она молчит и не ляпает. Правда не потому, что заставляет себя, а потому, что ее разбирает странной мешаниной по-детски яркой радости и удовольствия от его прикосновений. Оказывается, он умеет и так.       Он опускает взгляд вниз и тянется к ней. Вроде поцеловать, но не целует, вернее целует, но не в рот. Прижимается лицом к ее шее, прикасается губами сбоку, потом к уху — прихватывает мягкую мочку. Почему-то ему давно это хотелось сделать, но вечно забывал в процессе. Снова шею, плечо — целует, иногда прикасаясь и языком, пробуя на вкус.       Приподнимается на локте, подвигается ближе и свободной рукой гладит ее по спине, выступающим лопаткам и возле шрама, потом вниз по позвоночнику. Втягивает в себя ее запах, чувствует, как она сама прикасается к нему — плечо, бок, бедро. Тянется рукой ему между ног.       — Нэи. Не сейтьйас. — Не даётся. Вместо этого чуть сползает вниз и уже свободнее целует ее плечи, ключицы, грудину и контуры заметных ребер.       До него постепенно начинает доходить понимание того, что же она такого находит в этом. Когда хочется прикасаться губами, пальцами, чувствовать живое тепло кожи, биение пульса, запах и ты можешь утолить это желание как жажду. И он пытается это сделать. Вылизывает ей ямку над левой ключицей на плече, за которое сам когда-то укусил, прижимает ладонь к животу, ощущая, как все чаще она дышит.       Сулема притягивает его к себе, обнимает за плечи, запутывается пальцами в его волосах. Перебирает их, почесывает кожу на висках, на затылке, шее — хочется больше. Сильнее сгребсти его в объятия, обвить всем телом, поцеловать крепко, смачно, так чтобы аж голова закружилась, но она не торопит его. Помнит, как сама так же изучала его тело, а он не отбивался, чего бы там не хотел на самом деле.       Ч-черт до чего ж у него руки горячие.       Он гладит ее сначала по груди, потирая пальцами темные соски, затем по пояснице и заднице, задней стороне бедра и у нее по спине и затылку от этого прикосновения ссыпается ворох сладких мурашек, а между ног все медленно наливается теплом.       Чувствуя, как она вздрагивает от его прикосновений, он сам прикусывает губу — руки и шея покрываются колючими пупырышками, ловит себя на мысли о том, что их ощущения, видимо, как-то отражаются у них друг в друге. Она вздрагивает и жмется к нему — горячая, и ему самому становится жарко. Тяжёлое, густое тепло медленно стекает в низ живота, сворачивается там тугой пружиной и натягивает нервы.       Отстраненно приходит осознание того, что все это работает как-то помимо его рассудка — ничего в голове не происходит особого. Не случается какого-то прозрения или озарения любовью, он просто постепенно отдаляется все дальше от привычной реальности. Забывает на время все, что снаружи убежища — Зону и ее опасности, паршивую погоду, да и само убежище тоже все больше уходит на задний план. Ему хочется быть в текущем моменте и прикасаться к Сулеме. Чувствовать ее рядом, ощутить ее изнутри, и чем больше он делает, тем больше хочется, и его тело реагирует на все естественным образом.       Он прижимается к ней вплотную, переплетается с ней ногами и почти рефлекторно подаётся вперёд бедрами так, что уже готовый к действию член его трётся о ее ногу.       Н-нхх…       Повторяет ещё раз это движение — перед глазами все теряет четкость. Смотрит на нее, на ее полуоткрытые влажные губы и после нового толчка слипается с ней в поцелуе. Она тут же забирается языком ему в рот, соприкасается с его и облизывает от чего по спине продирает сладкой судорогой — это ещё не всё, что она умеет.       Обнимая его одной рукой за плечи, она чувствует его реакцию. Перехватывает его руку, хочет притянуть себе между ног, но он выпутывается из ее хватки. Сжимает пальцами ей щеки, так, что рот у нее раскрывается, и целует. Сначала легко, потом — сильнее, с языком, настойчиво — она с глухим стоном прижимается к нему. Он гладит ее по груди, сжимает, с силой потирает пальцами соски и от этого действия возбуждение горячей лентой сползает у нее от груди в низ живота, растекается там, тянет и приятно сводит мышцы.       Она невольно покачивает бедрами, снова хватает его руку в попытке притянуть ниже, но он перехватывает ее за кисть и прижимает к постели. Целует снова, но уже иначе, только чуть прикасаясь. Приоткрывает рот, давая ей проскользнуть туда языком и вяло, будто не имея сил на большее, отвечает. У Сулемы искры перед глазами вспыхивают — как только понял, вредитель, что ей до чертей нравится так?       Чуть приподнявшись, она наклоняется над ним и приникает к его рту, долго целует, будто пьет, смотрит на него — он закрыл глаза. Тонкие складочки на веках, светлые ресницы — дрожат; неуловимый, естественный вкус — его, на губах, на языке; борода и усы — колючеватые, в контраст к мягким губам; горячая, цепкая рука — на ее руке, прижимает к постели. Холера, невыносимо же! Сердце колотится, между ног все уже почти болезненно ноет, она пытается высвободить вторую руку, на которую опирается, чтобы хоть самой к себе прикоснуться, но тут он, наконец, отпускает ее, проводит ей ладонью по животу и доходит туда, куда она так хочет.       Приходится развернуться на спину и разорвать поцелуй, она успевает ещё поймать его пьяный взгляд, а следом охнув, зажмуривает глаза.       Горячие пальцы его мягко сминают клитор, проскальзывают глубже — внутри скользко, и возвращаются обратно.       — Пэр… — От того, как она произносит его имя, у него по загривку пробегают мурашки. Она вздрагивает и подаётся его руке навстречу, старается сильнее притереться и выгибает спину. Он не спеша поглаживает предельно чувствительную точку ее тела, чуть отстраняется и вглядывается в ее лицо.       Дьявол, а не женщина.       Смотрит на него просяще и призывно, часто дышит приоткрытым ртом так, что с выдохом резче обозначаются мышцы на животе, постанывает, двигая бедрами в такт его прикосновениям. Облизывается — во рту пересыхает, перехватывает его руку за запястье, тянет, чтобы он продвинулся дальше, но он не поддается. Продолжает, как делал.       Она стонет низким, грудным голосом, выгибается, потом снова вытягивается на спине, судорожно дыша — он не убирает руку. Чуть раздвинув тонкие складки кожи, наживую прикасается к упругой бусине из нервных окончаний и медленно-медленно поглаживает, заставляя все ее тело дергаться от острого ощущения удовольствия.        — Пэр… — Снова зовет его, поднимает голову, пытается сфокусировать взгляд и залипает. Он сам жадно смотрит на нее, сосредоточенно и цепко, со странным, почти болезненным выражением на лице. Будто прикасаясь к ней, тоже испытывает удовольствие, но какое-то отдаленное, не свое, и продолжая ее ласкать, старается его приблизить, ощутить ярче через нее.       — Хочу тебя. — Голос у нее надломленный, слабый — во рту пересохло. Она сглатывает, подаётся сильнее бедрами к его руке и шире разводит ноги.       Тогда он погружает в нее два пальца и жалобным всхлипом она запрокидывает голову. Слишком давно хотелось ощутить его так.        Ещё один ее фетиш, ещё одна прихоть, и она исполнилась. Он с мягкой силой поглаживает изнутри податливые, горячие стенки, жадно улавливая ее стоны и судорожные движения, чувствует, как кровь у самого стучит в ушах и висках, покалывает на губах и кончиках пальцев и низ живота, пах стягивает сладким напряжением сильнее и сильнее.        Черт…он действительно же забыл, как оно. Чувствовать реакцию партнерши на свои действия и самому получать не меньшее, возможно, удовольствие.       Продолжая, он большим пальцем снова массирует ее клитор и Сулема стонет уже не сдерживаясь, мелко дергается всем телом.       У него от этого ведёт голову. В лицо бросает жаром, он всхлипывает, сбиваясь с дыхания, в паху до сладкой боли тянет от желания ощутить эти влажные и скользкие стенки вокруг другой части тела, но он упрямо продолжает ласкать ее рукой, аж пока она сама с хрипом не отталкивает его.       — Стой…не надо. — Выдыхает прерывисто, глядя на него горячечными глазами. — Я сейчас кончу. Хочу с тобой.       И тянется к нему. Садится — он тоже, она коротко целует его и отодвигается. Окидывает взглядом всего — раскрасневшееся лицо, тяжелый, распаленный взгляд, напряжённые плечи, заметное движение живота в так дыханию… Живой. Естественный. Не прикрытый ничем, какой есть. Делай, что хочешь.       И она делает. По-змеиному быстро наклоняется к нему и забирает в рот его истекающий смазкой член.       Удивленный вздох вырывается сам собой. Бункер упирается Сулеме в плечи, пытается оттолкнуть.       — Нье…надо. — Голос слишком неуверенный и хриплый — она продолжает.       Размазывает языком по всему стволу выступающие капли, будто дразня, поглаживает им самый кончик, от чего все тело его протряхивает крупной дрожью.       — Inget behov…stoppa det*.       Просит остановиться. Но она не отпускает, наоборот, крепче хватается за его бока, продолжает дальше, сильнее, пока с низким стоном он не отталкивает ее уже грубо.       Она смотрит на него уже не хитро и не ехидно — вожделенно. Возбуждённо. Он тянется к ней вроде поцеловать, но она прижимает ему пальцы к губам. Тогда он толкает ее в грудь, заставляя лечь на спину — она поддается. Он устраивается между ее раскинутых ног, почти ложится на нее, держась на локтях, и она направляет его в себя.       Если бы это был их первый раз за день, они бы долго не выдержали.       Слишком сильно были возбуждены.       Сулема обвивает ногами ноги Бункера, а руками — его шею и талию, тесно прижимает к себе — так проникновение получается особо глубоким. Он, считай спутанный по рукам и ногам, вынужден двигаться необычно медленно, но это дает и ей и ему прочувствовать каждую секунду этого проникновения.       Горячо. Горячо, сладко и скользко, Сулема, захлебываясь воздухом, во всех тонких оттенках ощущает, как постепенно его член скользит у нее внутри, заполняет ее до предела и выходит обратно. Хочется заверещать, вцепиться пальцами в спину чертова шведа, рывком дернуться сильнее, шлепнуть его, чтобы ускорился, но тогда пропадет это до одури сладкое, выматывающее прочувствование его движения в ней и слияния.       Вот он, прижался к ней всем телом, уткнулся лицом ей куда-то в шею и сам дышит, будто вот-вот захлебнется. Напряжённые руки комкают спальник у нее под головой, сердце колотиться так, что она это ощущает.       О-ох…       Хватаясь за его задницу, она сильнее притягивает, вжимает его в себя, заставляя замереть на пару секунд, оставаясь глубоко внутри.       Уг-гхх…       С глухим стоном он поднимает голову и смотрит на нее. Сулема вздрагивает от его подернутого мутью взгляда. Губы его слабо кривятся в блаженно-страдальческом оскале, он отворачивается, но тут же она тянется к нему и целует.       Скорее даже закрывает ему рот своим ртом, прихватив губами за нижнюю губу, двигает бедрами вместе с ним, хотя и не удобно, вжимает задницу в постель, выгнув спину, стонет ему в рот — так меняется угол проникновения и ощущения становятся ярче.       Он вздрагивает от ее стона, жмурится, разрывает поцелуй и сжимает зубы. С новым движением ощущает, как она тесно обхватывает его в себе, кажется, специально подхватывает ритм его дыхания, слипается с ним взглядом, когда он открывает глаза, и некоторое время они продолжают двигаться на одной волне чуть не в тантрическом трансе. Вдох-выдох, внутрь-наружу с хлюпающим звуком и ощущением предельно тесного, острого контакта нервных окончаний.       У Бункера начинает кружиться голова. Он как-то и не думал раньше, что в таком темпе все может быть так крышесносно-сладко. До этого толком с нею не доводилось распробовать, а теперь он едва сдерживался, чтобы не стонать в голос и не сорваться в лихорадочный галоп. Хотелось ещё продолжить то, что есть, но всё-таки это было выше их сил.       Постепенно они ускоряются. Сулема отпускает его ноги, давая больше свободы движений, он приподнимается на локтях повыше, откидывает назад голову, и двигаться размашистее, быстрее.       Сулема приподнимается ему навстречу, целует его вытянутую, напряженную шею, горло, трогает пальцами, потом зарывается ими в волосы на затылке, тянет шведа к себе — он снова прижимается. Подстраиваясь под его движения, крепко обхватывает его за плечи, разводит ноги шире и сгибает их в коленях. Так удобнее.       В какой-то момент он останавливается и садится ровно, позволяя ей и подтянуть согнутые ноги к груди, потом подхватывает ее под задницу и рывком дергает на себя.       Она охает и кривится — больно.       Понял. Не отводя взгляда от ее лица, он продолжает движение. Сильно, но не грубо и не слишком быстро, почти выходя до конца и возвращаясь обратно, крепко сжимая пальцы на ее ляжках так, что шевелиться ей толком не получалось. Только жалобно скулить и хныкать от желания ускориться, двигаться самой, чтобы вспышки удовольствия от его мерных толчков скорее слились в одну яркую полосу.       Не имея возможности толком дотянуться к нему, она царапает пальцами его колени, хватается за постель, мнет свою грудь и соски, задыхается, запрокидывая голову.       Какое-то время он размеренно продолжает движение, то жмурясь от накатывающего удовольствия, то снова открывая глаза и глядя на нее. Она барахтается где-то на подступах, извивается, хватаясь руками за что достанет, но еще до конца далеко.       Он чувствует, что ему меньше нужно. С каждым движением ощущение удовольствия подкатывает сильнее, тягучей, сладкой судорогой сводит мышцы живота и поясницу, он старается выровнять дыхание, замедляется, но потом понимает, что так она его точно не догонит. Останавливается, чуть отодвигается и тянет ее за ногу, давая понять, чтобы она легла ровно.       Когда она вытягивается — он продолжает. Быстрее, резче — в таком положении он не причиняет ей боли и она может двигаться вместе с ним. Согнув ноги в коленях, она сжимает ими его бока, обхватывает снова руками за шею, притягивает вплотную к себе, нос к носу, коротко целует, но он отстраняется.       Вглядывается в нее, кусает губу — вот она, его чертова баба. Та, что спасала ему жизнь и доводила временами до бешенства, забирала у него выпивку и таскала ему полезные артефакты, трахала его, как сама хотела полусонного или несоображающего ничерта. Вредная и, холера ее задери, горячая. Смотрит на него во все глаза, но уже не вожделенно и совсем не изучающе. Взгляд ее тянется к нему, просит, требует еще, ближе, глубже. Светлые глаза почти черные от расширенных зрачков, мутные, она извивается под ним, жмется к нему, хватается за плечи, но он не даётся. Не наклоняется ближе, не дает себя втянуть в очередной, отнимающий все силы поцелуй. Только еще немного замедляет темп и переводит дыхание. Руки дрожат, от одуряющего ощущения контроля над ситуацией, возбуждения и понимания ее податливости сердце заходится.       — Не останавливайся только. — Выдыхает она слабо, дергается и ерзает под ним, пытаясь подхватить ритм, продолжить, цепляется за его руки.       Он жмурится, ощущая, как она сжимает его в себе. Дрожь пробегает по спине, он приподнимается на выпрямленных руках и продолжает. Быстрее и резче вколачивается в нее, чувствует, как она напрягается под ним и вытягивается все сильнее, стонет. Понимает, что все равно долго не продержится, но снова замедлиться до того тяжело…              Ей нужно ещё немного, но у него уже закатываются глаза и тело цепенеет от напряжения. Тогда она решает схитрить — чуть отталкивает его от себя и сводит ноги вместе, притягивает его обратно.       О-оох!       В таком положении его член скользит по чувствительной точке у нее на передней стенке возле самого входа и от этого сладким, тянущим быстро схватывает все внутри, глубже, чем он может погрузиться. Растекается по дну, заполняет, поднимается выше и выше к выходу.       После нескольких быстрых толчков он с хриплым выдохом почти ложится на нее, жмурится, кусая губу — в этой странной позе его ощущения тоже становится интенсивнее. Пытается продолжить медленнее, остыть, но этим только растягивает стимуляцию.       — Быстрее, прошу… — Она скулит ему на ухо, вцепившись ему в плечи и уткнувшись лицом в шею, дергается — он подчиняется. Резкими, редкими рывками начинает двигается в ней еще и еще, раз за разом вздрагивает, вскальзывая в ее сжавшееся нутро, и ее скручивает.       С протяжным стоном она выгибается под ним, дергается, хватаясь за руки, плечи, задыхается и стонет, пытается смотреть на него, но ничего не видит сквозь яркие искры перед глазами. Отдаленно, как сквозь слой воды, чувствует, как он наконец дает себе волю.       Ее финиш доводит его. Чувствуя, как с каждым его движением она под ним дергается, всхлипывает и от этого рывками сокращаются мышцы у нее на животе, как внутри она судорожно сжимается вокруг него, он срывается. Быстро и жестко, так, что тела соприкасаются с влажными шлепками и вроде бы вот-вот… Низ живота и все между ног до боли скручивает напряжением, ощущение неизбежной разрядки подступает, но многим медленнее, чем ему хотелось бы.       Немного очнувшись, Сулема понимает, что ему оказалось нужно больше времени, чем она думала. Снова разводит ноги в стороны, ловит его ритм, обхватывает руками за плечи, прижимаясь к нему.       — Смотри на меня! — Выдыхает, вглядываясь в искаженное лицо — он только крепче жмурится и отворачивается.       Вдох, еще один и еще — короткий, жадный. Движения рваные и резкие — почти больно.       — Да, да… — Чувствуя, как он напрягается до дрожи, она сдавленно шепчет и напрягается вместе с ним, будто этим может помочь ему, вжимается ему носом в плечо, прикусывает кожу на ключице.       Ещё, ещё. Движения его становятся судорожными, он хрипит, и с громким всхлипом вдруг резко дергается. Распахнув глаза, с силой вжимается в нее коротким толчком, стонет на рваном выдохе… Передергивается весь и продолжает движение, но уже по медленно затухающей инерции. Свешивает голову, загнанно дыша.       Сулема гладит его по голове, плечам, приподнимается поцеловать и слизывает тонкую нитку слюны, тянущуюся у него с губ. Он вздрагивает от этого, облизывается, коротко отвечает — дыхания не хватает. Отстраняется, сквозь прыгающие искры смотрит на нее — она довольно улыбается и тоже смотрит с непередаваемо теплым выражением в глазах.       Глядя в его блаженно-усталое лицо, она испытывает, наверное такое же удовольствие, как секунды назад, только на нефизическом уровне.       Осторожно отводит в сторону влажные волосы, падающие ему на глаза и прилипшие ко лбу, пальцами вытирает испарину под глазами и на висках. Тяжело дыша, он ещё несколько секунд смотрит ей в лицо своим невероятно продирающим взглядом, потом изнеможенно ложится на нее и утыкается носом в спальник над ее плечом.       Сулема обнимает его за шею и спину, с удовольствием ощущая на себе тяжесть его тела и то, как от срывающегося дыхания ходуном ходят его грудь и живот. Хочется что-то сказать, теплое, приятное, но она молчит. Только находит его ладонь и сжимает в своей уже расслабленные пальцы.       Он знакомо вздрагивает и чуть стонет — тело ещё не отошло от пережитых ощущений. Свободной рукой она снова гладит его по голове, а он, кажись, не думает с нее сползать — лежит дальше, расслабляясь все больше и больше. Но ей и так хорошо: ощущение единения, когда он без сил вот так висит на ней, оказывается даже более полным, чем во время самого процесса.       В нем есть что-то больше, чем просто физическое слияние.       Он молчит. Нет ни сил, ни желания что-то говорить. В голове пусто, тело заполняет томительная, приятная слабость и ему не хочется разрушать это ощущение.       Лежа сверху Сулемы, медленно приходит в себя, чувствует, как по спине и рукам ещё разбегаются слабыми электрическими разрядами отголоски удовольствия, понимает, что напарница особо не против того, что он так развалился на ней, и радуется ее молчанию.       О чем болтать в таком случае? И зачем?       Потом она начинает ерзать — он хоть и худой, все равно тяжёлый для ее комплекции. У него затекает шея и он нехотя сползает с нее, ложится рядом.       Ученая сожалеюще вздыхает, потягивается всем телом, потом достает кусок полотенца из-под спальника и вытирается им, подает ему. Он повторяет ее действие на себе.       — Замёрз? — Возится в попытке укрыть их обоих.       — Йа. Ньемного. — Он лежит на животе и в неподвижности, без одеяла начинают мёрзнуть спина и задница.       Тогда Сулема копошится активнее, садится, за край вытаскивает из-под него одеяло и укрывает обоих. Залазит рядом, тоже ложится на живот и осторожно обнимает его за спину.       Они долго лежат так. Дремают, пригревшись, но потом из-за непривычной позы просыпаются. Приходится расползаться по разным ящикам — так удобнее и можно раскинуться как угодно.       Долго ещё не спят. Лежат молча, не-то дремая дальше, не-то провалившись каждый в свои мысли.       «Все он чувствует». — Думает Сулема. — «Все воспринимает нормально и черти бы его взяли, все умеет. Только того, что не хочет зачастую. Считает бесполезным, да и правда не самое это главное для него. Хотя…может, после нескольких повторений ещё изменит свое мнение, кто его знает, что в его белобрысой башке творится».       Задрав голову кверху, она видит макушку напарника и закинутую за голову руку. На предплечье возле локтя длинный шрам. А ещё одинаковые, как от круговых порезов обвивают обе руки повыше локтя. Странные, где он их получил? Спросить бы, да чи расскажет?       Столько бы спросить всего…а ещё лучше услышать всю историю того, как он пришел сюда. Можно бы. Он говорит, что стал вспоминать многое из той жизни. И время как раз подходящее — все равно делать нехрен, лежи да рассказывай. Напоить его, что ли? Он тогда разговорчивее становится.       Размышляя об этом всем, Сулема вздыхает, и так и сяк прикидывает, как бы уговорить напарника рассказать ей о своем прибытии. Приходит к пониманию, что он не есть неисправимо бронированный, и его можно подтолкнуть к чему-то новому, что раньше он не хотел делать. Главное не переть напролом и не заставлять. Лучше найти нужную ниточку и потянуть — если он созрел это сделать, то сделает сам, а если нет — то лучше подождать. Придет время — он захочет, как и в этот раз. Главное — запастись терпением.       Бункер слышит ее возню и то, как она вздыхает. Догадывается, что ей не терпится чего-то сделать или спросить, но первым разговор начинать не хочет. Лежит молча, смотрит в потолок и слушает, как барабанит дождь по жестяной крыше сарая над убежищем. Наблюдает будто со стороны свои ощущения и мысли.       Ему немного неудобно лежать, но пошевелиться и сменить позу лень. В груди, там где обычно все стягивает от страха или присутствия аномалий, сейчас разливается спокойное тепло, от чего все тело согревается, хотя поодиночке лежать голыми на своих ящиках холодно даже под одеялом.       Но…скорее всего это просто не прошла ещё эйфория после хорошего секса.       «Короткое, бестолковое удовольствие. Чего она так фанатеет от него?» — Думает он. — «Зачем так старается меня снова к нему приучить?».       Мысли плывут одна за одной. Он не сердится, не возмущается, скорее пытается что-то понять для себя.       Если бестолковое дело, почему он тогда соглашается каждый раз? Физиология? По ее словам он вполне нормальный мужик…       Но почему тогда ему в этот раз чуть крышу не снесло, когда не ему, а он доставлял удовольствие и видел реакцию на свои действия? Получается, кроме как для удовлетворения потребности это ещё зачем-то ему нужно?       Он хмурится, перебирает свои впечатления, ощущения в голове и мысленно усмехается сам себе.       Ну не придурок ли? Из банального траха соорудил целую философскую проблему. Накой оно надо? Не хочешь — живи как и раньше жил, ничего же не сталось? Не помер без бабы сколько лет.       А если нравится — так признайся себе самому в этом и не забивай всякой ерундой голову. Трахайся в свое удовольствие.       Но так его тоже не устраивает. Ему нужно понять, докопаться до причины, почему он сам себе сопротивляется, если ему нравится.       Может, потому…что раньше действительно жил без этого и не замечал даже, что чего-то не хватает. В том ритме жизни, в какой он сам себя вогнал, было не до того. Но теперь-то все иначе. Сулема ввалилась в его убежище, в его жизнь и много чего от этого поменялось в устоявшемся положении вещей. К чему-то он приспособился, к чему-то пока не получалось. Чему-то он вот так глупо сопротивлялся.       Заводя его каждый раз, она дает ему почувствовать, что кроме жёстких правил и ограничений, осточертевшего «надо» для выживания в этих условиях есть что-то ещё. Не вписывающееся в режим, бесполезное с точки зрения тактики, но…нужное, чтобы понимать, что ты всё-таки ещё живой человек.       Но тем горче это удовольствие от того, что каждый раз оно проходит слишком быстро и ему приходится возвращаться обратно в неприглядную и совсем не радужную реальность жизни в Зоне. И этот переход ему пока что дается тяжело — как перегрузки начинающему пилоту истребителя.       Вздохнув, он разворачивается лицом к стене. Натягивает на голые плечи одеяло и сворачивается в комок, стараясь сохранить тепло.       Он многому научился у своей напарницы, и дело было не в одной химии, но много чего еще нужно вспоминать и пробовать делать заново. Если не сдохнет в следующей вылазке.       Может, придет время, и он поймет, что жизнь может быть и такой. То страшной, как война, то упоительной в своей свободе или вот таком вот глубоком, разделенном на двоих, уединении и ощущении защищённости. Может, еще успеет научиться смотреть и жить шире, чем в текущей ситуации. Сравнивать с прошлым, видеть настоящее и заглядывать в будущее, но пока что у него не получается.       Слишком долго он жил одним днём. Одним часом, особо не надеясь, что завтра будет.       Но на следующий день все продолжается. Дождь лупит по жестяной крыше сарая наверху, Сулема и Бункер едят-не едят, приводят себя в порядок и решают повторить вчерашнее — все равно заняться не чем.       А потом ещё днём добавляют. И ночью пытаются ещё, но потом понимают, что больше не тянет. И вообще лень шевелиться.       И тогда просто лежат каждый на своей койке, головой к голове. Иногда перебрасываются короткими фразами, иногда ругаются на дождь.       Бункер думает взять варган и сыграть — может, за этим делом что-то в голове еще прояснится, — но как ни пытается — не может заставить себя выбраться из-под одеяла.       Сулема ковыряется в ПДА, ищет в сети инструкцию по настройке нового детектора аномалий, а сама думает, что обязательно надо разговорить шведа на то, чтобы он рассказал ей о своем приходе в Зону… вот это будет по-настоящему полезно.