Снежная сказка

Подбирая новое жилье, вкладку с этим домом Олег по привычке хочет закрыть, едва взглянув на описание – комнаты, которую можно превратить в адекватную камеру круглосуточного заключения, нет, а значит, не вариант. Но палец на мышке вдруг медлит, Олег думает – может, это и к лучшему? Может, пора? В глубине души он никогда не собирался держать Серого в клетке вечно – отказывался верить, что придётся. А Серёже явно становится лучше без таблеток – он вполне осмысленно реагирует на внешние раздражители, ест и спит через нормальные, соответствующие физиологии взрослого мужчины промежутки времени, не причиняет вреда своему телу. Олег очень хочет верить, что худшие дни прошли и уже не вернутся – те, в которые Серёжа то часами сидел абсолютно неподвижно, то вдруг с воем вскакивал, скрёб ногтями бетонные стены и бился головой о любую достаточно твёрдую для этого поверхность, а Олег боялся заходить к нему с едой – то ли из-за этих непредсказуемых вспышек, то ли просто потому, что там был он. Теперь, видя Олега, Серёжа только чуть сникает и время от времени в тысячный раз извиняется. Олег на это молчит – отвечал он тоже уже далеко не раз, что толку сотрясать воздух, если Серёжа, очевидно, не верит, что он простил. В новом доме Олег проговаривает новые же правила. Олег всегда знает, где находится Серёжа, одному выходить из дома запрещёно, на замки не закрываться, колюще-режущее и тем более стреляющее не трогать. Серёжа молчит, почти не озирается, просьбу-приказ повторить правила выполняет беспрекословно, но без тени энтузиазма. Он стал спокойнее, но до нормального поведения ему далеко, и в мирном антураже деревенской кухоньки с тюлем на окнах это бросается в глаза ещё сильнее, чем раньше. Олег отводит взгляд с тяжёлым сердцем – как же всё неправильно, как же всё погано; его Серёжа должен быть шумным и заносчивым, а не призрачно-равнодушным. Хотя какой он, к чёрту, его. Олег обходит все комнаты и кроме привычных наблюдений на тему “Этот угол не простреливается” и “Через это окно можно вылезти” делает ещё одно – тут вполне приятно. Снаружи – заснеженные ели, внутри – буржуйка перед диваном и уютный скрип рыжеватого паркета. Не самое плохое место, чтобы перезимовать вдали от цивилизации и спецслужб. Постепенно они обживаются. А Олег вдруг обнаруживает, что он неадекватно ситуации счастлив. Потому что Серёжа рядом – впервые за столько лет. Морщится в кружку с кофе в одиннадцать утра, топает в душ в час ночи, выстужает дом открытым окном в своей спальне – он всегда предпочитал холод духоте; от последней мысли Олег невольно чуть улыбается, но все равно добавляет запрет на открытые окна к уже имеющемуся перечню. Серёжа слушается – раньше он бы ни за что. Серёжа все время молчит и в основном сидит у себя в комнате – но все равно Олег знает, что он тут, всего лишь за хлипкой стенкой, и это волнует настолько, что, будь Олег младше и во всех смыслах невиннее, ему бы стало за это стыдно. Нет ни одной причины думать, что Серёжа это чувство разделяет. *** В семнадцать лет, впервые целуя Серёжу в полумраке школьного коридора, Олег думал, что умрёт. Сначала – от запредельной притягательности друга детства, о котором вообще думать в таком ключе нельзя, но Олег не мог не думать; от того, что он все время перед глазами, то смахивает с плеча нагретые весенним солнцем волосы, то тепло улыбается только Олегу предназначенной улыбкой, а теперь вот пахнет контрабандным вином и сияет ярче всех в белой рубашке и банальной красно-золотой ленте выпускника. Дальше, когда Олег уже решился, или, вернее сказать, не сдержался, – от осознания, что его сейчас оттолкнут, самое красивое лицо на планете исказится в омерзении и тогда Олегу придётся существовать в мире, в котором Серёжа Все Знает; от стыда, от стучащего в висках с первой секунды “Прости-прости-я-не-могу-я-честно-пытался”. А в конце – от того, как довольно покрасневший Серёжа вдруг положил руку ему на шею сзади и потянулся ещё за одним поцелуем. Уже в универе Олег заходил домой и первым делом шел чмокнуть Серёжу, сидящего за компьютером. Серёжа буркал приветствие себе под нос, не поворачиваясь, а Олег все равно лез, обнимал за плечи, с улыбкой до ушей зацеловывал его щеку и нос. Серёжа слабо дергал шеей, как будто отгонял комара, и рукой мягко отодвигал лицо Олега в сторону, чтобы он не закрывал обзор. Серёжу можно было понять, он вообще-то был занят, но Олег не понимал, ему было восемнадцать, и он был влюблён до безумия. Серёжа бы не возражал, он бы тоже ужасно соскучился за день и с радостью отвлёкся бы от своих дел ради поцелуев, если бы был влюблён в ответ. Когда Серёжа был в настроении, то потом, закончив дела, он приходил поваляться у Олега на груди, поболтать, медленно, со вкусом и без особенной страсти поцеловаться и заняться сексом. В остальные дни Серёжа ложился вплотную к стене и ныл, если Олег пытался его обнять, или сваливал к друзьям, которых Олег не знал и с которыми у него не было никаких общих интересов. Серёжа имел на это полное право. И всё равно у Олега внутри становилось все горше с каждым разом, когда его безусловное обожание натыкалось на “Давай потом”, “Фу, ты потный”, “Да не слюнявь меня” или простое, прямое и почему-то самое обидное “Я не хочу сейчас”. Эта горечь накапливалась и душила, отравляла жизнь, а она у Олега, как он тогда ещё думал, была одна. И всё равно, предлагая остаться друзьями, Олег неосознанно надеялся, что Серёжа расстроится, скажет, что не хочет этого, может, даже пообещает быть к Олегу внимательнее. Вместо этого Серёжа сказал “Ладно”, нейтрально дёрнул плечом и опять уткнулся в учебник. Хорошо хоть Олегу хватило мозгов так ни разу и не сказать, что любит. Хотя надо было быть слепым, чтобы не заметить это и так. Было по-глупому обидно, что ничего не получилось. Вместе с этим думалось — а на что Олег рассчитывал? Пару лет назад он не смел надеяться даже на то, что Серёжа, узнав о его влюблённости, продолжит с ним общаться. Теперь Олега всего лишь не полюбили до гроба — что, такая трагедия? К тому же до того дурацкого выпускного Серёжа никогда не проявлял даже самого абстрактного интереса к романтике и сексу. Когда всё только началось, Олег объяснил для себя это тем, что Серёжа точно так же сох по нему класса с восьмого, вот и стеснялся обсуждать эту тему. Теперь эта версия звучала просто смешно. Очевидно, Серёжа действительно равнодушен к этому аспекту жизни. Он из любопытства попробовал с человеком, которому доверяет, ему не вставило, он вернулся к своим обычным занятиям. Пожалуй, ещё обиднее было, что они даже друзьями остаться нормально не смогли. Олег тосковал, ему было ещё хуже, чем до их недоотношений — теперь он хорошо знал то, чего был лишён. По утрам пялился на спину Серёжи с соседней кровати, мечтал прижаться к ней и, если совсем осмелеет, запустить руку Серёже в штаны — ведь были же хорошие дни, когда Серёжа на такое тихо нежно постанывал, оборачивался за мелкими поцелуями и с энтузиазмом возвращал услугу. Олегу отчаянно лезло в голову — да даже если бы сегодня был не такой день; даже если бы Серёжа лежал с постной миной и на середине свалил в туалет или завтракать. Все равно ещё неизвестно, что было бы хуже. А Серёжа просто, кажется, вырос. У него были миллион интересов и новые знакомые повсюду, и когда Серёжа, захлебываясь энтузиазмом, рассказывал про свои задумки, эти знакомые понимали, что он говорит, а не просто молча пускали слюни от восхищения. К чёрту любовь – даже в дружбе Олег неумолимо становился дорог только как память. Было несколько моментов, когда Олегу хотелось опять поднять эту тему – давай попробуем ещё раз, мы теперь старше и умнее. Тогда останавливали даже не остатки гордости — просто это было бы бессмысленно, Олег знал, что его в той или иной форме пошлют, и не хотел портить отношения ещё сильнее. Потом Олег брал себя в руки, вспоминал, что это просто гормоны, что однажды это пройдёт и ему понравится кто-то другой — статистика говорит, что это, вполне вероятно, будет взаимно, — что односторонние отношения, которые между ними единственно возможные, — это нездорово, что радость быстро схлынет, а самооценку он себе убьёт на всю жизнь. Серёжа вел себя так, будто ничего не было, и выглядел как человек, у которого всё супер. Очень стыдно было понимать, что теперь Серёжа все знает, как Олег и боялся когда-то давно. Унизительно любить того, кому что ты есть, что нет – всё одинаково. В попытке сбежать от разочарований и соблазнов Олег забрал документы из универа и ушёл в армию. *** Десять с лишним лет спустя Олег знает — от себя не убежишь, а любовь к Серёже, похоже, уже неотъемлемая его часть. Раньше Олег себя за это корил, теперь он – на этот раз по-настоящему – стал старше и мудрее. Где-то между отчислением с экономического факультета и итальянской больничной палатой, которую Олег сначала совершенно искренне посчитал загробным миром, он злился, называл свою любовь никчёмной и бесполезной. Теперь он молча наблюдает, как Серёжа привидением перемещается по их общему дому, думает одну из тысячи повседневных мыслей — в следующую вылазку надо будет купить ему новую пижаму, приготовлю ему пасту на ужин, надо достричь у левого виска, а то неровно, — и это придаёт жизни смысл. Всё, что произошло с Олегом, научило его ценить то, что он имеет. Не любит его Серёжа – ну и на здоровье, зато он в адеквате, законов не нарушает, сидит красивый и даже не прогоняет Олега. У них вполне семейная идиллия, и в нее в кои-то веки ничто и никто не лезет – на десятки километров нет ни одного человека, кроме них двоих. Какая разница, что именно их к этому привело? В нормальных обстоятельствах Олег бы никогда не смог рассчитывать на такую жизнь, так что он не собирается привередничать. Как-то после обеда он выводит Серёжу на прогулку по маршруту, который до этого специально исследовал сам. Серёжа задумчиво продавливает сапогом целину, с хрустом возит ногой по снегу. – Помнишь, когда мы были в третьем классе, первый снег выпал в воскресенье и сразу много? – тихо спрашивает Серёжа. Олег помнит. Они тогда пошли играть в снежки и вернулись очень довольные, но мокрые насквозь, и воспитательница угрожала их выпороть тряпкой, которой до этого отмывала с пола рвоту в комнате малышей. Серёжа всегда любил снег и возмущался каждый раз, когда на Новый год его не было. Здешняя тайга – это вам не Питер с его морскими ветрами. Олег невольно улыбается – Серёже нравится там, куда Олег его привёз. Серёжа вдруг молча укладывается в сугроб, раскинув руки, без тени улыбки смотрит в небо. Олег не знает, то ли Серёжу все ещё кроет остаточными эффектами таблеток, то ли он просто теперь всегда в экзистенциальном кризисе. Не думая, Олег тоже ложится в снег – затылок приятно холодит через капюшон, предзакатное солнце бьёт в глаза сквозь кривые черные ветки над головой. Профиль Серёжи сбоку совсем бледный, почти без веснушек, тонкая влажная прядка выбилась из-под шапки и прилипла ко лбу, глаз на свету такой голубой, что почти прозрачный. Олег безнадежно пялится, но разве ему запрещёно? Возвращаются домой они уже по темноте и с холодными носами. Когда Олег выходит из ванной – естественно, он был там вторым, – Серёжа сидит на продавленном, покрытом колючими катышками диване в зале, закутавшись в свитер. Босые ступни притягивают взгляд, такие трогательные – в переносном смысле и в прямом. Олег затапливает буржуйку, садится рядом. – Так и мёрзнешь? Серёжа кивает куда-то себе в воротник. Беззащитный такой. У Олега лет с восьми безусловный инстинкт – если Серёже плохо, Олег должен немедленно это исправить. Как его не приласкать? Олег пододвигается ближе, перекидывает руку через Серёжины плечи, тянет к себе ближе и потирает по лопатке. Серёжа прикрывает глаза и делает движение навстречу, откидывает голову назад и вбок – почти на Олега, влажными волосами почти дотягивается до его шеи. Серёжа хочет обниматься. Олег порывисто поворачивается к нему, обхватывает обеими руками и жмёт к себе. Они замирают под приглушённое заслонкой потрескивание пламени, Олег невесомо чертит круги большим пальцем на чужом загривке. Серёжина макушка возле подбородка Олега, запах волос тянет к своему источнику. Как на поводке, Олег наклоняет голову и вжимается лицом в подставленную макушку. Короткий звук поцелуя кажется громким, как выстрел. Серёжа медленно выдыхает и прижимается ещё ближе. У Олега секунда уходит на то, чтобы осознать: Серёжа не против. Ещё через секунду его рука сама движется выше, на затылок, приподнимает лицо Серёжи. Тот смотрит широко раскрытыми глазами, дышит чуть неровно и – господи, не пытается отвернуться. Воплощенная мечта. Олег, не думая, опять тянется к нему, по-детски прижимается губами к кончику носа, щеке, возле носогубной складки, а дальше по курсу оказываются губы. Губы, которые Олег трепетно целует. Серёжа на мгновение замирает, даже, кажется, не дышит, но потом медленно размыкает губы. И у Олега сносит крышу. Он прижимается ещё ближе, запускает пальцы Серёже в волосы, настойчиво гладит; чувствует горячую влагу его рта и не может поверить, что после всего, что было, реальность может быть такой. Олег опять наклоняется – давай не оставим между нами ни миллиметра, давай сольёмся в единое целое, – но ближе уже некуда, поэтому Серёжа отклоняется назад, на спинку дивана, и Олег оказывается чуть над ним, неудобно упирается правым коленом в твёрдый под тоненькой обивкой каркас сидения. Сердце колотится в горле и кончиках пальцев. Олег отрывается от тонких губ, чтобы вдохнуть, бессмысленно тыкается лбом и носом куда-то Серёже в скулу, не сдержавшись, опять легко чмокает острую линию челюсти. Целуя Серёжу опять, вторую руку Олег опускает ему на рёбра. А Серёжа вдруг разводит бёдра в стороны – Олег скорее чувствует это на ощупь, чем видит. Олег тут же лезет рукой к предложенному, гладит внутреннюю сторону бедра. Нежная кожа обжигает ладонь даже сквозь ткань домашних штанов, вседозволенность дурманит голову. Когда Олег ласково сжимает в горсти бедренную мышцу, Серёжа чуть напрягается, пытается свести ноги опять – Олег понимает, ему тоже очень много и тоже хочется ещё больше, он бы тоже схватил Серёжу и запер в себе навсегда. – Ну чего ты, не зажимайся, – успокаивающе шепчет Олег в мягкие сладкие губы, бессильно подрагивающие под его напором. Серёжа не расслабляется, поэтому Олег чуть отстраняется, бережно убирает чёлку с раскрасневшегося лица за ушко. Серёжа сидит неподвижно. Олег вдруг понимает, что он ни разу не ответил на поцелуи. Он же?.. Серёжа смотрит ровно, его дыхание не назвать совсем спокойным, но до Олегового оглушительно тяжёлого ему далеко. Не тянется за новым поцелуем, руки безвольно свисают по швам. Но не оттолкнул же – раньше с него бы сталось. У Олега в руках – его самая заветная мечта, а от мечт отказываться не положено. Олег выкидывает из головы ненужные мысли и решительно целует Серёжу в шею, крепко, чтобы оставить следы. Опять ведет рукой по бедру снизу вверх – ласково и жарко, Олег помнит, как от одного этого движения неизменно расширялись зрачки и пылали губы у Джесси. Подцепляет пальцами свитер у Серёжи на животе, как будто подарок разворачивает, засовывает руку под него, лапает за плоский живот и грудь, трёт подушечкой пальца маленький, твердеющий под прикосновением сосок. Бескомпромиссно дёргает свитер вверх, и Серёжа покорно задирает руки. Дальше Олег лезет рукой под резинку штанов, щупает тазовую косточку и тянет ненужную ткань вниз, а под ней – ничего. Серёжа определенно не возбуждён; не страшно – у мужчин с этим легко. Олег обхватывает мягкий член, мнёт и ласкает, зацеловывая грудь. Под губами даже там явственно прощупываются рёбра, и это сводит с ума – потому что Серёжа всегда был худым, а Олег всегда обожал Серёжу. Постепенно плоть в руке крепнет, Олег чмокает Серёжу в губы ещё раз – как ему сейчас насытиться, когда он голодал столько лет? – и шепчет, что сейчас вернётся. У себя в спальне он берёт смазку, но презервативов у него нет – раньше в этой глуши не было нужды, а теперь вот как вышло. – Я чистый, ты же тоже? – уточняет Олег, вернувшись в гостиную. Серёжа сидит в той же позе, в которой Олег его оставил, явно смущённый, но не пытающийся прикрыться. Олег подходит и мягко давит ему на плечо. Серёжа ложится на спину и понятливо сгибает ноги в коленях, открывая доступ к паху. – Понятия не имею, если честно, – тихо говорит Серёжа. – Разберёмся, – обещает Олег, садится на пятки между ног Серёжи, опять целует – на этот раз острую веснушчатую коленку. Олег помнит, как много лет назад улыбался, находя у Серёжи под одеждой веснушки даже зимой, когда на лице они почти пропадали. – Тебе так удобно? – Нормально. Хочется забить на осторожность, но Олег берёт себя в руки – никуда оно от них не денется, во время следующей поездки в город он купит презервативы. Он наклоняется, не сдерживая улыбки, трётся щекой о коленку, выдавливает на ладонь смазку. Пока она согревается, чистой рукой он обхватывает член Серёжи, опять обмякший, размеренно двигает кулаком. Серёжа начинает дышать чаще, и Олег прижимает кончик скользкого пальца к его анусу, трётся и дразнится – много лет назад в те разы, когда Серёжа хотел проникновения, ему нравилось именно так, с долгими прелюдиями и отвлекающими ласками, – потом входит на одну фалангу, чувствуя, как перепуганно сжимаются горячие стенки вокруг. – Тихо-тихо, всё в порядке, сейчас тебе будет хорошо, – успокаивает Олег, жалея, что в этой позе не может поцеловать. Продолжает плавно двигать пальцем вперёд и назад, добиваясь расслабления; снова отвлекает прикосновениями к члену, когда добавляет второй и сгибает, гладя изнутри. Серёже начинает нравиться – Олег чувствует это по тому, как он сжимается на его пальцах ритмично, а не конвульсивно. Вот и умница, вот и нечего было ломаться, Олег ведь знает, что делает. Олег тщательно доводит его до нужной кондиции, любуясь тем, как он все гуще краснеет лицом и грудью, как он приоткрывает рот и торопливо облизывает пересыхающие от тяжелого дыхания губы; судорожно выдохнув на грани со стоном, Серёжа отворачивается в спинку дивана. Нет. Олег хочет видеть его лицо. – Смотри на меня, – хрипло даже для себя говорит Олег без просьбы в интонации. Серёжа послушно поворачивает голову обратно, сцепляется с Олегом взглядами. Скоро Олег по дрожи в бёдрах под его руками и мученически закушенной алой губе понимает, что Серёжа близко. Он убирает руки и командует перевернуться. Серёжа тихонько хнычет, но слушается и встает на коленки и локти. Олег завороженно смотрит на подставленную поясницу, с нажимом проводит ладонью по ней; сжимает бледную ягодицу, подавляет желание шлёпнуть — успеется, сейчас нужна нежность — и отодвигается, чтобы наконец раздеться самому. Всё это время он был так увлечён Серёжей, что почти не замечал собственного возбуждения. Когда Олег прижимается пахом к ягодицам Серёжи, тот шумно выдыхает и роняет лицо на подушку, разметав по ней короткие пряди, золотистые в свету ламп накаливания. Олег вдруг понимает – Серёжа ему сейчас позволит что угодно, даже самое дикое. Только Олегу дикого не хочется. Ему хочется оправдать это доверие, сделав Серёже хорошо. Он наклоняется, уперевшись рукой в сидение сбоку от Серёжи, прижимается членом между его бедрами и скользит вперёд. Серёжа приглушённо ахает в подушку и судорожным движением подаётся навстречу – Олег специально все рассчитал, специально заранее довёл его почти до края, чтобы сейчас возбуждение не успело спасть. Олег торопливо двигается вперёд и назад, свободной рукой тянется вниз и ласкает член Серёжи. Им обоим много не надо, и кончают они почти одновременно. Олег обессиленно валится на спину Серёжи, жадно вдыхает запах кожи на загривке. В голове и в теле – блаженная пустота. Серёжа под ним выравнивает дыхание и чуть ёрзает – тяжело, наверное. Подниматься всё равно не хочется. – Пойдём спать, – через несколько минут предлагает Олег и, встав, тянет Серёжу за руку в свою комнату. *** Олег просыпается от ощущения непонятной возни рядом с ним. Уже не так рано — солнце неровно светит пронзительным утренним жёлтым через шторы; Серёжа, до этого, судя по затекшей руке, лежавший на плече у Олега, откидывает одеяло и спускает ноги с кровати. Олег спросонья невнятно мычит, но через несколько секунд всё же формулирует слова: — Не уходи, — бормочет он, вытягивает ближнюю к Серёже руку, но не дотягивается до голой спины. — Давай ещё поваляемся. Серёжа откидывается обратно на матрас и ложится прямо, носом к потолку, как будто собрался медитировать, а не нежиться под одеялом с любовником. Олег поворачивается на бок и за плечо тянет Серёжу на себя, легко чмокает в острый кончик носа, сгребает и прижимает к себе. Серёжа шумно выдыхает и разом расслабляется, перенося, кажется, весь свой вес на Олега. Становится по-особенному тепло и нежно, накатывает глупое желание остаться в постели до вечера. Ленивая дрёма наползает опять, Олег прикрывает глаза. Серёжа тихо дышит ему в плечо, но явно не спит. И Олег не дурак, чтобы не понимать, что Серёжа пытался сбежать, пока он не проснулся и не остановил. Что ж, не повезло — Олег его услышал, Серёжа при кажущейся хрупкости всегда был размашистым и неуклюжим. Из них двоих всего, что происходило вчера вечером и происходит сейчас, хочет только Олег. И пускай. Олег ничего плохого не делает — кто-то другой на его месте бы уже сто раз нагнул Серёжу или схватил за волосы и уткнул лицом себе в пах, упиваясь чувством власти. Вместо этого Олег гладит и благоговейно целует. Серёжа в Олега вообще-то стрелял — шрамы так и ноют на перемену погоды, шрамы, которых Олег ничем не заслужил. И Олег все равно вытащил Серёжу из тюрьмы, прячет его в сибирской глуши, а мог бы наслаждаться жизнью где угодно. Разве теперь он не имеет права на что-то хорошее для себя? Например, на то, что есть почти у всех, — просто ленивое утро с любимым человеком, просто поцелуи, просто секс? Олег без предупреждения кладёт ладонь Серёже на затылок, приподнимает его голову и впечатывается губами в его губы. Серёжа от неожиданности пытается отстраниться — он всегда пытается отстраниться, всегда пытался. На этот раз его не пускают. Олега затапливает тёмным удовольствием от осознания, что ему больше не нужно об этом беспокоиться. Он больше не выпрашивает, он берёт то, что его по праву. Это удовольствие тёплой волной проходит по животу, и Олег, не убирая руки из мягких чужих волос, ложится на Серёжу сверху, вдавливает в матрас. Серёжа под ним не пытается двигаться, не целует в ответ и не отталкивает — и это уже прекрасное начало. У них впереди всё утро, а Олег умеет быть терпеливым. *** Начинается совсем другая жизнь — такая, на какую Олег раньше не смел и надеяться. Серёжу можно сколько угодно безнаказанно заключать в объятия со спины, называть глупыми ласковыми прозвищами, щекотать, лапать, облизывать, рассматривать, трахать, гладить — что угодно, на что хватит фантазии. Если это — награда за пять пуль в груди, то Олег согласен и на шестую. Серёжа не выглядит несчастной жертвой изнасилования. Безучастно перелистывая страницы хозяйской книги в мягкой обложке, он даже не поднимает глаз, когда Олег садится рядом и перекладывает его холодные ступни к себе на колени, накрывает своими ладонями. А перед глазами у Олега — похожая картина, когда в один из первых дней заточения он принес альбом для рисования, а Серёжа несколько минут смотрел на пустую первую страницу, пока вдруг не расширил глаза и не дёрнулся, с грохотом роняя альбом с коленей на пол. Сейчас Серёже лучше. Если бы с ним происходило что-то страшное, неизбежно случился бы откат. Мысль о Серёже в камере тянет за собой ещё одну — о том, как Серёжа бесконечно просил прощения. Он это делал не от большого счастья — он ненавидел себя, вина пожирала его изнутри и не находила выхода. Теперь Олег делом, а не словом показывает, что любит, что не злится — что простил. Разве это не милосердно — избавить Серёжу хотя бы от части страданий? А если он всё равно считает себя виноватым — разве не милосердно позволить ему подарить Олегу что-то хорошее, расплатиться за всё плохое, что он сделал, и за всё хорошее, что сделал для него Олег? И ещё… Олег хотел бы об этом не думать, но не думать он не умеет. Однажды Серёжа почувствует, что долг искуплён, однажды он придёт в себя, станет деятельным, придумает очередную безумную цель и станет жить ради неё. И таким Олег будет любить его ещё больше, но такого он не сможет удержать даже угрозами, даже если опять запрёт в подвале, надавит на чувство вины и наставит пистолет. А пока Олег удерживает Серёжу между своим телом и отделанной сколотым кафелем стеной в ванной, прижимается губами к усыпанной каплями горячей спине. Серёжа дышит ровно, мускулы под прикосновениями не расслабляются — с каждым разом возбудить его всё сложнее, очевидно, уходят отголоски долгого воздержания до. Но в этом даже есть свои плюсы — у Олега есть время насладиться процессом, поймать первый еле слышный вздох, второй, третий, внутри умереть от восторга и запомнить это чувство на всю жизнь, чтобы на неясное будущее тоже хватило. А если совсем никак, то — что ж, не для любого вида секса требуется возбуждение второго партнера. *** Но Олег ошибается. Каждую мелочь, которая указывает, что Серёжа становится собой прежним, Олег встречает с затаённой досадой — срок годности его счастья неумолимо приближается к концу. И все ждёт, когда Серёжа не только попросит включить новости или разулыбается белке под окном, а ещё вдруг решит, что целоваться он сейчас не хочет. А Серёжа этого не делает. Серёжа ведет себя так, будто его все продолжает устраивать. Однажды перед сном Серёжа смотрит телевизор — новости Олег не разрешил, рано, но сериал по России-1 ему тоже понравился и стал ежевечерней рутиной. Олег никак не может перестать приставать — а кто бы смог, когда рядом под пледом такая прелесть. Серёжа между поцелуями успевает предугадывать повороты сюжета и передразнивать игру актеров — совсем как много лет назад, издевается, но смотрит с удовольствием. Мог бы этим не ограничиться, отодвинуть Олега в сторону, как тоже делал раньше, но не пытается. Почему? Укладывая Серёжу на спину и оставляя засос возле тазовой косточки, Олег вдруг кристально ясно осознает — единственная возможная причина для Серёжи не отталкивать его состоит в том, что он не хочет этого делать. Вот так просто. Не сразу придет в голову тому, кто травмирован постоянными отказами. После Серёжа лежит у Олега на груди, уже молча — утомился, бедный. Вспоминается, как в студенчестве он иногда приходил к Олегу, ложился поперек коленей и делал капризное личико, если Олег не сразу начинал делать массаж. Серёжа — он по природе гедонист и эгоист, и первым он не целует только потому, что это его надо целовать, ублажать и носить на руках. От этих мыслей Олега затапливает радостная лёгкость — он и не знал, что до этого был напряжён. По лицу расползается счастливая улыбка, рука сама начинает гладить Серёжу по острому плечу. Все у них будет хорошо. Много лет назад, мечась и переживая, Олег читал тематические форумы и узнал слово «асексуальность». Про неё писали много мути, но он понял, что она бывает в разных, часто неочевидных формах и что Серёжино «хочу, не хочу, хочу, но не очень, но в принципе не против, если быстро, хотя нет, надоело, отстань» вполне вписывается в это понятие. И что тело может хотеть, а голова при этом нет. Очевидно, может быть и наоборот — у Олега перед глазами живой пример, у которого член встаёт неохотно, но который сам никогда не против. Олегу вдруг хочется рассмеяться — он серьёзно все это время думал, что Серёжа спит с ним из гуманистических соображений? Что взрослый мужик не способен разобраться, чего он хочет? Какой же он дурак. Насколько, оказывается, Олег привык ждать от жизни только плохого. *** Олег вдумчиво бродит по маленькому супермаркету в ближайшем городке, крутит в руках продукты — хочется вечером приготовить что-то если не особенное, то просто необычное. Что понравится Серёже? Просто спросить — неинтересно, хочется удивить и порадовать. Кассирша та же, что и в прошлые два приезда — не запомнила бы она его. Их дом удачно расположен — рядом федеральная трасса, кто только не проезжает, и все равно нехорошо. Олег кидает к двухнедельному запасу продуктов на ленте презервативы. Кассирша весело поднимает татуированные брови. — Вино ещё возьмите, как раз по скидке. Олег на секунду задумывается — таблетки из них уже никто не пьёт, так почему нет? Отходит на шаг, растерянно смотрит на скромный выбор вин на в основном заполненной водкой полке. В пиве он разбирается лучше, если честно. — Красное возьмите, не прогадаете, — опять подсказывает продавщица. Олег сдаётся и берёт первую попавшуюся бутылку с жёлтым ценником. Машину на обочине возле супермаркета приходится греть заново — сибирская зима набирает обороты. Пока двигатель разгоняется, Олег смотрит на плотно набитый пакет на пассажирском сидении и невольно улыбается. Лет в шестнадцать он узнал, что любит готовить, и с тех самых пор готовить для Серёжи было для него отдельным удовольствием. Олег-подросток несмело представлял, как однажды купит какие захочет продукты и на собственной машине — кстати, в фантазиях неизменно фигурировал чёрный внедорожник, почти такой же, в каком Олег сидит сейчас, — приедет в их общий с Серёжей дом, поприветствует Серёжу поцелуем и будет готовить им на двоих. А мечты, оказывается, сбываются. Дома Олег раскладывает продукты и принимается за готовку. Маринует картошку в масле со специями, слегка обжаривает говядину с чесноком, ставит всё в духовку. Когда всё почти готово, из спальни на запах выглядывает Серёжа и ложится на диван в ожидании. Так уютно. У Олега никогда раньше такого не было, и он почему-то был уверен, что и не будет: зимний вечер, романтический ужин, дом. Поддавшись порыву, Олег достаёт толстые жёлтые свечи с верхней полки — вообще-то он их хранил на случай проблем с электричеством, — зажигает их и выключает свет. Разливает вино по стаканам — бокалов у них нет, но все равно получается красиво. — Можешь садиться, — говорит Олег. Говорить не хочется — они и так друг друга понимают. Так что они едят молча, глядя друг на друга и соприкасаясь коленями под столом. Контакта не хватает, Олег вытягивает руку и накрывает Серёжины пальцы своими, невесомо поглаживает. — Я так рад, что всё закончилось, — вырывается. Серёжа растерянно моргает, и Олег поясняет: — То есть что мы с тобой здесь. Вместе. Что всё хорошо. Серёжа кивает и с еле слышным вздохом опускает голову. У него на лице играют огненные блики, тени от ресниц тянутся вверх. Олег встаёт, подходит к нему и ласково обнимает, прижимает к своему боку и гладит по волосам. — Чего ты так? Всё хорошо, — повторяет Олег. Произносить это странно, осознавать — ещё страннее. — И всё будет хорошо. Я с тобой. Я никогда тебя не брошу. Серёжа опять несколько раз торопливо кивает и порывисто утыкается лицом Олегу в живот, как будто сейчас заплачет. Олег чуть отстраняет его и опускается на колени, чтобы они оказались примерно на одном уровне, опускает голову Серёжи себе на плечо, прижимается щекой к волосам. Серёжа молча поливает футболку Олега обжигающими слезами, наваливается вперед. Олег ловит его под спину, и они оба оказываются на полу, тесно обнявшись. — Мы со всем справимся, я никому тебя не дам в обиду, — тихо продолжает Олег, хотя, скорее всего, Серёже сейчас важны его близость и интонация, а не смысл. — У нас всё будет хорошо. Мы всегда будем жить только так, как сами захотим. Серёжа почти панически цепляется пальцами за ткань на боках Олега, его спина дрожит под прикосновением. У Олега сердце разрывается. Раньше у Серёжи не было контроля не только над своей жизнью, но и над своими разумом и телом. Олег умер бы за то, чтобы его Серёже никогда больше не пришлось этого пережить. Через несколько минут слёзы заканчиваются. Олег продолжает тихонько покачивать Серёжу в объятиях. Бёдра затекают от сидения на полу, колени затекают от веса Серёжи, как-то незаметно на них оказавшегося. — Спасибо, — выдыхает Серёжа и поднимает голову. Ничего, кроме глупого «не за что», на ум не приходит, потому что благодарить Олега правда не за что. Когда Серёже плохо, помочь ему — такая же потребность, как кислород или сон. Олег кладёт ладонь Серёже на щёку, нежно собирает большим пальцем размазанные слёзы. Прижимается своим лбом к его, через несколько секунд тянется к губам. Прикасается невесомо, успокаивающе, но Серёжа вдруг поворачивает голову на несколько сантиметров в сторону. Олег успевает почувствовать, как он неуверенно поджимает губы. — Можно… не сейчас? Чуть позже, хорошо? — на грани слышимости просит Серёжа. Олег выдыхает и отодвигается, вытаскивает ногу из-под Серёжи и встает. — Всё нормально? — спрашивает Серёжа, глядя снизу вверх круглыми глазами. Олег угукает, берёт со стола свою тарелку и идёт к раковине, следя, чтобы не пролить остатки мясного сока на ней. Ставит в раковину, разворачивается, берёт Серёжину тарелку. — Олег, ты меня пугаешь, — не унимается Серёжа. Олег замирает, глядя на тарелку в руках. На ней осталась чуть ли не половина порции. Если не понравилось, мог так и сказать. Мог отдать Олегу, мог вынести на улицу для полубродячих собак из деревни, мог выкинуть в мусорку — почему бы нет. — Тебя ебёт? — на октаву ниже обычного без интонации отвечает Олег, а потом грохает тарелку об пол в полуметре от Серёжиных ступней. Керамическая крошка подскакивает, как на батуте, холодный мясной сок попадает на пижамные штаны Серёжи и пальцы ног Олега. Серёжа берет от него то, что хочет, и воротит нос от остального. — Я тебя когда-нибудь обижал?! — рявкает Олег неожиданно громко. Завтра будет сипеть сильнее обычного, и кого в этом винить? — Я чем-то заслужил такое отношение? Подойди, уйди, пожалей, отъебись?! Покорми, но жрать я не собираюсь? Серёжа замер, опять глядит снизу глазами-блюдцами, как чихуахуа или хомяк в зоомагазине. Как глупый ребёнок, с которого ничего не спросишь. А он не ребёнок, ему тридцать лет, пора бы в конфликтах что-то отвечать, объяснять свои поступки и слова, нести за них ответственность, а не трястись с глазами на мокром месте, надеясь вызвать жалость. У Олега вздрагивает рука — так хочется залепить пощёчину. Олег успевает остановить это движение, шумно выдыхает через нос, отворачивается и отходит. Упирается ладонями в столешницу гарнитура, опускает голову. Блядь, Олег хоть что-нибудь плохое ему делал, чтобы это заслужить? Олег всю жизнь только и делает, что подтирает Серому сопли. Серёжу никто не будет так любить, как Олег, они оба это знают, так с какого хуя всё вот так? С какого хуя Олег опять должен скрестись в закрытую дверь, готовить эти ужины, которые, очевидно, Серёже не всрались, — Серёже, очевидно, ничего из этого не всралось! Наверняка ждет, пока Олег успокоится и отвернется, чтобы свалить и не оглядываться, выбросить Олега, как использованную вещь — раньше была полезной, а теперь выполнила свою функцию и больше не нужна. Олег чувствует, что сейчас сделает что-то, о чем будет жалеть, — жалеть не потому, что это будет неправильный поступок, а потому, что он не такой человек. — Если хочешь свалить, дело твоё. Но не возвращайся, — мрачно говорит Олег и уходит в прихожую. Вставляет босые ноги в ботинки, накидывает пуховик и выходит в темноту и холод. *** Часа через полтора терпеть холод становится невозможно, и Олег возвращается — закончить это предложение словом «домой» теперь не получается. Дом — это где любят и ждут. Не то чтобы Олега хоть кто-нибудь когда-нибудь любил. Долгая прогулка яростным быстрым шагом через сугробы — хороший способ прочистить голову, выплеснуть злость и успокоиться. Олегу почти хотелось, чтобы на него напало какое-нибудь животное. Давненько он не стрелял по движущимся целям. Свет в окнах ожидаемо не горит. От этого неожиданно становится ещё поганее, чем до этого. Серёжа разрушил всю жизнь Олега и не поморщился, и без него не останется вообще ничего. Олега никто за язык не тянул. Олег вдруг ясно представляет, как он проходит по осколкам посуды и расквашенной картошке на полу кухни, садится на их диван, выпивает остатки кислого вина из бутылки и стреляет во всё-таки неподвижную цель. И всё исчезнет, и больше не придётся ни о чем думать, переживать, как там Серёжа без него, отогреваться, очищать от жира внутренности ботинок и убираться на кухне. В прихожей Олег скидывает куртку, вытаскивает из внутреннего кармана пистолет и кладет на комод. Не разуваясь, шагает в зал. В первую очередь надо допить вино, а дальше он решит. Олег чуть не подпрыгивает, когда слева доносится слабое «Прости меня». Повезло, что пистолет остался в прихожей. Рефлексы есть рефлексы. Щёлкает выключатель. Заплаканный и переодевшийся в чистое Серёжа сидит на диване и смотрит вперед, мимо Олега. Олег невольно переводит взгляд на затёртые плитки пола возле обеденного стола. Чисто. Все-таки Серёже не хватило смелости уйти и остаться в одиночестве. Хоть на что-то Олег ему ещё годен. Олег молча разворачивается и уходит в ванную. Греться. *** Потом Олег лежит мордой в подушку. Вино он допивать не стал — не хотел выходить к Серёже. Как назло, дверь за спиной тонко скрипит, очень медленно и скромно открываясь. Тихие шаги босых ног приближаются к кровати, поверх хлипкого одеяла Олега нелепо ложится плед из зала. Как будто Олег бы не взял его сам, если бы хотел. После всех событий вечера на гордость не остаётся сил. Олег скашивает глаз и наблюдает, как Серёжа садится на пятки перед кроватью, наклоняется и утыкается лбом ему в плечо, как нашкодивший пёс. — Я был неправ, — почти шепчет Серёжа. Олег ждет продолжения, но его нет. И вот что с ним таким делать? — Понимаешь, в чём именно? — вздохнув, подсказывает Олег. Чувствует, как ему в плечо кивают. — Я… Ты столько для меня делаешь, а я не ценю. Принимаю, как должное, потому что ты замечательный и я привык. — И?.. — И прости меня, — быстро, как будто это так уж тяжело сказать, выпаливает Серёжа. — Я приложу все усилия, чтобы больше тебя не ранить. Олег молчит. Нет никаких гарантий, что Серёжа сдержит слово. Но поверить ему очень хочется. — Ложись ко мне, горе луковое, — наконец решает Олег. Серёжа юркает под одеяло. — Я люблю тебя, — признается Серёжа минут через пять тишины. — Я знаю, — отвечает Олег, и все равно приятно. Он об этом догадывался. Наконец догадался и Серёжа. — Я тебя тоже. Засыпая этой ночью в тридцати сантиметрах от Серёжи, Олег думает о том, что он и сам хорош, — конфликты надо решать не так, проблемы надо обсуждать, а не бросаться обвинениями и расходиться. Они оба поломанные — сиротством, трудной юностью, всем, что было потом. Им нужно научиться любить и принимать любовь, не раня друг друга. И они обязательно научатся. *** Серёжа выключает воду, откидывает чуть липкую резиновую шторку и вылезает из ванны. Быстро вытирается — ему всё нужно делать быстро, если он хочет успеть то, что запланировал. В зале его ждет Олег, он заметит, если Серёжа будет долго возиться в ванной. Олег. Неделю назад Серёжа боролся с желанием выйти на улицу без верхней одежды, лечь в снег и уснуть, зная, что это наконец-то навсегда. Обливаясь слезами, резал пальцы об осколки тарелки, покрытые обжигающим ранки жиром, и собирал керамическую крошку мокрым полотенцем, а потом им же мыл полы, потому что не смог найти тряпку. Олег ушёл, по сути сказав Серёже выметаться. Эти слова оказались страшнее всего, что Серёжа слышал до этого, а он слышал многое. Серёжа тёр пол полотенцем, а в голове набатом стучало осознание, что Олег может и сам не вернуться. Или вернуться, но только за вещами. Что после всех ужасных поступков, которые совершил Серёжа, он наконец получил то, чего заслуживает, и Олег от него отказался. Олег, который был рядом всю жизнь. Самый близкий человек, которого никто и ничто не заменит. Единственный, кто даже после всего, что было, остался с Серёжей. Олег, который Серёжу обожал по умолчанию. Который, как Серёжа привык думать, его не бросит, даже если рухнет весь мир. Оказывается, мир все это время потому и не падал, что его держал на себе Олег. Серёжа во второй раз в жизни остался абсолютно один — без того, к кому он всегда сможет вернуться и кто его всегда примет. Даже без Птицы, который бы нашёптывал на ухо, что им этот дурачок с его любовью и не нужен, и, может, иногда бы появлялся с лицом Олега, чтобы Серёжа не наложил на себя руки. Олег не возвращался, а Серёже в голову вдобавок стали лезть самые кровавые версии о том, чтó с ним может случиться ночью в лесу в минус двадцать пять. И виноват будет Серёжа. Что ему, идиоту, стоило не отворачиваться? Что ему, сволочи, стоит хоть что-то сделать для Олега в своей жизни? Тем вечером Олег сказал ему столько хорошего. Серёжа купался в его заботе и с чего-то решил, что сегодня ему можно. Что если Олег так бережен, он простит маленькую слабость. Олег, может, и простил бы — раньше прощал. Только тогда окажется, что Серёжа висит на нем балластом, высасывает ресурсы и ничего не дает взамен, и сбросить этот вес будет лучше для всех. Серёжа не может остаться один, он не выживет без Олега — теперь он это знает. И если Олегу нужно думать, что Серёжа любит его романтически, то Серёжа должен создать ему для этого все условия. Перед тем, как натянуть пижаму, Серёжа кладет руку на мягкий член и начинает механически ей двигать. Сначала не особо приятно и хочется прекратить, но он зацепляется взглядом за одну точку и упрямо продолжает, ни о чём конкретном не думая. У Серёжи достаточно опыта, он видит, когда у Олега весьма конкретные планы на вечер, — как сегодня, когда он за ужином жадно рассматривал Серёжу тёмными глазами, но почему-то сдерживался, хотя Серёжа бы ему не отказал, — да хоть на кухонном столе, хозяин — барин. Со дня ссоры они ещё не занимались сексом, так что Серёжа бы не то что не ломался — он бы выдохнул с облегчением, что между ними точно все нормально. Так что Серёжа знает, что когда он выйдет из ванной чистый и тёплый, его быстро разденут. И Олегу будет очень приятно думать, что Серёжа возбудился от первого же поцелуя или вообще от ожидания. Спать с Олегом неплохо. Не противно совсем — в студенческие годы Серёжа экспериментировал, пару раз подцеплял каких-то случайных парней и девушек, но в итоге до дела так и не доходило, от мысли о чужих слюнях и гениталиях начинало тошнить. Олег не причиняет Серёже боли, сам факт его прикосновений даже приятен — хотя, конечно, просто обняться было бы лучше. Даже оргазмы сами по себе не так уж плохи — с ними исчезает зуд возбуждения внутри, после них тело наконец снова начинает вести себя нормально. Ещё приятно знать, что Серёжа все ещё желанен и любим. Эта мысль успокаивает — она означает, что Серёжа может рассчитывать на поддержку и защиту Олега. А так — ну потерпеть полчасика, и можно ложиться спать или ещё чем-нибудь заняться. Зато Олег доволен. Член наконец встаёт, и Серёжа выходит из ванной, не надевая футболку, — пусть его намерения будут как можно яснее и Олег набросится на него, как только увидит. Так выше вероятность, что возбуждение не успеет спасть. И надо будет ещё раз сказать Олегу, что любит. Можно прямо во время секса — он в эти моменты Олегу явно очень нравится, хотя сам Серёжа так и не понял, чего привлекательного во всём этом поте и пыхтении. В конце концов, технически это признание ложью не будет.