«Лихорадка»

      Узость комнаты давила в этот момент с особенною силой, приглушая возможные все мысли, и благоприятную для них обстановку срезав на корню. Не то чтобы Родион Романыч когда-либо жаловался на духоту, мерзкое чувство отвращения от одного только взгляда на окружающее его пространство, нет, по крайней мере вслух он этого не произносил. Но всем телом болезненно ощущал каждодневно. И сейчас находился в состоянии особенно подавленном, при котором в забытие уйти мешает (не)понятный дискомфорт, порождающий мысль единственную — исчезнуть, испариться, развеяться. Но и эта пошлейшая, наиглупейшая задумка осуществиться никак не могла.       Нужно было что-то предпринять, что-то этакое, что помогло бы охладить разум или хотя бы отвлечься от состояния ужасного, близкого к лихорадке. Раскольников в чувстве крайнего исступления цеплялся за каждую мелочь, будто она была спасательным кругом его. Но все мелочи как-то быстро надоедали, вызывая ещё большую ненависть к собственному положению. — Родь, не спишь? — раздался звонкий, до боли приятный голос. Причем боль эта была далеко не сладостной — отдавалась болезненно в груди, порождая желание гнать, гнать обладателя голоса куда подальше из своей крохотной каморки. Только бы не видеть лица его сейчас, не в том Раскольников расположении духа.       В этот самый момент в голове возникла странная, бессовестная мысль, которая тем не менее могла дать нужный толчок, помочь отвлечься и… Нет, нет. Что же с ним, взаправду, происходит? Будто бы несчастная проверка собственной храбрости что-то сможет доказать, запустить бессвязный хоровод мыслей и, наконец, попросту развлечь?       Дверь кротенько скрипнула, почти что вскрикивая, и на пороге обрисовалась складная фигура милейшего друга. — Ба! Родька, что это с тобой?! Не захворал ли, случаем?! — Разумихин влетел, как это обычно бывало — сметая всë на своем пути. Но тут же свои замашки оставил и аккурат опустился на край кровати. Большая, почти медвежья ладонь неестественно нежно легла на бледный лоб, украшенный выступавшими от жары капельками пота. От этого увесистого касания сделалось как-то по-особенному легко. А потому, совсем себя не контролируя, Раскольников подался чуть вперёд и блаженно сомкнул тяжёлые веки.       Дмитрию Прокофьевичу то ли от трепетного, совсем обыденного волнения за друга своего, то ли от жары, стоявшей в эту пору в Петербурге, показалось, что милый его Родя совсем плох. Поспешу уверить, что ситуация эта не то что располагала всеми обстоятельствами к подобному заключению, но и сам Родион Романович крайне убедительно начал этой догадке подыгрывать: что-то бессвязно пробормотал и заметался по постели, но совсем слегка, для произведения более весомого эффекта. — Что же мне делать с тобой, Родь?! За доктором сейчас пойду! Ты только держись, мы тебя чаем отпоим, супчиком! — Разумихин был сильно озадачен состоянием близкого своего товарища, несмотря на убежденность, что это не первая и не последняя подобная практика за их совместный путь. Он уж было подскочил к двери, но чужая рука слабо ухватила за запястье — Родька, брат, ты чего это?       Из-под опущенных век рассмотреть реакцию товарища не представлялось возможным, а оттого образ, который мог перед Раскольниковым предстать, пришлось додумывать самому, делая опору на интонацию. Родион Романович ещё раз слабо дёрнул за рукав и с облегчением почувствовал, как прогибается крохотная софа под чужим телом.       Ну полно же! Тешить себя мыслью, что способен на столь нелепый, бесполезный совершенно поступок и так по этому поводу волноваться. И о чем же? Возможность сослаться к лихорадке была только на руку, а Разумихин в виду доброты своей ещё интереснее эту историю вывернет, исказит так, что Раскольников по итогу останется величайшей добродетелью. Окрестит с улыбкою отчаянным влюбленным в какую-нибудь барышню, понимающе качая головой — и забудет на следующий же день.       Выводы поразили непонятным испугом и обидою.       Вздор! Сначала думать в таком ключе о друге своём, насмехаясь над его простотой, а потом этой же выдуманной простотой быть обиженным! От досады Родион Романович, не отпускавший до этих самых пор руки Разумихина, резко потянул на себя.       Сверху, почти что над самым лицом, послышался удивленный вздох. Мягкая подушка под сильными руками спружинила и протолкнула затылок Родиона Романовича немного вперёд. — Позвольте… Голубушка… — Путаясь в собственной речи, подготовленной наспех пред опрометчивым поступком, пробормотал Раскольников. Голос дрожал в волнении, тем самым покровительствуя своему обладателю — Вас поцеловать…       Последние слова отчеканились в сознании приговором. Окружающее пространство, наблюдаемое через туманную щелочку приоткрытых глаз (как в забытии), начало замедляться и стремительно уплывать. Казалось, что если б Раскольников находился в вертикальном положении, то непременно бы упал.       Вспыхнувший от заставшего врасплох казуса Разумихин так и застыл над ним. Отпечатались в памяти лишь удивленные тёмные глаза, походившие на глаза преданного уличного пса, которого обогрели и приютили.       Право, может он взаправду находился в забытии? По-другому описать чувства, вызванные соприкосновением с чужими губами и колючей щетиной, не представлялось возможным. Неумело, постоянно прижимаясь и в волнении не понимая куда пристроить ладони — как никогда натурально Родион Романович походил на больного. Наконец худые пальцы мягко вплелись в растрепанные волосы и запутались в них совсем.       По-началу как бешенное билось сердце, неприятно ощущался на щеках горящий румянец. Казалось, что это будет секундное соприкосновение губ, но раз примкнув к влажным устам оторваться было невозможно.       Осознание того, что Разумихин не отпрянул и даже начал углублять этакую шалость (от «шалости» сразу же стало обидно, но назвать данное действо «поцелуем» что-то мешало. А! Черт с ним) пронеслось стопками молний по телу, метавшемуся под чужим. И ощущения эти, напротив былых ожиданий, мысли сносили решительно и напрочь.       Когда же под влиянием страха разоблачения Разумихин, теряясь и торопясь, натянул поверх одеяло, то удушливый жар начал перерастать в болезненно приятные изнывания тела. Сказывалась нехватка воздуха.       Но останавливаться не спешил — особенно отбросил всякие возможности прекращения процесса, когда горячая рука легла по внутреннюю сторону бедра и слегка сжала. Действие это было выполнено почти неосознанно, под руководством какого-то волнительного порыва. И произвело воздействие крайне впечатляющее.       Слегка слышный чмокающий звук разлетелся по комнате в тот момент, когда воздуха хватать перестало окончательно. Со временем к этому звуку прибавилась громкая отдышка и кашель — вдох оказался неожиданно острым, оцарапал горло. Раскольников отвернулся к стене в опьяненных чувствах и притворился спящим.       Достаточно ли натурально изобразил он больного? Впрочем, раз Разумихин и сам ему посодействовал, то волноваться совершенно не о чем. Мысли постепенно переходили в другое русло, более… Запретное? От слова, всплывшего так некстати, на припухших губах отобразилась горькая усмешка. Верно — это все бред, ведь не может же действительно такое произойти на яву?       Движением робким, будто бы и не хотя знать правду, Родион Романович прикоснулся к губам.       И облегченно выдохнул.       Сзади в очередной раз послышались неловкие шаги. Дмитрий Прокофьевич, казалось, не знал куда деться — к Раскольникову притрагиваться более не решался, а бросить товарища в разгар болезни поступок бесчестный и низкий. Наконец, вдоволь потоптавшись, присел на самый краешек софы.       Размышления прервались мигом и на смену им пришло чувство жадного ожидания. Ещё секунда и он не вытерпит, раскроет своё положение и отметет все доводы о лихорадочном своём состоянии. Не в забытии он, а в рассудке очень даже здравом! Каково будет лицо Разумихина? Так ли благосклонно и добро до простоты, как обычно? — Родька, — все вокруг замирает, рассыпается пред ощущениями осторожных поглаживаний по спине. И раскрываться становится страшно — Я за доктором только сбегаю — десять минут и как штык буду!       До неприличия сильно не хочется отпускать, но здравый смысл бьет по рукам и Родион сдается.       Остается последний вопрос: поймет ли доктор, что если и есть тут какая болезнь, то точно не в его компетенции?