Cum Deo

Все люди грешны, всеми правит грех © Уильям Шекспир

– О свышнем мире и спасении душ наших Создателю помолимся… На службе Ричарду было не по себе. Отчасти – потому что он давно не посещал церковь, ведь в Надоре чаще всего молились в замковой часовне, а ходить на олларианские службы, будучи эсператистом, Дикону казалось неправильно и неловко. Кроме того, на сегодняшней панихиде по погибшим в Октавианскую ночь собралась огромная толпа, хотя юноша и не был до конца уверен, являлся ли этот случай исключением из правил, или же подобное было вполне типично для столичных церквей. Из-за такого большого количества людей довольно быстро стало душно – Ричард порывался ослабить горечавково-синий шёлковый платок на шее, но сдерживался, не желая показаться слабым и изнеженным. Другие же терпели, чем он… – Всё хорошо, юноша? – неожиданно мурлыкнули над ухом. Дикон вздрогнул – он уже успел забыть о присутствии на службе кошкиного эра, который вообще не вписывался в церковную траурную обстановку, тем более с его томно-нахальным голосом. Всё равно что сам Леворукий заявился бы. Однако тот факт, что Ворон сидел рядом, немного успокаивал и скрашивал вынужденное времяпровождение. Разрубленный Змей! Как эсператисту, Дикону на службах, обращённых к Создателю, всегда должно быть спокойно, да сейчас и вовсе следовало не жаловаться, а обратить свои молитвы за упокой чужих душ. Последнее, впрочем, получалось слабо и едва ли искренне. – Да, монсеньор, – шёпотом ответил Ричард. Врать он не умел и потому совершенно не удивился фирменному алвавскому фырканью, полного неверия. А вот чему Дикон оказался поражён, так это предложению Ворона: – Хотите, встанем и уйдём отсюда? – Вы шутите? – Может, шутю, может, не шутю, – Рокэ ухмыльнулся и тотчас сделался серьёзным, – но, если тебе дурно, мы правда уйдём. Только скажи. От внезапного перехода на «ты» в груди приятно потеплело, и Дикон позволил себе, как он надеялся, едва заметную радостную улыбку. – Нет, я в порядке, монсеньор. Просто… мне немного не по себе. «Немного», на деле, постепенно рисковало стать проблемой. Если с духотой и тем, насколько в церкви многолюдно, смириться Ричард ещё мог, то вскоре к этому прибавились и звуки. Хриплый, но звучный голос Дорака – выглядевшего, признаться, далеко не лучшим образом из-за болезни – отдавался от стен и эхом вторил под каменным сводом потолка вместе с монотонным приглушённым пением хора. Что хуже – камни впитывали голоса сотен кардиналов до Сильвестра и тысяч хористов, стоящих на месте нынешних юношей перед алтарём. Впитывали и вторили, а Повелитель Скал, всё чаще слышавший камни после Октавианской ночи, думал, что сойдёт с ума от этой их бесконечной нарастающей какофонии. Ричард зажмурился и сжался, пытаясь сконцентрироваться на чём-то одном, хотя бы на том же Дораке, или на попытке нормально дышать в этой духоте, но наваждение исчезло само, стоило Дикону почувствовать лишь одно-единственное прикосновение – Рокэ ненавязчиво коснулся его мизинца своим. Ричард распахнул глаза и скосил взгляд на руку эра – тот вновь повторил движение, будто бы спрашивая – можно? И Дикон кивнул. Тогда Рокэ полностью накрыл его ладонь и переплёл их пальцы. Стало так хорошо – кожа у Ворона была мягкой, а ещё невероятно холодной, как и бесчисленные дорогие кольца, которые эр не постеснялся надеть даже на панихиду. Как всегда, ему было всё равно, что подумают другие. Дикону тоже хотелось наплевать на чужое мнение – сейчас бы взять ладони Рокэ и согреть его пальцы своим дыханием или поцелу… – …упокой души детей твоих, Создатель… Ричард вспыхнул, кажется, до кончиков ушей. И о чём он только думал? Они же на панихиде! В доме Создателевом! – Эр Рокэ, не здесь! – прошипел Дикон. – Не здесь, так не здесь… – легко ответил Ворон, пожав плечами, и убрал руку. Слишком послушно и сдержанно для него. Ричарду бы сразу понять, что что-то не так – с Рокэ никогда не бывало легко и просто. Однако Дикон потерял бдительность и выдохнул рвано, стоило ладони эра лечь на его бедро. Ах, да, «не здесь» можно было воспринять по-разному, и кошкин сын этим воспользовался. – Тише, Дикон, не стоит привлекать внимание… – опять промурлыкал этот наместник Леворукого на земле. «И кто здесь привлекает внимание?» – хотелось проворчать в ответ, но вышло только коротко кивнуть. Ладонь медленно, но уверенно огладила бедро и двинулась выше – Ричард прикусил губу и быстро окинул взглядом церковь, боясь, как бы происходящего никто не увидел. К его глубокому облегчению, сидящий на их скамейке Лионель Савиньяк старательно делал вид, что ничего не замечает, тессорий по правую руку от капитана королевской охраны делал очень умное лицо, а эр Август, расположившийся вместе с королевой, супремом и прочими с Людьми Чести на другой половине, откровенно спал и чуть ли не храпел. Ричарду становилось всё жарче и жарче, и он осторожно ослабил шейный платок. Помогло это мало – теперь у него кружилась голова. Дикон уверял себя, что всему виной зажжённые в церкви благовония, весьма отличавшиеся от морисских, хотя мутившие рассудок куда сильнее. А, возможно, дело было вовсе не в них, потому что Рокэ продолжал легонько поглаживать Дикона, вызывая волны мурашек по коже и нестерпимое постыдное желание податься вперёд, чтобы ощутить прикосновение ещё ярче. Ворон, словно прочитав его мысли, провёл ладонью к внутренней стороне бедра и сжал его – Ричард свёл колени в жалкой попытке остановить руку эра и едва слышно всхлипнул, прикрывая рот ладонью. Реакция незамедлительно вызвала у Рокэ смешок – краем глаза Дикон увидел победную усмешку на губах эра, довольного, как кот, недавно стащивший с кухни в особняке на улице Мимоз здоровенную рыбину. – Gato… – прошептал Ричард, прекрасно зная, что его услышат, – Gato descarado! – Произношение у вас, юноша, отвратительное, хотя старания я оценил, – услышал, разумеется, – но побойтесь Создателя, мы же на панихиде, не разговаривайте… Очень хотелось вызвать Ворона на дуэль. Снова. Или, по крайней мере, хорошенько стукнуть. Но, собрав остатки своего достойного герцога воспитания, Дикон решил, что чинить насилие в церкви – как минимум неприлично. А отомстить он всегда сможет и потом. Пока следовало отвлечься на что-нибудь, твёрдо и незыблемо, не обращая внимания на провокации эра. Ричард беглым взглядом окинул церковь: сначала задержался на амвоне, где стоял Дорак, а потом на простых, хоть и по-своему изысканно выполненных Рассветных Вратах и на мраморном, укрытом четырьмя кусками ткани алтаре с шестнадцатью свечами. Огоньки горели почти ровно, лишь изредка подрагивая, и смотреть на них, когда тело медленно сгорало под прикосновениями, Дикону было трудно. Он попытался сосчитать разноцветные стёкла витражей за хористами, но пальцы эра столь навязчиво скользили всё выше и выше… – …И ныне и присно и во веки веков. Орстон! – громоподобно произнёс кардинал, обозначая окончание панихиды. – Мэратон! – недружным и неуместно счастливым хором ответила толпа и поторопилась покинуть душную церковь для второй части службы – молчаливого поминального шествия до аббатства Святой Октавии. Ричард вскочил со своего места, заметив, что даже Дорак поспешил выбраться на свежий воздух. В образовавшейся толкучке Дикон не сразу понял, где и как умудрился потерять эра, решив, впрочем, что наверняка встретится с ним на выходе. Однако к выходу Ричард не успел даже шага толком ступить – кто-то схватил его за воротник и уволок за ближайшую высокую колонну, вжав в неё спиной. «Кто-то» имел весёлые и бесконечно-наглые сапфировые глаза и шальной оскал, от одного вида которого у Дикона предательски дрожали колени. – Монсеньор! Что вы замыслили? – Ужасное злодейство с нашим совместным грехопадением. – Здесь?! – Ричард чуть ли не задохнулся от возмущения и смущения. Рокэ коварно усмехнулся и, прищурившись, чуть склонил голову набок. – Если желаете, можем выйти и покрасоваться перед всеми. – Нет! – пискнул Дикон чересчур громко. – Тогда тшшш…– Ворон прервал его и, заговорщически подмигнув, прикрыл рот рукой – той самой, что совсем недавно бессовестно – хотя откуда у герцога Алвы такая бесполезная, в его понимании, вещь, как совесть? – трогал Ричарда во время поминальной службы. Конечно, Дикон мог бы оттолкнуть прижавшегося к нему эра. Конечно же, он мог бы укусить его ладонь и вырваться, пусть и не без труда. Но у Рокэ в глазах плясало настоящее закатное пламя – прямо тут, в старом полутёмном храме Создателя – и это завораживало. Поэтому Ричард выбрал пугающе-предвкушающее ожидание и замер, вдыхая приятный – почти родной – аромат морисских благовоний, исходивший от эра. Дождавшись, когда абсолютно все покинут церковь и массивные двери захлопнутся за последним человеком, Рокэ в следующий же миг убрал руку – только лишь затем, чтобы вцепиться в чужой колет. Ворон наклонился вперёд – в голове Дикона проскользнула приятная мысль, что через несколько месяцев эру придётся привставать на цыпочки ради поцелуя – и остановился, не касаясь губ Ричарда своими, но опаляя их горячим дыханием. Юноша нетерпеливо облизнулся. – Вы не страшитесь гнева Создателя, монсеньор? – Кто Создателя боится, тот в церковь не ходит… – тихонько рассмеялся Рокэ и мазнул поцелуем по щеке Дикона, – а ты боишься? – С вами – нет, – честно признался Ричард, и этот ответ, похоже, Ворону пришёлся по душе. Пробормотав что-то – за дымкой в голове и бешеным биением сердца было не разобрать – на кэналли, Рокэ ткнулся носом в висок Дикона, медленно вдыхая и наслаждаясь близостью. Ричард неловко прильнул ближе к нему, цепляясь дрожащими пальцами за маршальскую перевязь, как увязший в трясине цепляется за спасительную верёвку, а кающийся грешник – за подол одеяний исповедующего священника. Этого оказалось достаточно, чтобы Ворон сорвался. Он стал настойчиво покрывать поцелуями лицо Дикона, и тот не сопротивлялся – прикрыл глаза, ощущая ласковые случайные касания и постепенно тая от них, словно воск церковных свечей. Но Рокэ не торопился целовать Ричарда по-настоящему – он опускался ниже, обходя вниманием приоткрытые от нетерпения губы, и прикусывал подбородок юноши игриво, а в это же время его пальцы расправлялись с чужим платком и верхними пуговицами колета. «Мы в церкви», – запоздало вспомнил Дикон, пока эр жадно зацеловывал его шею, украшая кожу несомненно яркими – рубиновыми и малиновыми – засосами, и было так хорошо и стыдно, что мысли путались, не успевая оформиться в слова. Внезапно Рокэ остановился и дёрнул за что-то, заставив Ричарда открыть глаза и увидеть, как бледные тонкие пальцы натянули цепочку, а синий взгляд с лёгким насмешливым интересом рассматривал золотую эсперу – её Дикон зачем-то забрал из Надора, торопливо собираясь и не особо разбирая, что кидал в сундуки. – Думали, это вас защитит от искушения? – задумчиво спросил Ворон. – Думал. – И как? – Поцелуйте меня. О, Рокэ целовал его – с мучительным изнуряющим трепетом, словно святыню, когда вёл губами по бьющейся на шее венке, и с алчной жаждой, подобающей отродью Леворукого, когда втягивал нежную кожу почти до боли. Ричард запрокидывал голову, подставляясь под тёплые мягкие губы, и шарил ладонями по спине Ворона, но хотелось – до всхлипов, до судорожных вздохов, до хриплой мольбы – не этого: – Bésame… Bésame… Bésame! Рокэ ухмылялся, медленно поднимаясь губами по шее Ричарда, чуть прикусывая дёргавшийся кадык и опять дразнясь, пока юноша скулил и потирался пахом о колено, которое Ворон успел – когда? – просунуть между разведённых и становящихся ватными ног. Не то пытка, не то испытание, посланное Чужим – или всё-таки Создателем? – Как пожелаешь… – прошептал Рокэ и наконец-то поцеловал так, как Дикону хотелось больше всего на свете – головокружительно-тягуче, обжигающе-горячо и в то же время нежно. Безбожно. В этих поцелуях не было ничего святого. Да и откуда, если Рокэ сминал его губы с ненасытным яростным вожделением и прикусывал их, оттягивая развязно, пока те – и без того красные и полные – наверняка не припухли и не заалели пуще прежнего. Ричард отвечал, целуя эра в ответ, и заметил, что стонет развязно и хрипло, пока Ворон зализывал оставленную ранку на его губе. Эхо, отражавшееся от камней, вторило под куполом церкви несдержанным стонам, а Дикон не мог заставить себя замолчать – льнул к Рокэ ближе, зарываясь пальцами в чёрную шёлковую копну волос, и целовал быстро и голодно, как помешанный сорвавшийся зверь. Ворону нравилось – он отрывался от Ричарда, поглаживая горящие щёки кончиками пальцев и ими же вёл по саднящим влажным губам, чтобы затем снова прижаться к ним чувственным и ни разу не целомудренным поцелуем, скользя горячим языком в рот и сводя Дикона с праведного пути окончательно и бесповоротно. И, закатные твари его раздери, Ричард считал, что это стоит того – то, когда целуют с подобной безумной страстью, с рваным дыханием шепчут между поцелуями «мой, мой, мой» и топят в водовороте томительной нежности, обнимая крепче и лаская руками изнывающее тело под одеждой. Кто осудит их с Рокэ кроме Создателя? И Создателю ли, сотворившего людей такими грешными и сотворившего любовь, судить их за неё? Продолжая целовать Ричарда, Рокэ потянул его из-за колонны, дразняще проведя ладонью от шеи к бедру и в следующий миг возвращая руку на талию. Словно танцуя, эр вывел Дикона под купол церкви, в залитый разноцветным – из-за витража – светом круг. Если в церкви кто-то остался, то их бы точно заметили сейчас, но Ворон не стал бы выставлять напоказ свои отношения. Не оттого, что не хотел сплетен – нет, это бы его позабавило. Настоящей же причиной являлось сугубо эгоистичное нежелание делиться видом раскрасневшегося любовника – лицезреть картину с вожделеющим его до умопомрачения герцогом Окделлом имел право только Рокэ и никто, кроме него. И потому Ворон кружил Ричарда – кружил в танце, кружил голову поцелуями и отрывался лишь изредка, чтобы полюбоваться юношей, постепенно теряющим опору и рассудок. Остановиться Дикону было сложно – он понятия не имел, как оторваться от Рокэ и дотерпеть до особняка на улице Мимоз, превозмогая возбуждение. Уже представляя то, что случится за дверью в спальню эра, Ричарду становилось ещё жарче – жар пронизывал его, тёк по венам и накапливался внизу живота, заставляя хныкать и требовательно тянуть за чужой воротник. Впрочем, Рокэ не спешил увести Дикона к выходу. Юноша слишком увлечённо отвечал на поцелуи, следуя за ним, и чуть не оступился, когда они взошли на амвон и минули Рассветные Врата. Окончательно же Ричард понял, что происходило на самом деле, когда Ворон толкнул его к алтарю – от неожиданности юноша задел свечи в одном из углов и те с грохотом упали на каменный пол, катясь по нему и потухая. – Эр Рокэ! – попытался было возмутиться Дикон. Его сразу же прервали, прикусив кожу на шее и проведя языком по следу укуса. Юноша шумно выдохнул, едва не заскулив, но всё же смог оттянуть от себя Рокэ, намотав на кулак его волосы. Синие глаза смотрели ошалело и пьяно, а губы скривились в дерзкой улыбке. – Я бы предпочёл вести тебя к алтарю при других обстоятельствах, конечно… Дикону потребовалось несколько секунд, чтобы осознать, о чём говорил эр, и когда до него дошло, то от смущения хотелось провалиться сквозь землю. А вот у этого любимчика Леворукого не было ни совести, ни стыда, вообще ничего лишнего – Ворон продолжал скалиться довольно, получив очередную желаемую реакцию на свои слова. – Знаешь, Дикон, – продолжал Рокэ, прижавшись ближе и мурлыча следующие слова уже на ухо юноши, то чуть касаясь губами, то прерываясь и оттягивая мочку зубами, – а ведь законами Талига браки между людьми одного пола не запрещены… – Но Создателем… – как слабо и высоко звучал голос Ричарда, – Создателем… – Разве Создатель не есть любовь, Дикон? И хотя юноша сам думал недавно то же самое, он не мог выйти из бессмысленного спора, не оставив последнее слово за собой, даже зная, что заведомом проиграл. – Это говорит богохульник, который ни разу не вставал на колени в церкви. Рокэ вдруг отошёл от Ричарда на полшага и разглядывал его одновременно серьёзно и лукаво, как только он умел из всех людей на свете. Свет солнца, бивший сквозь витраж, стал ярче, и Дикон с восторгом смотрел на то, как цветные узоры лежат на бледной коже – эр был прекрасен в это мгновение – прекраснее, чем обычно, и прекраснее, чем в любой из бесконечного множества абсолютно развратных фантазий юноши. – Хотите, я встану на колени, Ричард? Блеф? Шутка? Не стал же бы сам Ворон преклонять колени перед собственным оруженосцем по одной его прихоти? Но Дикон сказал твёрдо и отчётливо: – Да. И Рокэ беспрекословно встал перед ним на колени. Более того – Рокэ ластился, то потираясь о чужое бедро щекой, то целуя вставший член Ричарда сквозь ткань бриджей, то подставляя голову под руку юноши, подобно ищущему внимания коту. Оторопевший Дикон помедлил на миг и зарылся пальцами в чёрные локоны, а Ворон поглядывах хищно и влюблённо из-под полуопущенных ресниц таким тёмным гипнотизирующим взглядом, и в его расширенных чёрных зрачках Ричард видел своё отражение. Для Рокэ сейчас не существовало никого другого – и это льстило. – Позволите мне исповедоваться? – мурлыкнуло закатное создание у ног Дикона, ведущее ладонями по его икрам, коленям и бёдрам к завязкам на бриджах. Подумать только, Кэналлийский Ворон – «я смею всё!» – просил позволения у него, у Ричарда. И кем нужно быть, чтобы посметь отказать Рокэ, завораживающему каждым своим движением и творящего разврат там, где ему, казалось бы, не было места, и делающего это так, что выглядело подобное почти что правильно. Почти что богоугодно. – Позволю… – на одном выдохе произнёс юноша и прикусил губу, стоило Ворону резко стянуть с него бриджи прямо с панталонами, оставляя их болтаться на лодыжках. – Вы сводите меня с ума, – признался Рокэ, до лёгкой будоражащей боли втягивая кожу на внутренней стороне бедра Дикона, – вашей кошкиной литовой красотой, – язык скользнул от оставленной метки выше, вызывая сладкую дрожь, – вашим громким смущённым голосом, которым вы стонете моё имя, – от этих слов никуда нельзя было скрыться и хотелось услышать ещё, – своей твёрдостью и незыблемостью… – губы коснулись низа живота, легонько целуя и лишая возможности возмутиться насмешкой над девизом. Ричард вцепился в край алтаря, сгорая от неловкости и нетерпения одновременно, и Рокэ провёл языком от основания до алой блестящей головки, слизывая с неё прозрачные капли и не разрывая зрительного контакта с юношей, будто пытался заколдовать его. Как будто Ворону требовалось колдовство или что-то иное. Дикон уже был его – целиком и полностью. – Я в вас влюблён, – Рокэ говорил мягко и одновременно с тем уверенно, – и раскаиваться в этом не собираюсь. Ни сегодня, ни завтра, ни когда-либо ещё. «Я тоже», – хотелось ответить Ричарду, но вышло только застонать прерывисто, потому что эр обхватил головку губами. Рокэ казался невозможно-горячим – невозможно-горячим был его язык, который обводил головку игриво, и невозможно-горячим был его рот, в который он глубже пропускал член. Сдерживаться казалось невыносимым, но Дикон очень старался, аккуратно поглаживая волосы на затылке Ворона, пока тот расслаблял горло и насаживался дальше, позволяя головке упереться в заднюю стенку глотки. Губы – тоже красны и припухшие от поцелуев, почти как у Ричарда – сомкнулись на основании, и Рокэ сглотнул, гортанно, по-животному дико зарычав, и ощутимее впился короткими ногтями в чужие ягодицы. Разрешение, приглашение и приказ сразу – Дикон послушно подался бёдрами вперёд, лишь теперь осознавая, как долго ждал этого. Ворон не давился, принимая его полностью и подстраиваясь под один ритм, двигался размеренно и быстро, то беря столь глубоко, что утыкался носом в пах, то почти выпускал член изо рта – Ричард видел, как по подбородку эра стекала слюна и смазка, блестящая на ярком солнечном свете. Порочно. Божественно. Потрясающе. Дикон толкался чаще, грубее, слегка надавливая на затылок Рокэ, и боролся с собой, чтобы не закричать от переполнявших его ощущений. Было так хорошо, одурительно хорошо оттого, что накрывало восхитительным неподдельным жаром, оттого, что член раздвигал тонкие стенки, и оттого, что Ворон сжимал горло вокруг него, умудряясь при этом стонать утробно и низко и чуть ли не урчать, как счастливая закатная тварь. – Эр Рокэ… пожалуйста… монсеньр… Видя, как Ворон жмурился от удовольствия, Ричард испытывал непреодолимое желание излиться в горячее горло и был очень близок к тому, однако Рокэ выпустил его член изо рта резко и так же резко встал, подхватывая юношу под бёдра и усаживая на алтарь. Алва не признавал ничего святого – еретик, безбожник, святотатец – и в то же время умудрился опустить Дикона на каменную поверхность с почти благоговейным трепетом и припал поцелуем к искусанным губам юноши с тем же почтением, с каким паломники касаются реликвий. Поцелуй был влажный и немного солоновато-горький, но Ричард – раскалённый, сведённый с ума – от него млел и таял. Повинуясь надавившей на грудь руке, Дикон опустился на спину и поёрзал, чтобы устроиться поудобнее. Холод камня контрастировал с жаром кожи и тем более – с разгоравшимся в груди и стремительно поглощавшим его пламенем. Ричарда вело. Ему хотелось Рокэ – ближе, больше, ярче, а Ворон, стянув окончательно с юноши мешающие бриджи и нижнее бельё, развёл в стороны его ноги. Поощряюще погладив перед тем, как расправиться с завязками на собственных штанах, Рокэ быстро и ловко снял кольца, чтобы нее мешали, и достал из кармана маленький пузырёк. Вот же…! – Вы всё продумали изначально… – Обидно не было нисколько, но почему бы и не надуться, притворно хныча? – Какой вы беспощадный. – И весьма коварный! – ухмыльнулся Рокэ и уже мягче добавил: – Вы простите меня, мой герцог? Он поцеловал коленку Дикона и скользнул смазанными маслом – розовое, какая всё-таки пошлость – пальцами между его ягодиц, вызвав очередные восхитительные мурашки по телу. Ричард попытался насадиться на них самостоятельно, однако Ворон не дал ему этого сделать – лишь дразняще обвёл колечко мышц, не проникая внутрь. – Простишь меня? – повторил Рокэ, в очередной раз целуя разгорячённую кожу и глядя своими нереальными полуночно-синими колдовскими глазами. – Прощаю, прощаю, прощаю, прощаю… – судорожно пробормотал Дикон. Повторять снова не пришлось – Ворон добавил ещё масла и принялся растягивать его неторопливо и бережно, боясь случайно навредить, но Ричарду эта медлительность казалась в ровной степени блаженством и пыткой. Он подавался навстречу, всем своим видом с нетерпением показывая, что Рокэ не нужно осторожничать – Дикон уже был растянутый и подготовленный, потому что после тренировки с эром затащил последнего утром в купальню, получая свою награду за не только успешно усвоенный, а ещё и применённый приём. Ричард покачнулся и выгнулся, вполне недвусмысленно сцепляя ноги за спиной Ворона и притягивая его к себе, будто бы говорил – смотри, какой раскрытый, твой весь, возьми и не вздумай отстраняться. «Отступать теперь – грех» – читалось во взгляде Рокэ, и он в последний раз развёл пальцы внутри Дикона прежде, чем вытащить их и, смазав член, немедля войти на всю длину в томящееся тело. Сорвавшийся с губ Ричарда стон был протяжным и громким – он вмиг разнёсся по церкви эхом, перекрывая шум в ушах и отчаянно колотящееся сердце. В иных обстоятельствах Дикон предпочёл бы, чтобы эр брал его сначала нежно и немного лениво, однако сейчас ему нравилось так – в быстром и рваном темпе, от которого прошибало исступлённо-блаженным экстазом. Юноша подмахивал бёдрами, слыша влажные пошлые шлепки кожи о кожу и то, как с алтаря падали очередные свечи. Пускай. Это не важно. Важно – то, как Рокэ идеально заполнял его внутри, как пылко наваливался сверху, протиснув руку между их телами и обхватив истекающий смазкой член Ричарда, как вдохновлённо зацеловывал его ключицы… В попытке заглушить предательски срывающийся голос Дикон закусил между зубов свою эсперу, и почему-то Ворон улыбался шально и дико, двигаясь резче, словно старался вытрахать из своего юноши всю набожность и остатки эсператизма. Если бы там ещё хоть что-то оставалось после всех ночей – и не только ночей – с Рокэ… Он ласкал Дикона, подводя к грани, шарил руками по извивающемуся телу, по-звериному рычал, кусал и целовал-целовал-целовал бесконечно, пока юноша плавился, растворялся в накрывавшем с головой в немного извращённом, несомненно постыдном, но запредельно-несравненном удовольствии, которого никому иному не удастся познать, потому что Ворон дарил его Ричарду и лишь ему. Не Катари, не Марианне, не сотням других, пожирающих Рокэ голодным и отчаянным в своём бессилии взглядом. Кошки, а ведь это честолюбивое прозрение распаляло Дикона сильнее – он обвил Ворона за шею руками, прижимая к себе и, выронив эсперу, принялся целовать его почти гранатовые жадные губы. Пускай было неудобно и получалось немного смазано, но Ричард не мог остановиться и отпустить, чувствуя приближение скорой развязки. – Я не молюсь, Дикон. Никогда не молился, – шептал Рокэ, отрываясь, чтобы сцеловать слёзы, катящиеся по пылающим щекам юноши, – Но такому тебе – готов. «Мы попадём в Закат. Оба безвозвратно сгорим в его пламени. Без каких-либо шансов на хороший исход…» – осознал вдруг Ричард отчётливо, сжимаясь вокруг пульсирующего и двигающегося всё быстрее члена и выстанывая имя Рокэ столь горячо и рьяно, как не произносил ни разу в своей жизни ни одну, даже неистовую, молитву. И от этой мысли на губах Дикона расцветала самая счастливая и светлая улыбка…