Дезертир

_____~1~_____ Франция. ХVlll век. Бежать. Бежать прочь от всего этого мракобесия. Эта мысль буквально кричала в висках, оглушала так, что парень не слышал собственного топота сквозь хруст веток под ногами. Рваное дыхание вырывалось хрипом из лёгких — брюнет несся сломя голову, сквозь чащу леса. Луна лукаво висела серпом в полном мраке. Темень резала глаз. Смутно различая очертания стволов и ветвей, он рвался, куда глаза глядят, лишь бы подальше от того места и того, что творилось в том селе, которое им приказали взять. Война. По-женски коварна и безжалостна, не щадя никого, она губит все, чего коснется. Застывшие слезы в тех от ужаса распахнутых детских глазах до сих пор стояли в сознании стоп-кадром. И, кажется, он все ещё слышал те вопли и плач каким-то эхом. Женщины, дети — никого не осталось в живых. Какая-то показательная казнь целого поселения ни в чем неповинных людей. Зачем? За что? «Победителей не судят». «Какого черта? Этот маршал полный отморозок! Его бы самого раскромсать на куски и скормить свиньям!» — злость кипела в жилах, и толкала, гнала Кристиана неистово. Кто он теперь? Дезертир? Теперь, да. Минуты шли на секунды, вот-вот смена караула, и по его следу пустят собак. Но лучше так, чем это гадкое ощущение липкой крови невинных на собственных руках. Это война сломала его. Вырвав из отчего дома, она принудила его убивать, бессмысленно и жестоко. Светлые идеалы, что внушались изначально, пали пред тем, что ему довелось увидеть сегодня: женщин, что помоложе, насиловали, детей расстреливали на глазах у матерей, расчленяли ради забавы тех, кто пытался сопротивляться — столько крови…и те огромные невинные детские глаза… ему пришлось стрелять. _____~2~_____ Послышался гулкий лай, где-то в отдалении, еле уловимым эхом, один переливался с другим, словно насмехаясь. На мгновение показалось, что сердце Криса провалилось в пятки, и он встал, но топот и хруст суши под ногами напомнил парню, что он все ещё спешно бежит сквозь лес. Тех псов он знал, как и они его, ведь он ни раз кормил их по указу маршала. Поселений на ближайшие километров двадцать не было и спасаться казалось бы бессмысленным, но брюнет знал, куда бежит — он несся к реке. Только в ней собаки не учуют следа. Силы были на исходе, лицо горело, во рту сохло, губы обветрили и уже трескались. Либо он спасётся, либо будет безжалостно убит — на кону стояло буквально все! Лай с каждой минутой нагонял, становясь громче, звонче, отчётливее. Топот копыт сопровождал его, аккомпанируя. Сердце рвалось из груди, уже с болью качая кровь, будто в нем засела сотня ножей и ковыряла его. Снова заливистый лай, ощущение, будто псы наступают брюнету на пятки, он оглянулся — во тьме горел зловещий взгляд зверя, несущегося на него с четко читаемым желанием взять, хапнуть свежий кусок плоти и растерзать его как шмоток мяса. Все ещё оглядываясь, цепенея от ужаса, Крис замедлил ход, пятясь от кобеля. Хруст ветвей… и почва пошла из-под ног… вниз — он свалился с обрыва вместе с куском еле державшейся на его краю земли. Удар…ещё удар…тело катилось кубарем, отбивая ребра об выступающие корни и камни. Всплеск воды, и тушка парня наконец остановила свое движение. Раздирающий лай всей тройни слышался с обрыва, сердце все ещё качало кислород, не давая отключиться от боли, от которой изрядно ныло и гудело все тело. «Вода» — промелькнуло в голове у парня, и он, еле живой, ушел вплавь, в лунном свете пытаясь разглядеть укрытие. Из последних сил набирая в лёгкие воздух, он уходил ближе ко дну и греб к отвесному утесу, что бы спрятаться и переждать, отдохнуть. Ему нужен был отдых, он неимоверно устал…бежать. ____~3~____ Не было смысла бежать за парнем. Увидев его израненную тушу у подножья скалы, мужчина дал отбой своим верным псам. Двое из них породы Кане-корсо, являются по своей природе стойкими и весьма сообразительными, что дает им возможность осваивать не просто выполнение стандартных команд, как погоня за дезертирами, но и успешное прохождение когнитивных тренировок. Две другие созданы как раз для убийства. Ротвейлеры — наиболее враждебные и свирепые из существующих собак в то время. Ни один из псов никогда не укусит руку, опекавшую восхитительных четырёхногих убийц. Стоит сказать «ко мне» и повести двумя пальцами, чтобы те бросили преследование и послушно ринулись к ноге. Несколько недавно поступивших солдат всё ещё остерегались самых важных из всей этой группы тварей, находящихся в подчинении у статного маршала. — Мы пустимся за ним в обход, к тому времени он уже будет в сосновом лесу, а дальше — открытое поле. И он вряд ли дойдет хоть до одного пристанища, — В янтарно-желтой радужной оболочке глаз разыгрывался дикий азарт, кровь буквально закипала от предвкушения. Рассудок сохранялся, просчитывая предполагаемые ходы убогой французской бактерии — для маршала он был не более чем назойливая блоха. Мужчина был твердо убеждён, что парню не скрыться, рано или поздно лезвие охотничьего ножа войдёт ему в брюхо, неглубоко, однако достаточно, чтобы тот измазал багровыми каплями пол, оставляя шрам в виде полумесяца. Он не станет испытывать сострадания, как и к остальным, побывавшим в той комнате. Но ему он приготовил всевозможные извращения, какие только блуждали по его разуму, начиная от банального вырезания плоти, до жалкого накачивания наркотиками и немыслимыми унижениями, которых его, пока еще совершенно невоспаленный мозг, способен вообразить. В свои планы посвящать кого-то из людей ему было незачем. Мужчина устраивал отбор по собственно изготовленной программе. Будучи искусным манипулятором, он умело отбирал себе «орудия» для достижения целей. И, не дай бог, кто-то из них посмотрит ни в ту сторону. Пытки — единственное место во времени, где он допускал возможность расслабиться, наслаждаясь процессом. Это такое же искусство, как и написание картин, подбор нот для симфонии. Вместо полотна у него свежий, будущий живой труп, а музыку составляют безобразные стоны агонии. /flashback/ Санкт-Петербург, поместье графа Валери Руневского. Предрассветная, пугающе мертвенная тишина. По коридору плетется маленький мальчик, лет 9, в окровавленной одежде, босыми ногами по мраморному полу, медлительно, затаив дыхание. Мерной поступью идет до скрытой двери в стене, ведущей в катакомбы, оттуда — в особняк его дяди, застреленного отца этим утром. Юнца без вопросов приняли на содержание, без вопросов и удивлений, что даже тогда казалось ему абсурдным. Не ощущая себя полностью в безопасности среди родственников, он озирался и оглядывался, прячась в собственном мире, с каждым днем все больше ожидая своего совершеннолетия. ____~4~____ Озноб пробрал до кости, и Крис очнулся от судорог собственного тела. Только начинало светать, алое яблоко ещё не показалось из-за горизонта, но вода реки уже во всю рделась красным небесным заревом. Голодный, озябший, промокший, парень находился в воде по пояс, держась за массивные корни дуба, что омылись от земли прибрежными водами и выступали словно пальцы из худого носка. С предрассветным щебетанием стали доносится всплески воды, разносящиеся от весел. Звуки приближались, они были одиноки в этой симфонии и, казалось, не представляли угрозы. Крис выглянул из укрытия, и их взгляды встретились — на веслах плыл старый дед с сетями и удочками, что флагштоками торчали с носа. — Ах, ты французская собака, — было зарычал старик. — Я дезертир, — виновато и, вместе с тем, гордо перебил его парень. Лицо брюнета не источало воинственности. Абсолютно безоружный, промокший, трясущийся от холода, он не представлял никакой угрозы, и человеческая жалость взяла верх, возможно, и его внук, где-то на рубежах этой бессмысленной бойни, просит у кого-то помощи. — Эх, — выдал протяжно дед, оглянулся и, подав карму беглецу, пустил того на борт. — Ложись на дно, я тебя укрою сетями. Пока утро, до петухов успеем, скрою тебя, — пробормотал он, будто себе под нос, — но, учти — пара дней и всё, все жить хотят, — добавил он уже громче и накинул пышную сеть, скрыв неожиданный улов. Ступив на берег и осмотревшись, Крис понял, что уже был здесь — неделю назад их отряд разгромил это селение, не оставив ни единого целого дома. Видимо, бежав в лес, несколько людей уцелело, поскольку село находилось на стадии активного восстановления: наспех латанные крыши домов, стены изб, ограды — село будто поднимали с колен. В бессилии слепо доверившись деду, Крис плелся за ним след в след, кутая мундир в провонявшую тиной сеть. Все, что он чувствовал сейчас: дичайшую усталость и сильнейший озноб, зубы отбивали морзянку, и все его сознание слышало только ее. Отяжелевшие веки то и дело норовили упасть, как и он сам. Спотыкаясь обо все подряд, собирая углы изгородей, он сам не понял, как зашёл в какой-то сарай и, стоило мужику обронить простое «тут», как тело парня рухнуло в солому и отключилось от внешнего мира. ____~5~____ Дабы справиться с раздражением, Фёдор просунул ладонь в карман своих брюк, где привычно покоилась пачка его излюбленных сигар и зажигалка. Обхватив сигару губами, он щелкнул колесо, на пару секунд осветив угрюмое худощавое лицо. Закатив рукава на темно-фиолетовой блузе, мужчина открыл вид на жилистые руки. Весь его образ казался безмятежно отрешенным, усталым. Последняя затяжка, и бычок, метко отправленный щелчком пальцев, полетел в траву, а подошва барских туфель доделала дело, оборвав жизнь тлеющему окурку. Тяжелый взгляд упал на одного из подчинённых, молчаливый кивок в сторону негласно повелел тому подойти, тот же взгляд и легкий резкий уклон в другую — отдал немой указ троим солдатам последовать дальше. Псам, что стояли рядом, вербальных сигналов было не нужно, они понимали хозяина с одного прищура, синхронно обернувшись, звери последовали за последними. Стоило первому солдату прыгнуть на свою лошадь, как та пошатнулась, будто спотыкаясь, Федор тут же перевел взгляд на звук споткнувшихся копыт и присмотрелся. В следующее же мгновение он выхватил револьвер из кобуры и наставил на лошадь. Только солдат успел что-либо понять и спрыгнуть наземь, как раздался выстрел, и кровь брызнула тому в лицо. — Вытри свой нос, — спокойным баритоном скомандовал маршал, — хромая лошадь — дохлая лошадь, — надменно проговорил он, вспрыгнув на своего племенного коня, и тут же ушел в галоп, уводя остальных за собой. Принятое решение было ни из чувства жалости, а из въевшуюся уже под кожу нетерпимость к слабости любого живого существа. Однако, под руку шли почему-то в основном только лошади и люди. По возвращению в деревню, маршал отдал приказ напоить лошадей, но сам к покою не стремился. Выбрав в захваченном селении сарай покрепче, он обустроил в нем некий «дом пыток». Досчатые двери со скрипом распахнули свои адские объятия, и в шаткое помещение ввалили неверного, жестко держа его под руки, заставив встать на колени, насадили обе лопатки на крюки, подвешивая бедолагу буквально за кожу и плоть сквозь тут же пропитавшийся кровью хлопок сорочки. Всё что слышал ценитель: крики, стоны, мольбу. Сопли пытаемого смешались со слезами. Упиваясь болью и отчаянием парня, граф Федор подошел к нему, поднес ладонь к его щеке, успокаивающе провел по скуле, увлеченно собирая соленую влагу, поднял свой спокойный взгляд на уже поплывший от боли и слез, и тут же эмоция маршала сменилась на отвращение. Коснувшись лезвием ножа, игриво ведя по шее, оттягивая момент, он резко вжал сталь в кожу и одним движением рассек нежную плоть. Как только парень закончил истекать кровью, его сняли с крюков и запустили голодных разъяренных собак. Лязганье зубов, адское рычание и звуки разрывающейся плоти заполнили дом смерти как симфония, а хозяин с упоением созерцал это зрелище, под тошнотворно скорченные гримасы своих подчиненных. ____~6~____ Заливистый глас, возможно, единственного уцелевшего петуха разорвал умиротворяющую тишь раннего утра. Солома безбожно исколола все тело, но даже это можно было терпеть ради того упоительного аромата прелой сухой травы. Начинающееся где-то отголосками, одиноко, полнилось и ширилось щебетание птиц. Казалось, оно приближалось и разливалось, различалось на отдельные трели и перекрики уже где-то над ухом. Солнце тянулось к молодому телу сквозь щели в сарае, коим оказался ветхий амбар. Теплые лучи, лаская, трогали четко очерченные линии скул, аристократически правильный профиль, гладили прекрасные длинные руки, выцеловывая фарфоровую кожу, всюду оставляя легкий румянец как печать своего присутствия. Парень нежился в утренней томе, погружаясь как в патоку в аромат свежего сена и в свое детство, отрочество, уплывая куда-то на юг Франции, напрочь отрешая себя от действительности, будто все, что он пережил за последнюю неделю, произошло ни с ним. Внезапный скрип амбарной двери, заставил его вынырнуть из воспоминаний. Насилу продрав глаза, он обернулся ко входу. — Доброго утречка, вы проснулись? Деду сказал, что выловил вас, — затараторила девушка, на силу сдерживая смех над собственной шуткой, пытаясь рассмотреть развалившееся в сене тело, — я вам тут принесла парного молока и краюху хлеба, — лишь успела она договорить, как их взгляды встретились: Перед взором Кристиана предстала миловидная девушка, миниатюрная, ростом чуть ниже среднего, хрупкие плечи, легкие изгибы стана, пшеничного цвета волосы, умело убранные в длинную косу до середины бедра… и такие ясные синие, лазурные глаза под пышными ресницами. Его взгляд был пленен, впервые француз так жадно изучал девушку, буквально лаская ее своим омутом не менее прекрасных, чуть темнее, синих глаз. Линия губ невольно расползлась в улыбку, от чего незванка смутилась и отвернулась, вцепившись глазами в первую щель, что попалась ее взору. –… вы будете завтракать? — смущенно пролепетала она, уже себе под нос, нервно перебирая коленками и переминаясь с ноги на ногу. –… да, да… — тут же отозвался Кристиан, все еще не сводя с нее глаз. Девушка интуитивно сделала пару шагов в его сторону, столь же робко поставила сверток наземь, быстро развернулась и выскочила из амбара как ошпаренная, на силу сдерживая звонкий смех. Молоко и в правду было парным, еще теплым, с легким запахом коровьего навоза, и дворянина снова понесло куда-то на юг Франции, лет на пятнадцать назад, к зеленым пастбищам, сияющему в зените солнцу, безоблачному небу, заливистому детскому смеху в заливе и нежным рукам бабушки, что, казалось, и сейчас гладили его волосы, и пахли лавандовым мылом, аромат которого, словно из ниоткуда, шлейфом окутал его голову. Брюнет закрыл глаза, все больше утопая в воспоминаниях, изрядно истосковавшись по отчему дому, вспоминая и вспоминая, машинально ломая хлеб, толкая его в рот и запивая молоком, что немыслимым образом увлекало его в безмятежное детство.