Видения

      Палящее солнце, столь привычное нам и нелюбимое заморскими гостями в нашем краю, зашло несколько часов назад. Я намеревался зайти в библиотеку, хоть немного расслабиться, и чтение было единственной моей на то возможностью. С того времени, как я стал ментором, дел у меня утроилось. Да, теперь мне не требовалось скакать по крышам, удирая от очередной разъяренной туши в доспехе, но устать можно и от того, что ты едва ли не весь день сидишь в одной позе слушая всякие прошения, требования, доклады, с мыслями поскорее все закончить и, наконец, с чувством выполненного долга, уйти отдыхать.       Помимо поддержания контроля над братством, я принялся изучать так любезно предоставленный мне прошлым ментором артефакт. Чудная металлическая сфера, состоящая из пластинок, меж которыми были светящиеся золотым борозды. В тот день в саду я хотел избавится от неё, слишком много несчастья она принесла в этот мир, но передумал... Или это оно, Яблоко, заставило меня передумать? В любом случае, я ничего не смог с собой поделать, оставив маленькую светящуюся золотом сферу, мысленно уповая на то, что используя её я лишь ищу способ её уничтожить.       Мой друг и помощник Малик очень усердно пытается оторвать меня от изучения Яблока, видимо, руководствуясь тем, что разум Рашида не смог устоять перед искушением... Не брезгует поворчать на меня и моя горяче любимая женушка. Мария прекрасный человек, безусловно, она пытается оторвать меня от насущных вопросов, принося с собой лёгкий аромат каких-то цветов и сладкое ощущение безмятежности. Вот и сейчас она тянет меня в нашу спальню, украдкой поглядывая на свою ладонь в моей собственной, я поражаюсь ей. Остаток вечера я точно проведу с ней, не могу противиться её желанию.

***

      Просыпаюсь среди ночи. Разбудил меня, возможно, кошмар, который, как и все предшествующие моя память услужливо выкинула из головы. Помню я немногое, белый блеск и манящий голос из темноты, но этого достаточно для того, чтобы я начал чувствовать всеобъемлющий страх. Всегда ненавидел это липкое, ублюдское ощущение глаз из всех тёмных щелей, шепота и шагов, окружающих тебя с момента пробуждения. Стараюсь нашарить руку Марии, зачастую в такие моменты неосознанно тянусь к ней. Меня часто преследуют кошмары, и моя жена — единственное от них спасение. Правда, сейчас, вместо мягких, тонких ладоней я чувствую под своими ладонями лишь пустоту и холодные простыни.       Реакция моя следует незамедлительно. Подрываюсь, будто по щелчку, и начинаю искать её глазами. В комнате пусто, ни за столом, ни на коврах, ни у окна нет никого. Тут же до моего слуха доносится шепот... Голоса, что не могут быть остатком моих дрянных снов, нет. Эти голоса я слышу наяву, сейчас. Но слышу я приглушенный гул, словно бы откуда-то из глубины тёмных коридоров. Я сползаю с ложа, вдыхая полной грудью почти выветрившийся аромат все тех же прекрасных цветов, название которых, вскользь упомянутое супругой, я быстро позабыл.       Пошатываясь и сонно потирая глаза иду к двери. Шуметь стараюсь как можно меньше, но треклятое дерево и ручка все равно скрепят, а засовы как назло забыли смазать. Благо ноги босые, и по камню ступать хоть и холодно до боли в костях, но зато я не издаю лишнего шума. Странный, непонятно откуда взявшийся страх за жизнь и здоровье супруги наконец уступает место действительно здравым мыслям. Может она выпить воды отошла, кухня то не близко, может её тоже кошмары замучили и она решила прогуляться, дабы отогнать дурные мысли, а может и вовсе мне не о чем беспокоится, и вот сейчас я за очередным поворотом холодных каменных стен увижу её растрепанную, но невредимую. Буквально в рознь этому у меня проскакивает мысль о том, что с той же долей вероятности, я смогу лицезреть её хладный труп и лужу крови. Беспокойство вновь овладевает мною и холодно становится уже вовсе не от свежего воздуха и каменного пола. по которому ступают мои босые ноги.       В мрачном лунном свете я дохожу до башни, где располагается библиотека. Нужно быть слепцом, чтобы не заметить яркий желтый свет, что струится сквозь решетку из большого окна на втором этаже, и он отнюдь не от факелов, никто нет смысла зажигать их так поздно. Мой слух пронзает, будто громовой раскат, тихий тонкий всхлип, и я каменею на месте. Никогда не понимал, как человек в случае опасности замирает и не может ничего с этим поделать, ведь я всегда бежал, боролся, но сейчас до меня дошло, что настоящего страха я до этого не испытывал, пожалуй, никогда. И во тьме, разбавленной лунным светом и тем потусторонним, неестественным свечением, я слышу голос:       — Зачем ты оставила меня? — Вопрошает он. Словно далёкий призрак, отдаётся он отголоском от мрачных холодных стен, летит надломленный и тоскливый. Я слышу его не впервые... Во сне он, кажется, звал меня, а может просил пощады?.. А может и вовсе что-то кричал мне, я силюсь вспомнить. но не могу. А в ответ на тяжелый вопрос звучат лишь всхлипы и надрывные рыдания. Как только я переступаю порог слышу глубокий срывающийся вдох, что эхом расползается по комнатам.       — Зачем ты оставила меня?! — Уже не тихо спрашивает, истерично кричит, захлебываясь собственной болью и печалью. Я будто просыпаюсь, как от ведра ледяной воды на голову. в голову бьет осознанием: там сейчас в припадочном плаче бьется моя Мария и я должен, обязан ей помочь, защитить её. Вот только кто или же что стоит там, вызывая в ней такие чувства? Я усилием воли заставляю себя идти, под громкий, словно печальный колокольный звон голос, чей обладатель вновь и вновь терзает мою жену. — Почему ты молчишь? Да почему же ты молчишь?! Скажи мне, ответь мне, что я сделал!       Я взлётаю вверх по лестнице, как в старые добрые времена, тихой, едва слышной во мраке ночи тенью. Мое тело, под лёгкой льняной рубахой, обдает холодным порывом, а глаза мои застилает густой яркий свет, так, что те начинают слезиться. И я вновь ничего не могу с собой поделать: так и застываю безмолвной статуей посреди комнаты.       На столе лежит Яблоко, синяя с золотым узором ткань, что покрывала артефакт лежит у меня под ногами. Это оно источает свет, это оно убивает мою Марию. На коленях моя бедная жена, глотает слезы, шипит и хнычет бессвязную чушь. Кажется она просит прощения, сложив руки ладонь к ладони. Мне больно даже смотреть на то, что моя гордая и свободолюбивая супруга сейчас так низко склоняется перед тем, что её мучает.       Перед ней у самого моего стола в золотистом свете стоит молодой парень, на вид ему едва исполнилось четырнадцать. На его бедрах повязана белая тряпица, сам он ужасно худой и бледный. Его длинными кудрявые волосы, цвета самой тёмной бездны этого мира, что ядовитыми змеями оплетают плечи. А глаза у него серые, как прибой в Акко, и взгляд отнюдь не детский, серьезный и усталый. И он вновь смотрит на Марию, лицо его искажено ужасной злостью, если вовсе не ненавистью. Эта мрачная тварь мучает мою жену, а я совершенно не могу ей помочь. Мария шепчет сбивчивые оправдания, сглатывает комок в горле и, наконец, говорит:       — Я всегда любила тебя! — Кричит она, бессильно падая грудью на свои колени. Её спину сотрясет крупная дрожь. В ответ мальчик лишь хмыкает, лицо его принимает выражение, какое имеют уставшие путники, или войны, а глаза стекленеют, нет больше той злости, что выражало все его существо каких-то пару секунд назад. Она плачет дальше, надрываясь, и плачь её разносится по всей, тихой в ночи, крепости, по прекрасным садами и уснувшей деревне. Я хочу плакать и кричать вместе с ней, от собственного бессилия, и ужасного стыда за то, что не могу подойти, но я должен быть спокоен, ради неё, ради неё и нашего блага.       — Это ложь, Мария, — Отрезает Мальчишка и в его чертах угадывается железное спокойствие и хладнокровность. Я понимаю, что вижу перед собой не просто мальчика, я вижу перед собой словно копию великого магистра ордена храма. Уставший вид, стеклянные глаза, железная выдержка и умение давить. Бог знает, чего эта паскуда ей наговорила, пока я сюда шёл. А может и пока я мирно спал. Он лишь плавным движением скрещивает руки на груди. — не старайся обмануть меня.       — Но это не так! — Их последних сил, истошно вскрикивает моя жена, чуть приподнимаясь, закрывая лицо ладонями. А этот ублюдок все стоит, как стоял, лишь поправил длинными, почти белоснежными пальцами кудри за аккуратное ухо, и взглянул на меня коротко. Он сверил меня взглядом, что выражал полную безнаказанность и превосходство. — Ты знаешь, я любила тебя, всегда!       — Любила, — Цинично фыркает он, а у меня появляется ужасное желание, подойти, и не смотря на будто бы ангельски невинный его детский облик, свернуть ему его бледную длинную шею и смотреть, как он будет корчится в муках. — ты не любила меня! При первой же возможности ты меня променяла...       — У меня не было выбора... — Хрипит моя жена, видимо, она уже выплакала все слезы, что у неё были. Она меня будто не видит, а я и сказать ничего не могу, челюсти не двигаются, язык будто окаменел. Моё тело — статуя, и я могу лишь смотреть на то, как он измывается над моей женой. Он мёртв, мёртв, почему не оставит нас?       — О нет, — Начинает он, а я, не верующий, начинаю молить всех богов единогласно сослать гнев на голову этого урода. Ужасно хочется прекратить все это, и я отчаянно бегаю глазами по комнате. — ты лжёшь! И ложь твоя мне отвратительная. Ты променяла меня, выбросила, как надоевшую куклу, ненужную, старую. Ты променяла меня на него, этого жалкого паршивца, да к тому же еретика!       — Я никогда бы не поступила так с тобой! Я не променяла тебя на Альтаира! — Моя Мария бьётся в припадке, а я ничего не могу поделать с этим, лишь наблюдать её муки и молится о скорейшем прекращении этой пытки. — я любила, и люблю тебя, Робер, да как же ты этого не видишь?!       Я вновь замечаю перемены в нем. Стеклянные глаза приобретают заинтересованный блеск, а лицо, становится таким, какое и должно быть у детей: наивным, невинным. Это всего лишь его уловка, одна из множества. И я хочу сказать об этом Марии, предупредить, но но ничего не выходит. Стоять становится все тяжелее с каждой секундой.       — Любишь? — Как-то тихо, непривычно, переспрашивает он, по детски совершенно хлопая длинными ресничками и складывая ладонь на бледной худой груди, моя Мария кивает, к моему ужасу, я никак не ожидал этого. Она говорила мне что все в прошлом, говорила, что она забыла его, но, как видно, нет. Мне становится ужасно горько от осознания того, что я не способен затмить его. — и ты готова оставить его? Ради меня? — Он вновь притворно удивляется, Мария опять кивает, а я понимаю, что могу двигаться, возвращая себе контроль над телом, а вместе с тем и вскипает в моей крови ярость. Но не на Марию, на неё сердиться нечего, она попала под чары Яблока, она не виновата. Я зол на де Сабле, за то, что он был в её прошлом, за то, что причинил ей боль, за то, что Яблоко выбрало именно его, как самый худший кошмар для моей любимой жены. За то, что даже после собственной кончины он не может отпустить её. — И ты готова пойти со мной? — Мария опять кивает, а я уже могу слабо, вяло, но идти. И я хватаю тряпицу под своими ногами, полный решимости окончить это.       — Хорошо, — Говорит он, протягивая моей Марии разжатую ладонь. — возьми меня за руку, пойдем со мной, я покажу тебе мир!       Она уже тянет руку к злосчастному видению, наконец поднявшись с колен, а я стоя за её спиной сжимаю в руках кусок синей ткани. Секунда, я накрываю им артефакт и слышу крик. Громкий, надрывный вопль, который издала моя жена. И мне кажется, что он поразил меня больше, чем все недавно произошедшее.       — Что ты натворил?! — Кричит она, сгибаясь пополам, и оседая на пол. — Ты лишил меня его! Я не прощу тебя. Не прощу... Никогда!       И я обнимаю её хрупкие плечи, вновь вдыхаю запах цветов, с примешавшимся к ним запахом винограда и ладана. Я спрошу её позже обо всем, сейчас мне лишь нужно утешить её, содрогающуюся у меня под руками, до рассвета ещё много времени.