Мертвенно розовый

Порою длительный смех сменяется на крик.

Чонгук когда нервничает, жуёт несуществующую жвачку – у Тэхёна научился. Когда злится – стреляет из травмата по птицам. Часто смеётся в зеркало. Часто не может проснуться, как бы не хотелось. Небо серое на целые 100% из ста и немного холодно. Тэхен бы сказал, что гроза может рухнуть на землю, но не сказал. Они с Чонгуком гуляют по железнодорожным путям вдоль и поперек, ждут, когда загудят шпалы под ногами. У Чонгука болотного цвета парка с цветами на лопатках, ветер в волосах и красные костяшки. Обветрил. — Говорил же, надень перчатки, а ты всё про весну заладил..., – урчит Тэхен не поспевая за убегающим в густую дымку тумана. Только куртка развивается. У Тэхёна за него сердце болит так сильно, что невозможно. По ночам особенно невозможно. И спать не получается и если не спать, то что делать? Пока чайник кипит, включает телевизор, чтобы кто-то говорил на фоне. За окном, как всегда, орёт кто-то, а чайник уже холодный, пока из мыслей выйдешь. Мрак полнейший. Он по Чонгуку скучает по ночам очень сильно. Чонгук возвращается из тумана не один. Тэхен тихо посмеивается, всматриваясь в белую собаку, прижатую позвоночником к животу Чонгука: он её несёт так смешно, так нелепо, будто первый раз посчастливилось встретиться с животным. — Смотри какая крутая. Я её нашёл, — гордиться собой, улыбается широко. Так никто не умеет улыбаться, как он. По-детски наивно и будто зная будущее, видя его во снах – с печалью в глазах. — Ты молодец, Гуки. Она прекрасная, – Тэхен последние слова говорит смотря отнюдь не на собаку. Та лезет к сидящему перед ней на корточках Чонгуку в лицо, целуется, играет. Он с ней дурачиться, убирает морду от лица и смеётся чисто-чисто, как будто счастлив до краёв. На все 100% из ста. Тэхен смотрит на Чонгука и понимает одно так ясно, как никогда не светило солнце в их городе. Он знает: как тогда, уже больше не будет. И глядя на эти блестящие горькими фонарями ограбленных улиц глаза, не ясно – осознаёт ту же истину Чонгук или заблудился. Если бы мог, если была бы возможность Тэхен бы добровольно стёр себе память и жил бы в неведении, но н е п о л у ч а е т с я. Здравомыслие сильнее. Тэхен вспоминает, как они любили не включать свет в ванной и валяться в ней, в одежде без воды, опиваться энергетиками и переплетая конечности, натыкаясь на пологие титановые углы, или собственные кости, целоваться. Чонгук обычно лежал под ним; он часто отворачивался от затяжных поцелуев, дабы перевести дыхание. Облизывал губы, шумно дышал и обхватывая ногами бёдра Тэхена, прижимал к себе ближе, а ближе было уже некуда и тот делился трепетно, только на ушко, мол, я мечтаю с тобой стать одним целым, срастись в единый организм. Вот так глупо и красиво. А потом он плакал. Тэхен не знал почему и сейчас не знает. Стирать слёзы с его щёк, успокаивать и прижимать к себе так сильно, чтобы Чонгуку и впрямь казалось, что его мечта исполняется. Собака сбегает, разнося по туманному утру лай; пугает птиц, те взмывают в небо. Тэхен берёт Чонгука за руки, греет в своих, пока тот их не забирает в карманы. Пару мгновений и то жалеет. — Ты какой-то странный, – кривится Чонгук, щурясь от ветра, заглядывает в чужие глаза. Тэхен не отвечает, ибо не может себе позволить ответить. Он хочет рыдать, биться головой о гравий, что осыпается под ботинками. Он хочет орать Чонгуку в лицо, чтобы спугнуть эту детскую весёлость с лица, а потом казнить себя за это. Он хочет потом дать себе второй шанс и прижать парня к груди, укрывая от ветра и шептать извинения. Тэхен смотрит и ничего не говорит, разыгрывая собственную драму лишь в своей голове. Чонгук утыкается лбом в его грудь, как раньше и Тэхен готов молится, разбивая колени в мясо. — Гуки, ты чего? — Башка болит. — Настудил наверное... — Наверное... Тэхен надевает на него капюшон, тот его скидывает сразу же. Они уходят с путей, садятся в автобус до конечной, так, для прогулки. Где там эта конечная, черт знает. Они недавно в этом городе. Тэхен переехал вслед за сбегающим Чонгуком, дабы не потерять и не потеряться. Руки морозятся об красные поручни, вокруг никого. Ладно, кто ещё ездит на автобусах в пять утра. Тэхен стоит, покачивается и смотрит на лежащего на сидениях Чонгука, головой к окну. Беззащитный, засыпающий, чужой и свой одновременно. Тэхен вспоминает, как они любили залезать в осиротелые дома, когда ещё жили в Тэгу. Они пробирались туда ночью с фонариками и рюкзаками за спиной, чувствовали прилив адреналина и так забавно было говорить шёпотом, будто их кто-то может услышать. Чонгук всегда брал с собой булочки с начинкой из красной фасоли и клубничную газировку. Они устраивали привал на чердаке, если таковой имелся и ели вместе, наблюдая ночное небо из окна, свесив ноги. Чонгук рассказывал, что боялся засыпать. Говорил о снах, что держат его в их мире и не отпускают наружу. «— А сны страшные?» «— Нет. Но я бы хотел контролировать их. Бывает, что сны забирают у меня нечто важное. Я потом так и не могу собрать все кусочки воедино.» «— Это больно?» «— Это страшно, Тэ. » Тэхен теперь ясно видит, какими они стали сквозь время – не менее осиротелыми и холодными, чем их с Чонгуком заброшки. Конечная – парк при каком-то театре. Они садятся на мраморных ступеньках, опираясь о колонны с позолоченными пилястрами. Афиши поднимает ветер, а с неба, крошился снег. Мёртвый, лёгкий как пепел. Чонгук щёлкает зажигалкой, подставляет ладонь над огнём и не выражает никаких эмоций. Внимательный, строгий. Тэхен знает - страсть к самоуничтожению у Чонгука не пропадает даже после потери себя как личности. После снов, которые не отпускают. Пахнет отвратно и Тэхен, забирает из чужих пальцев зажигалку-губилку. — Довольно. Чонгук смотрит в глаза напротив с таким упрёком, граничащим с ненавистью, что в пору удавиться. Выдержать этот взгляд под силу только Тэхену. Он знает с чем имеет дело, как Чонгук с огнём. Больно, но необходимо, чтобы оставаться на плаву. Чонгук всегда поражал. Он необычный, но очень умный мальчик, говорили учителя в школе. Он странный, но красивый, говорили девочки в классе. Тэхен знал – Чонгук не такой, как все и даже не такой, как он сам. Это нечто инопланетно неясное, нечто девиантное. Чонгук любил огонь и бессоницы. Стрелять по крысам гвоздями из самодельной рогатки и обниматься. Тэхен его боялся до трясучки и был с ним рядом больше, чем кто-либо. Единственный из их класса, что идёт на золотую медаль. Самый непонятный. Самый пугающий. Помнит, на первый день осени подарил ему люминесцентной палочки розового цвета, а тот спросил, от куда инфа про день рождения. Тэхен соврал, что умеет читать мысли, а Чонгук взаправду испугался. Им было по десять. К семнадцати годам, Чонгук стал более не таким и вокруг не осталось никого, кто желал бы быть рядом, кроме Техёна. Он сжигал гаражи, и стрелял по птицам из травмата. Он не спал ночами, устраивая забеги по лесу вместе со своим псом, и безумно любил обниматься. С Тэхёном любил. Он часто говорил о снах, которые не отпускают и о боязни спать. Делился страхом не проснуться, умерев во сне. Он твердил, сверкая огнём избитых истин на дне глаз о том, что часто просыпается без мыслей в голове и не может отыскать воспоминания. «— Сны забирают мою память. Моя личность разваливается. Правда мешается с выдумкой и я пропадаю. Я не знаю, где мой дом. Откуда я пришёл и кто меня породил. Я не помню. Это конец» Тэхен ему верил, сторожил его сон, обещая, убить каждого, кто попытается обидеть его мальчика. Абсолютный конец настал через несколько месяцев, когда Чонгук забыл себя полностью. Заснул Чонгук, а проснулся кто-то другой, не знающий себя. Проснулось только тело, а горячо любимый Гуки, мальчик огонь, любящий клубничную газировку и объятия, уснул навсегда. Новому Чонгуку уже два месяца. И он знает только Тэхена на столько, на сколько Тэхен ему себя открыл, и знает себя на столько на сколько Тэхен ему рассказал. Но ясно одно. Так ясно, как никогда не светило солнце в их городе. Он знает: как тогда, уже больше не будет, ибо Чонгук уже совсем другой человек. С новыми мыслями и целями, с интересами и чувствами. И Тэхен не знает, любит ли этот Чонгук его или нет, и хочет ли как раньше, спрятаться меж его рёбер, чтобы чувствовать себя в безопасности. Спросить страшно, как страшно было бы поинтересоваться об этом у незнакомца. Тэхен его и правда не знает больше. Они смотрят вверх, на серое небо с тучами на вид, как грязная вата из полосатого матраса как в детском саду. Тэхен вскоре смотрит на их отражение в чужих глазах. — Тебя обнять? – с надеждой, но не слишком нежно, чтобы не так больно было слышать отказ. — Ты же знаешь, я не люблю этого, — отмахивается Чонгук, хмуря брови. Тэхен холодеет внутри. Хочется заорать. Слова его канцелярскими иголками вгрызаются в кожу, разрывают сосуды, калечат вены. Ему нужно собраться ради Чонгука, сделать вид, что всё нормально, его слова ничего в нём не разбили. И снова кое-как получается. Он кладёт голову на чужое плечо и слышит сверху урчание. Чонгук тихонько напевает что-то знакомое, но пока неясное. Волосы мокнут под снегом, что на вид как пепел и на вкус, похоже, тоже он. Люди в городе начинают оживать; гул поднимается и Тэхен чувствует, как тревога в Чонгуке начинает играть. Дрыгает ногой, жуёт несуществующую жвачку. — Тебя до дома проводить, заяц? — На автобусе подбросишь? — усмехается, вскакивает, полный энергии. Тэхен хмыкает, ежится и строит из себя черт знает кого, но в это время, всё ещё вспоминает: Летние прогулки на железнодорожных путях. Чонгук тогда взял зонт на случай, если пойдет дождь, хотя на небе было чисто. Аккуратный. Он сидел прямо на гравийе, закапывал в нём носик зонтика и пел детскую песню про кролика. Тэхен кружил рядом, умилялся с такого непривычного проведения. Потом, когда дождь всё же нагрянул так же неожиданно, как неожиданно подорвался Чонгук, раскрывая зонт и пряча под ним Тэхена. Под сумасшедший грохот проезжающего товарника, Чонгук целовал его губы, кусался страшно, пускал кровь. Тэхен обнимал его за талию, гладил рёбра под майкой и шептал на ухо о том, какой тот замечательный. Чонгук смотрел так, будто не верил ни единому слову и вгрызался в губы снова, стукаясь сладкими от газировки зубами об зубы чужие и обнимал так, что становилось больно. Тэхен никогда не забудет, как он смотрел на него в такие моменты. Будто знал всё, о чём Тэхен только собирается подумать. Будто весь мир – загадка которую он давно решил, ещё в детстве, так, от скуки. Он всегда был особенным, и до сих пор таковым является, но будто всё ещё спит. Нет в глазах более этой уверенности во всём и Тэхен уверен – Чонгук забыл разгадку и разучился читать мысли. Теперь он самый обычный мальчик, а что было с ним те семнадцать лет – не ясно. Шутка природы. Зловещий эксперимент. Он наблюдает за тем, как Чонгук кривит губы, смахивая снег с волос. Он отходит на несколько метров от него, разводит руки в стороны, запрокидывает голову и ловит снежинки на лицо. Ребёнок. — Мне сегодня снилось, что ты, ну, это, – Чонгук прерывается на перекус пеплом, что накопился на языке, — Ну... Ты там был младше, чем сейчас, хотя я не помню тебя таким, мы же недавно познакомились. Тэхен вспыхивает, как спичка, подрывается, потом журит себя за бурную реакцию и выдыхает, понимая, что Чонгук на него даже не смотрит, занимаясь своим делом. — И что я там делал? – спрашивает аккуратно, глядя из-под бровей. — Ну, ты поджёг сарай. Какая-то грязная весна, вечер, пахло мокрой древесиной, так свежо... — Что? — Сарай. Не знаю зачем, там ведь были животные. Сарай полный сена. Там была овечья семья, такие хорошие! Целые три овечки и они сгорели. Из-за тебя. Чонгук больше не ловит снежинки ртом. Смотрит в глаза с навеянной сном печалью, такой хрупкой, разъедающей кожу. Кислотной. Тэхен медленно мотает головой. — Нет, Гуки, это ты их сжёг, – теряет контроль на собой. Теряет себя. Чонгук кривится, щурит глаза и как ребёнок которому не верит взрослый, повторяет: — Я видел, что это был ты-ы. Ах, какая разница, это лишь сон! Домой они едут молча, охваченные неясной обидой. Тэхен понимает – Чонгуку снится его жизнь до. Но если каждое его уродливое действо будет совершать он, в глазах наблюдателя, то что же это? Добрый, милый Гуки возненавидит Тэхёна разглядев в нём истинную свою сущность? Чудно. Чонгук приглашает к себе в гости, на чай. Тэхен веселеет. В его квартире некомфортно отчего-то. Тэхен никогда не мог понять, что именно в ней не так и по какой причине хочется уйти. Он наблюдает у дивана клубничную газировку и удивляется. У него на подоконнике умирающим розоватым цветом хоронятся люминесцентные палочки. Гость заглядывается на них невольно, без возможности оторвать взгляд несколько невесомых секунд и пугается сильно, когда его плеча касается рука. — Зачем так дёргаться? Сердце остановится ещё... У Тэхёна вместо сердца гниющая рана; тупое под рёбрами жжение. Чонгук смотрит на потухшие, как люминесцентные палочки, глаза в темноте и улыбается слабенько, устало. У него чёлка на глазах. Расчесать бы непослушные локоны, поцеловать в лоб и уложить спать; ты в безопасности. — Тэ, а хочешь сегодня у меня ночевать? — Хочу, Гуки. Надежда светится мертвенно розоватым огоньком догорающего сарая с овечками. — Очень хочу. *** Чонгук улыбается широко, проходится языком по сладким губам. Тэхен ему не верит, разрывается на кусочки, хочет уснуть и не проснуться. В ванной комнате пахнет мылом и освежителем воздуха: морской бриз. Вспышка света от фонарика на телефоне отражается в настенном зеркале, ещё меньше в настенной плитке, ещё меньше в ванне и раковине. Мрачно и холодновато, но у Тэхёна потеет лицо и ладони от волнения. Чонгук скрещивает лодыжки за спиной лежавшего на нём и нежно поглаживает по спине ладонью. — Я могу выключить фонарик если тебе непривычно. Тэхен жмуриться. Чонгук хихикает и прижимается губами к его виску. Тот чувствует себя лабораторной крысой, над которой безумный гений проводит свои никому не ясные эксперименты. Он всегда был умным мальчиком. А может Чонгук проснулся? Может сны отпустили его? Знать правду страшно. Прижиматься к груди его, страшнее в разы. — Гуки, ты же не любишь обниматься? — Да-а... Но я всё ещё хочу поселиться меж твоих рёбер, чтобы стало спокойнее. Тэхен чувствует, как ему в ухо смеётся безумец, роняет слёзы и давит его сильнее. Тела вжимаются друг в друга и дышать становится невыносимо. Его ногти врезаются в кожу на спине, и когда Тэхен перестаёт сопротивляться, боясь, что тот попросту его сломает, всё замирает. Чонгук тяжело дышит, устремляя взгляд в зеркало, где отражается единый серый силуэт; почти единое тело. Он становится спокоен. Тэхен прислушивается к его ровному сердцебиению и пытается игнорировать своё, выходящее за рамки нормы. Его гладят израненные чужие, родные руки. Каждое слово – как иголка под ноготь. Чонгук его успокаивает убаюкивая. Тэхен ясно понимает что как раньше уже не будет, ибо Чонгук теперь у него под рёбрами и его от туда не выскоблить никакими ножами, никакими вешалками, и жив он только потому что нужен Чонгуку живым. Тэхен боится двигаться; обнаруживает себя жалким подобием человека, он будто и правда всего лишь конечность Чонгука. Когда решения его жизни были хоть как-то не связаны с жизнью того? Их судьбы переплелись меж собой как жилы и мышцы, а тела Чонгук мечтал скрепить. Шли года. В ванной комнате пахнет мылом и освежителем воздуха: морской бриз. В раковине с включённой водой на всю лежат продырявленные люминесцентные палочки мертвенно розового цвета. Вода смывает магию в канализацию. Тэхен целует сладкие от клубничной газировки губы и улыбается ему. Чонгук испачканными в розовом свечении пальцами держит его за обнажённую талию, углубляя поцелуй. — Знаешь, в последнее время я не могу спать, сны такие странные, они будто, ну... не отпускают меня...