Неправильно

Солнце палит нещадно. Лучами плавит крыши высоток, гонит ветром — к сожалению, тёплым — жар по улицам, заставляя горожан с жадностью припадать губами к горлышку бутылки с ледяной водой, обмахивать себя первой попавшейся под руку вещью и прятать глаза за тёмными стеклами очков. От зноя очертания далеких зданий плывут, или это уже у Аки в голове всё плывёт. Ангел сидит рядом с ним на лавочке, которая пусть и расположена в тени деревьев, но воздух настолько раскалённый и сухой, что это мало чем помогает. Он тянет холодный напиток из пластикового стаканчика — клубничный и наверняка приторно-сладкий. На лбу виднеются капельки испарины, скатывающиеся по вискам, от чего длинные рыжие волосы неприятно липнут к лицу. Аки кажется, что демон вот-вот растает, как его излюбленный пломбир. — Не люблю жару, — не первый раз за последний час бесстрастно заключает Ангел. Он допивает напиток и разочарованно трясёт стаканчик. Остатки кубиков льда бьются о стенки. Он снимает крышку, достаёт их и закидывает в рот, облизывая подушечки пальцев. Аки, наблюдая за каждым движением со стороны, ловит себя на мысли, что откровенно пялится. Снова. Хорошо, что Ангел не замечает или замечает, но не придаёт этому значение. Хаякава окидывает взором улицу: людей немного, продавцы ларьков, прячась под зонтиками, обмахиваются купленной на углу газетой — какое-то местное издательство явно выручит неплохую прибыль за сегодняшний день, пусть колонки новостей заинтересует едва ли половину покупателей, — машины, как в любой другой день, проносятся по дорогам, на голубом небе, к досаде каждого, ни тучки. Свет отражается от светло-серой плитки тротуара вдоль ограждения и слепит глаза, а битумный асфальт под ногами горячий настолько, что Аки это чувствует даже через подошвы. В костюме душно. Сейчас бы снять его да с головой нырнуть в море, а не патрулировать район, что походит на изощренную пытку начальства. — Я живу тут недалеко. Может, зайдем? Там сейчас прохладно. — Аки только сейчас понимает, где они оказались в поисках тенька. Ангел сначала недовольно морщится. Он и так не любит работать, а сегодня лень с особенной силой стремится завладеть его телом. Мысль, что нужно двигаться, переставлять ноги, ощущать, как солнце припекает голову и обжигает бледную кожу, его совсем не воодушевляет, но это последнее спасительное "прохладно" притупляет возражения. Демон раздумывает несколько секунд, перекатывая на языке быстро исчезающий лёд. — Хорошо. Пошли. Ангел встаёт с лавочки — нехотя, но всё же встаёт, — а Аки удивляется на мгновение: даже спорить и уговаривать, как дитя малое, не пришлось, что и хорошо, потому что у него на это ни сил, ни желания. Они идут бок о бок, придерживаясь безопасной дистанции меж собой. Аки, никогда не испытывавший потребности в близости, слишком остро ощущает это расстояние. Оно маленькое, меньше вытянутой руки, но пересечь его — всё равно что рискнуть пройтись по хлипкому мосту над глубокой расщелиной, постоянно опасаясь сорваться вниз. Аки не боится, но у Аки не так много лет в запасе, чтобы растрачиваться ими на удовлетворение ноющего в сердце чувства, которое ему до поры до времени удавалось игнорировать. Ангел напоминает ему ребёнка: и невысоким ростиком, и любовью к сладкому, и иногда капризным поведением, и милым личиком. Только вот рассуждает совсем не по-детски, причем всё чаще — о смерти. И в глазах у него какое-то странное выражение — Аки такого не встречал ни у людей, ни у демонов. Будто блуждает он где-то далеко-далеко, за границей привычной всем реальности, смотрит на вещи под другим углом и видит то, что не видит Хаякава. Хочется забраться в эту чудну́ю голову и наконец-то понять, что в ней прячется, потому что Аки не по душе загадки и тайны, а Ангел из них и соткан. Демон дёргает воротник, пытаясь хоть немного освежиться. Аки знал, но теперь, замечая выступающие гребни ключиц, обтянутые тонкой мраморной кожей, будто ни разу не тронутой солнцем, воочию убеждается, как Ангел худощав. Пиджак висит на его острых плечах, рубашка явно великовата и, неаккуратно заправленная в брюки, торчит неровными складками, наверняка и ребра, скрытые под ней, можно взглядом пересчитать. Поразительно, как в таком хрупком теле помещается столько мощи. Аки думает, что он смог бы спрятать Ангела в своих объятиях. Разве что крылья бы не поместились и нимб мешал. — Далеко ещё идти? — вяло спрашивает Ангел, ладонью прикрывая глаза от солнца на манер козырька. Чтобы посмотреть на Хаякаву, приходится задирать голову, а это вынуждает совершать лишние телодвижения и тратить накопленную энергию. — Квартал.

...

У Аки квартира небольшая — Ангелу нравится. Хаякава только недовольно цокает, когда видит тарелки в раковине и неубранный футон. Он ушёл раньше своих бестолковых сожителей, вот и проследить за порядком было некому, но, впрочем, демона это не беспокоит, после беглого осмотра он лишь произносит: — Уютно. — Проходи, — говорит Аки. — Чувствуй себя как дома. Ангел сбрасывает кеды — причём пачкает при этом задник, наступая на него носком, —и, не церемонясь, плюхается на постель. Удобно, думает он, и одеяло ещё пока приятно холодное. — Хочешь чего-нибудь? — к удивлению, Аки совсем не раздражает небрежность подопечного, рассевшегося на чистом белье в одежде. Он лишь включает вентилятор и сбрасывает пиджак. — Мороженое. Хаякава хмыкает, мол, кто бы сомневался, и заглядывает в морозильник. — Закончилось. Пауэр вчера последнее доела. Теперь понятно, из-за чего они с Дэнджи чуть драку не устроили. Аки мысленно делает пометку пополнить запасы еды — с его соседями, сметающими с полок холодильника всё до последней крошки, он совсем скоро разорится. — Жаль. Может есть что-то другое сладкое? — невинно вопрошает Ангел, чуть склоняя голову набок. У Аки что-то внутри щекочет, когда демон глядит на него своими большими яшмовыми глазами и хлопает пушистыми ресницами, будто глупые бабочки, очнувшись, задевают лёгкие крылышками. Он наливает стакан воды и берёт несколько чудом оставшихся конфет, прежде чем сесть рядом с демоном — тоже прямо в костюме и тоже без зазрения совести. Ангел тут же хватает предложенные сладости, и на несколько минут воцаряется тишина, нарушаемая лишь шумом крутящихся лопастей вентилятора да шелестом оберток. Ангел быстро уплетает конфеты, слизывая остатки шоколада с пальцев и вокруг рта. Аки опять пялится. Интересно, какие на ощупь его губы? Наверное, в отличие от его обветренных, нежные очень. А на вкус? Сладкие, как сливочное мороженное, как фруктовый лимонад и леденец на палочке, — Аки в этом уверен. — Ты тоже хотел? — спрашивает Ангел, замечая пристальный взгляд Хаякавы. — Нет, — качает головой Аки. Он хочет, да только не конфеты. — Это хорошо. Я бы всё равно не поделился. Вкусные. Демон смотрит на него, хитро щурится и приподнимает уголок губ. Совсем не по-ангельски. И Аки нравится. Нравится тот огонёк, который всего на долю секунды, но появляется в чужих глазах, обычно таких отстраненных и недоступных для него. Хаякава заваливается на спину, подложив одну руку под голову, не в силах больше смотреть на миловидное лицо Ангела. Просто смотреть. Вместо этого он упирается взглядом в серый потолок, как делает, когда не спится. А не спится Аки часто. Искажённые ужасами образы — здесь и Химено, и семья, и мёртвые тела друзей, и очень много крови — закручиваются спиралью и утягивают его на дно, заставляя задыхаться от всепоглощающего страха. Но всё чаще во снах мелькает огненно-рыжее создание, парит вокруг него — золотистый блеск ореола режет глаза — и шепчет, отчаянно, надрывно: "Не умирай, Аки." Рядом с ним Ангел дёргает крыльями, невольно привлекая внимание к ним. Большие, красивые, с изящными белоснежными перьями — ему жалко, когда во время убийств демонов они пачкаются в крови, становясь грязно-алого цвета. Наверняка у самого их основания есть мягкий-мягкий пух. Аки хочет дотронуться до них, чтобы ощутить наяву эту мягкость, а потом коснуться спины и провести пальцами по всем позвонкам, невесомо, плавно, чтобы мурашки бежали вслед за ним. Ангел прерывает его мысли, укладываясь рядышком с ним на бок. По-другому неудобно — крылья мешают. — Тебе больше не жарко? — спрашивает Аки, стараясь не обращать внимание на расстояние между ними, которое сократилось до пары десятков сантиметров, и на колющее в подушечках пальцев ощущение, которое заставляет его стиснуть наволочку, дабы удержать его в узде. Демон колеблется мгновение. Ему не жарко, нет, но вот внутри, где-то за рёбрами, непривычно тепло, и что-то томительно тянет, даже немного болит, правда, совсем не так, как обычные ранения, боль которых почти не заметна в процессе регенерации. Это что-то хочется оттуда вырвать, как надоедливый сорняк, но он уже слишком глубоко пустил корни, разросся по всему телу. Ангел знает этому название, как знает и то, что это для него под запретом. — Нет. Тебе повезло. Удачное расположение квартиры. — отвечает Ангел, убирая непослушную прядь, падающую прямо на глаза. Тишина неудобная, тяжёлая, будто мёртвым грузом давит на голову и уши. Аки кажется, что в ней слышно его сердцебиение, а оно у него сейчас громкое, отчётливое, быстрое. Он встречается взглядом с Ангелом и, теряя остатки разума, больше не может разорвать этот контакт. Единственный настоящий, который они могут себе позволить, потому что касания через перчатки — иллюзия, их тепло — выдумка. — Мне жаль, — тихо срывается с губ Ангела. — О чем ты? — Аки не нравится глупая привычка делать вид, что ничего между ними не происходит, что напряжение в воздухе не витает, когда они остаются одни. Но он из раза в раз к ней прибегает, цепляясь за малый шанс уберечь их двоих от боли. Как выкуривать сигарету, думая, что дым вытеснит из лёгких затхлый запах смерти. Ни то, ни другое не работает. Ангел хмыкает его попытке, но подыгрывать больше не хочет. — Смотришь всё дольше. Не такой уж ты умный, раз думал, что это останется незамеченным. Может, иногда я не вижу, но чувствую. Аки сомневается в его последних словах, но возможность не отрицает. — Мне больше ничего не остаётся, — улыбаясь, произносит Хаякава, как смирившийся со смертью человек, и Ангелу совсем не нравится этот тон. Снова молчание. Вентилятор неприятно трещит, а откуда-то сдалека доносится гудок автомобиля. Демон достаёт из кармана перчатки и надевает их на свои маленькие ладошки, прежде чем взять руку Аки и сцепить их пальцы в замок. — Всё так неправильно. — шепчет Ангел, а у Аки внутри все сворачивается спазмом от прорывающегося сквозь еле слышный шёпот отчаяния. Неправильно демону о чём-то жалеть и что-то чувствовать, кроме жажды крови. Неправильно лежать рядом с человеком и ощущать, как дрожат пальцы от желания до него дотронуться, но не чтобы разорвать плоть и окропить себя порочно алым, а чтобы изучить каждый сантиметр кожи нежными касаниями, пусть нежность для него тоже неправильно. — В мире мало осталось правильного. — Аки гладит сквозь ткань тонкие пальчики, а хочется целовать выступающие суставы, фаланги, линии на ладони, запястья, которые он может с лёгкостью обхватить двумя пальцами. Ангел прикрывает на секунду веки, прижимая длинные ресницы к щекам, и улыбается. Ласково, искренне. Всего мгновение — может, лишь чуточку дольше — Хаякава думает, что умереть, целуя Ангела, совсем не плохой вариант. Аки отвечает ему тем же. Улыбаться с Ангелом легко, будто мир утратил свою жестокость, будто не расставляет ловушки на каждом пути, будто жить они будут долго и обязательно счастливо. Они смакуют момент, теряя счёт минутам, представляя — опять тешат себя обманом, — что между ними нет ни одной преграды, что могут разделить свой первый поцелуй, могут обнять друг друга, прижимаясь кожа к коже... — Нам возвращаться надо. Всё-таки мы сбежали с дежурства. Ангел незаметно морщится от того, что Хаякава разбивает кропотливо сложенную хрустальную картинку, которая разлетается на мелкие осколки, крошащиеся на зубах. Словно пазл с ярким детским рисунком из волшебных снов, распадающийся на детали, часть которых обязательно потеряется, под многослойностью пыли за старой тяжёлой мебелью. — Там адски жарко, — опять совсем по-детски хнычет Ангел, тянет Аки за рукав, но он всё равно, предатель такой, встаёт. — В аду жарко? — Я не помню.

...

Они уходят, оставляя за закрытой дверью дома Хаякавы частичку себя, маленькое воспоминание, которое точно будут ещё долго прокручивать в голове и точно не признаются в этом друг другу, и спешат заканчивать работу, чтобы потом, когда закат будет таять оранжевым на небе, выпить холодный чай в ближайшем кафе и накормить Ангела фруктовым льдом. Как обычные напарники. Может, даже друзья. Только, когда Аки вернется в квартиру и обнаружит на подушке белое перо, в груди вновь болезненно запульсирует. Глаза защиплет, но он спишет это на дым, которым снова будет заполнять легкие, покручивая в пальцах перышко и аккуратно перебирая его пушинки, довольствуясь подтверждением своей догадки. Да, мягкое.