почему на жалость никто не отвечает?

Что есть смерть? Банальное определение гласит, что это остановка жизнедеятельности организма. Когда сердце пропускает последним ударом кровь по венам, но не пускает обратно. Когда поздно сожалеть и думать о том, выключил ли ты утюг перед уходом. Смерть – финиш. Некоторое замедление и остановка. Для кого-то это долгожданный отдых, для кого-то единственный выход, для кого-то – испытание. Но что же такое жизнь? Это двигатель и зарядка. Это стремление и страх. Определение даётся философское по большей части. Чего нельзя увидеть при описании смерти. Когда ты видишь человека, который бежит и радуется новому рекорду, поставленному в километрах, думаешь, что он живёт правильно. Когда видишь пожилого в больнице, думаешь, что он прожил так, что сейчас его года – подарок. А когда наблюдаешь за подростком, который со слезами на щеках трёт глаза до красноты из-за плохой оценки, задумываешься, что его жизнь только началась и у него недостаточно опыта, чтобы познакомиться с определением «проблема». Но он истошно кричит в подушку, ранит близких словами, просит о помощи. Он знает, что у него есть проблемы, знает, что их не мало. Но только из-за того, что речь его не богата сложными лексическими оборотами или нецензурной лексикой, считается, что всё надумано с целью привлечения лишнего и больного внимания. Но разве не это неправильно? Разве плохо в минуты отчаяния кричать о помощи и требовать к себе внимания? Мне недавно исполнилось восемнадцать лет. И я задаюсь этим вопросом длительное время. Когда мне было тринадцать, я впервые задумалась о смысле жизни. Этот вопрос всегда был субъективен и риторичен. Нет ответа на то, что ты не чувствуешь. Пока не ощутишь скорость красной жидкости под кожей или объём лёгких. Пока не заметишь, как оборачиваешься на пешеходном переходе, или желаешь близким быть осторожными поздно ночью на работе. Ты не почувствуешь, что чувствует умирающий. Но он уже упустит то, что сейчас ищешь ты. Наверное, поэтому тогда я решила, что всегда буду страшиться самоубийц. Вместо того, чтобы постичь прелести жизни, наконец, подчинить её себе, они положили её в гнилую землю. Туда, где никто не увидит её расцвет, не попробует угадать цвет ауры или не захочет смешать её со своей. Сейчас мне восемнадцать лет, и я не помню, когда закончила жить. И начинала ли вообще… Глупо читать мотивационные книги, когда главная мотивация твоего существования – увидеть, что же в себе таит грань этого существования. То есть, смерть – твоя мотивация жизни. Жить не для того, чтобы увидеть конец. А умереть, чтобы запомнить определение жизни гримасой боли на лице. Казалось бы, рассуждения здорового рассудка и милого ребёнка. Но если сказать это взрослому, он вряд ли погладит тебя по голове и поцелуем в лоб уменьшит боль. Вряд ли он постарается проникнуть в суть и уронить слезу от сочувствия. Мне было лет восемь, когда я поделилась странными мыслями. Мне хотелось стереть память и заставить сердце биться реже в сторону оскорблений одноклассников. Дети были жестоки по отношению к девочке, что думала розовыми мыслями, что приносила конфеты на день рождения. Дети были жестоки к той, что пыталась шутить в ущерб себе, но в милость другим. Но ещё грубее был ответ мамы. Она лишь равнодушно вздохнула и отвернулась к кастрюле с супом. В тот момент первая потребность в помощь затмилась агрессией. Хотелось обидеться на весь мир и слать на него гневные проклятия. Почему та, что жертвовала своей жизнью по истечению девяти месяцев не хочет сделать сейчас жизнь дочери спокойнее. Почему маленькая девочка должна получать равнодушие, хотя она даже не знала определения этого слова. Тогда в голове стреляла мысль о том, что, если бы не было меня, детям не надо было бы кричать. У них не было бы субъекта их оскорблений. Моё ли это призвание? Позже я стала задумываться не о жестокости мира, а о своей слабости. Ведь всю жизнь жаловалась на других, жалела себя. А почему? Потому что так проще. Легче погладить себя по голове и оскорбить другого. Конечно, лишь сейчас я понимаю, что эти мысли следствие того самого ответа мамы. Если бы она сказала мне хоть что-то, может быть, я бы не стала справляться с унижениями, поступающими от жизни, с помощью прогибания под неё. Не стала грубить тем, кто тянется ко мне с помощью, с искренним желанием поднять меня с глубин обесценивания своей жизни. Хоть и прошло достаточно времени с того времени, много ситуаций меняли меня, но один вопрос, меняющий лишь свои формулировки, оставался: смерть решит проблемы? Все мои рассуждения сливаются в одно глубокое озеро печали под названием «ты знаешь ответ». Да, знаю, но чертовски боюсь проверять. Боюсь тратить свои годы в обмен на вечное странствование в глубинах вины. Винить себя я точно буду. Винить за то, что оставила свою собаку тем, кто даже за мной в детстве не мог уследить. Винить за то, что мечта стать успешной писательницей ляжет со мной под толщу земли. Винить за то, что друзья так и не увидят меня в том розовом платье. Винить за то, что маленькая девочка внутри меня будет жить и жалобно смотреть сверху вниз. Моей маленькой девочке до сих пор восемь лет. Она крепит заколки у лба и наряжает кукл в красивые платья. Часто пересматривает мультфильмы, подпевая принцессам. Она бегает по траве босыми ногами и ловит бабочек, чтобы увидеть, как они взлетают с её ладоней. В моей душе она счастливо смеётся и грустит, когда ей не дают любимую конфету. У меня не хватает сил её убить. Но хватает сил убить себя. Очень сильно ранить взрослую девочку, что с каждым годом боялась взрослеть всё больше и больше. У меня хватит сил посмотреть в зеркало и пожалеть себя на прощание. Да, чертовски страшно. Страшно не только представлять, но и думать. Одна только мысль пускает дрожь по телу. Но ещё мне страшно осознать, что никто не придёт спустя год на место моего упоминания на камне. Никто не будет плакать больше одного единственного раза. Страшно, что, когда увидят моё тело, будут винить меня, и только меня. Не будут думать о причинах, а только о последствиях. Мне восемнадцать. Моя жизнь наполнена воспоминаниями. Но сейчас могу вспомнить только надменный взгляд одноклассниц и избегающий учительницы. Вспоминаю, как кормила кота на улице, а через время его тельце красиво раскрасило асфальт красным. Его смерть прошла мимо сотни тысяч людей этого города. Помню, как писала сочинение-рассуждение и меня осудили за неправильное мнение. Лишь сейчас осознаю, что каждое моё действие было подчёркнуто желанием получить любовь. Любовь через внимание и понимание. Каждый мой всхлип ночью жалобно скулил о сожалении. Каждая моя шутка над собой жаждала понимания. Каждый порез на моём бедре был полон горя. На моих руках до сих пор отпечатки боли. По ночам я вижу, как убегаю от самой себя. Будто внутренняя я пытается меня догнать и прижать к себе, но я не сдаюсь и бегу к кому-то другому. Безнадёжно цепляюсь за чьё-то куртку или падаю в ноги. Никто не обращает на меня внимания, пока не перестану его требовать. Но почему так? Почему игнорирование проблемы должно считаться её решением? Почему я должна прокричать у себя в голове, а вслух выдать скромное извинение? Я не помню, когда запретила себе жить. Близкая подруга вышла замуж и забылась в быте. Не виню её, она сделала свой выбор. Но этот выбор вычеркнул всё остальное. Мне грустно думать о том, что я «остальное». Но именно в тот момент я выгорела в своих желаниях. Перестала чувствовать быстрое сердцебиение перед мероприятиями в школе. Перестыла прерывисто дышать, когда слушаю любимую музыку. Не думаю о том, что принесёт день мне. Просто живу инстинктом смерти и смиренно принимаю его планы на меня. Переходя дорогу, не смотрю по сторонам. Выходя из дома, не думаю об утюге, я им и не пользуюсь. Нет ощущения, что я разрешаю себе всё. Потому что мне ничего не хочется. Не хочется плакать и целовать кого-то. Когда мне было осуждено это делать, и я так пропиталась этим запретом, что нашла ему оправдание. И всё же. Моя жизнь ещё продлиться считанные секунды, пока череп не коснётся того места на асфальте, где кошка до последнего доверяла людям. Ласковый ветер лишь прощается со мной. Я подумала обо всём, пропустила жизнь перед глазами слайдами. Мне не грустно, я лишь жалею, что не последняя, кто грустил на этой крыше. Жалею, что определению, жизнь только сейчас должна набирать обороты, но она обесценена в моих руках до такой степени, что развивать её сил нет. Жалею, что никто не пытался меня остановить. Мне восемнадцать, и я до последнего не понимаю, почему стыдно просить о помощи…