***
Золотоволосый юноша. Слишком жеманный или лучше сказать полный манерного изящества? У него зеленые глаза, светлая кожа и длинные пальцы. А еще он... какой? Должно быть смелый, о да, очень смелый. Честолюбивый и гордый. А еще чувственный. И как же, черт возьми, хорошо целуется. Джозеф довольно редко вспоминал о Цезаре, и не потому что не тосковал, не потому что тот значил для него недостаточно – напротив, воспоминания о Цезаре Цеппели – надежном союзнике и его личном герое - были слишком болезненной раной, слишком глубокой и долго заживающей, чтобы снова и снова прикасаться к ней, заставляя кровоточить. Джозеф не был мазохистом. И лишь когда спустя много лет, совершенно случайно нащупываешь грубый шрам где-то в самом отдаленном уголке своей души – невольно вспоминаешь, кто его оставил. Не то что бы старший Джостар был любителем покопаться в чьих-либо душах, уже не говоря о своей, быть может, погода была слишком пасмурная, и свет слишком тусклый, и небо – низкое и беззвездное, но в такие ночи, как эта, воспоминания прожитых лет выползали оттуда-то из темных глубин сознания и, словно черви, заприметившие сочное яблоко, болезненно вгрызались в беспомощный мозг, не способный сбежать даже в покои сна. "А кто был для вас этот Цезарь?" – разговор минувшего утра. Вопрос Польнареффа звучит буднично и непринужденно, но Джозеф улавливает эту игривую нотку в голосе. "Он был..." – и тишина. И чем дольше Джозеф молчит, тем шире улыбка Польнареффа. "Он был моим другом", – еще секунда молчания. "Достаточно заносчивым другом". Польнарефф мрачнеет слишком заметно, а Джозеф задумывается на дольше, чем стоило бы. Как часто друзья целуют друг друга? В спальне темно, и он один, и быть может в другой день он бы обрадовался возможности отдохнуть от своих попутчиков, но сегодня слишком не хватает кого-то, хоть кого-нибудь, кто перебьет поток его мыслей любой, даже самой избитой фразой о погоде. Мысли тяжелые, и ветхий пол памяти опасно скрипит. Джозеф пытается думать о Холли, о Джотаро, о предстоящих сражениях, но все не то, эти мысли сочатся сквозь дощатый наст, не позволяя ухватиться за них дольше, чем на несколько мгновений. "Почему ты так упорно отворачиваешься?". Неверный шаг, лишь секунда сомнения, и пол под ногами рушится, унося Джозефа сквозь этажи долгих прожитых лет. К нему.***
– Заканчивайте ваши взаимные ухаживания и тренируйтесь в полную силу, – строгий голос Лизы Лизы. Цезарь бросает осуждающий взгляд на ухмыляющегося Джозефа. – Ну во-от... У меня почти получилось его соблазнить! – Заткнись! – Заткнитесь оба. Очередное тренировочное сражение между Джозефом и Цезарем: он – чересчур хорош и чересчур заносчив, а Джозеф скорее очарован этой манерой, чем раздражен. Джозефу нравится подначивать Цезаря, нравится, когда тот плотно стискивает губы и затем в самой итальянской манере отвечает на его слова красивым эмоциональным боем. Иногда Джозефу кажется, что не будь они связаны общей целью, Цезарь бы ни за что не остановился на синяках и ссадинах, немного жалеет, что Цезарь не его враг и гордится тем, что он его союзник.***
Просторный номер, в воздухе витает слабый аромат цветов. Немного времени, чтобы перевести дух и перекусить, и все по новой. Вальяжно расположившись на своей кровати, Джозеф допивает из бутылки сомнительную жидкость, вроде витаминизированного сока – гарантий нет, поскольку бутылка без этикетки, Цезарь, явно не в духе от того, что комнату придется делить с Джозефом, расположился в подобии кресла, повернутом к окну, с одной из книг, найденных на полках Лизы Лизы. – Этот запах, – Джозеф водит носом и озадаченно сближает брови у переносицы. – Откуда он? – Ты о чем вообще? – сухо отзывается Цезарь. Солнечный свет белым ореолом очерчивает силуэт его влажных, от недавно принятого душа, волос и слишком уж светлой для итальянца кожи. – М-м?.. – Джозеф задумчиво смотрит на соседа по комнате и решительно встает. – М-м-м... Несколько уверенных шагов по нагретому солнцем паркету и Джозеф оказывается прямо позади сидящего Цеппели. Одно быстрое движение рук – юноша запускает пальцы в волосы Цезаря, торжествующе утыкаясь носом в его макушку. – Вот оно! – пожалуй, секунда, перед тем, как Цезарь отойдет от шока и, вероятно, взорвет Джозефа вместе с этим проклятым номером. – Какого хера!? – Цезарь подрывается с кресла, лицо его алеет даже похлеще камня Эйша. – Прости-прости, – Джозеф вскидывает руки в жесте "сдаюсь", но улыбка тут же становится шире, пока не перерастает уже в самый настоящий хохот. – Я тебя прикончу. – Хорошо, мой сладкий мальчик. – Покончим с людьми из колонны – ты следующий. Джозеф делает шаг к Цезарю, становясь к нему в плотную, рука его быстро взлетает вверх и мягко ложится на еще чуть влажные волосы юноши. – О, задуши меня своей сладостью... – шепчет, тесно склонившись к уху. Цветочный аромат шампуня, достаточно нежный, сладкий, но совсем не приторный, сильнее ударяет в нос. Если бы в ту секунды Джозеф не получил под дых, он бы непременно вновь залился хохотом.***
Не нужно быть гением, чтобы понять, насколько свысока порой смотрит Цезарь, условно, конечно, ведь Джозеф выше его почти на пол головы, и никогда не преминет случаем встать к нему настолько близко, чтобы эта разница была непременно ощутима. – Гора мышц и тупости. –Тебе так нравится мое телосложение? Джозеф не берется искать причин, но на белой коже Цезаря румянец проступает чересчур отчетливо. И что скрывает эта неизменная маска отчужденности и высокомерия, когда Джозеф в очередной раз оказывается так близко, что Цезаря передергивает. – Мы прекрасно ладим, Лиза Лиза! – и ладонь парня игриво падает на талию Цезаря. Удар локтем куда-то меж ребер, не слишком сильный, и Джозеф отскакивает, смеясь. – Эй, ну не мешай мне мечтать!***
Джозеф восхищается Цезарем. Джозефу нравится его упорство и уверенность, даже этот легкий пафос и манерность движений, нравится, как он двигается в бою, как плавно вздымаются сильные плечи, когда тот использует свое дыхание на полную, даже то, как колышутся его волосы. – Эй, Цезарь, а подружка у тебя есть? – В последнюю мою подружку ты засунул голубя. – Да-а, были времена... Полная луна, и в номере непривычно светло, Джозеф не спит, Цезарь отчаянно пытается поспать – он не раздражен, лишь очень измотан, и Джозефу почти стыдно мешать его заслуженному отдыху. – Цезарь. – М-м? – Прости, если я вам испортил свидание, – виноватая улыбка. – Испортил – слишком слабое слово, – Джозеф не уверен, но кажется Цезарь улыбается куда-то в подушку. Шанс. – Цезарь. – М-м-м? – Может... мир? Цеппели поворачивает голову в сторону Джозефа, бросая не него несколько удивленный усталый взгляд. – Мир. Одеяла на кровати Джозефа активно зашевелились, пока сам юноша на редкость бесшумно, не спустился на пол и не подполз к кровати Цезаря. – Какого?!.. - лицо Джозефа едва различимым в темноте силуэтом рисуется на уровне подушки лежащего юноши. Джозеф широко улыбается. – Закрепим перемирие дружескими объятиями! – Ни за что. – Да брось, Цезарь! Джозеф широко расставляет руки, приглашая золотоволосого в свои объятия. Цезарь закатывает глаза. – Сядь хотя бы на кровать. Неудобно. И Джозеф садится. Слишком благодарный себе за это безрассудство, когда руки Цезаря мягко обвивают его спину, а острый подбородок опускается на плечо. Джозеф кладет руку чуть выше поясницы Цезаря, а вторую, осторожно и уже не так уверенно – на его шею. Цезарь вздрагивает, но никак не противится этому жесту. Они обнимаются слишком долго для друзей и слишком неловко для любовников, они обнимаются до тех пор, пока Цезарь, лишенный всяких сил не проваливается в сон, уткнувшись лицом в ложбинку между плечом и шеей, заставляя Джозефа разрываться между чувственным покалыванием внизу живота от обжигающего дыхания на своей коже и волнительной нежностью, которую испытывает к своему уже теперь точно союзнику. Джозеф осторожно кладет Цезаря на подушку, смея впервые так близко изучить его лицо: пушистые ресницы, бархатистая, слишком женственная, белая кожа, без намека на загар, чуть приоткрытые пухлые губы... Вернувшись в кровать, Джозеф быстро засыпает. Юному разуму было в разы проще избавиться от навязчивых мыслей...***
Почти все вечера были похожи один на другой – очень уставшие Джозеф и Цезарь возвращались в отведенную им комнату и без промедлений проваливались в сон, даже не разговаривая. Но сегодня, что было не просто не типичным случаем, а случаем из ряда вон – Цезарь не объявился. Джозеф уже успел принять душ, и почти расслабленно лечь на кровать, если бы тело его не сковало легкой тревогой, заставив сцепить пальцы и сосредоточенно свести брови. Все же тревоги были не так напрасны, когда в дверном проеме появился Цезарь, торжественно держащий в руке полную бутылку некой жидкости. Джозеф бы меньше удивился, если бы Цезарь явился полу живым и весь в ссадинах, но выживший из ума друг казался более пугающей картиной. Глаза Джозефа наверняка округлились до непозволительного, поэтому Цезарь поспешно все объяснил. – Я нашел потрясающее итальянское вино, – где нашел Цезарь уточнять не стал, но Джозефу подумалось, что ЛизаЛиза ответу бы точно не обрадовалась.– Мы же можем позволить себе небольшой отдых? – Пожалуй... - Джостар озадаченно смотрит на севшего рядом на кровать товарища, его нога ловко пододвигает к ним маленький прикроватный столик, на котором тут же появляются два, очевидно взятых из столовой, бокала. Точеные движения ловких бледных пальцев и бокалы в момент наполняются до принятого этикетом уровня. "Ай, к черту" – роняет Цезарь, доливая вино почти до краев. Растерянность Джозефа перерастает в предвкушение – провести вечер вот так вдвоем, в самой непринужденной обстановке, насколько это вообще было возможно, учитывая произошедшие и грядущие события – было просто мечтой. – За примирение или вроде того, – улыбаясь, говорит Цезарь, изящно приподнимая бокал белого вина. Они говорили о многом и ни о чем, о детстве, о глупых ситуациях, в которые им доводилось попадать, об Италии, о голубях и их чрезмерной вездесущности, о правильной пасте, и даже ни разу – о восставших из колонн людях. Они так и не подумали включить свет – темнота скрадывала слишком многое, и так обоим казалось в разы спокойнее. Спокойнее, что Цезарь не заметил, как у Джозефа начали гореть щеки, когда золотоволосый придвинулся к нему слишком близко, так, что их бедра соприкоснулись. Спокойнее, когда Джозеф невзначай коснулся мизинцем лежащей на столе руки Цезаря, а тот бесшумно накрыл его руку своей, и, казалось так было нужно и правильно, и все, что было между ними двумя, может вообще было сном или придумкой расслабленного от алкоголя мозга, но точно не тем, на что они бы решились при свете дня. Большой палец Цезаря плавно и мягко проходится по тыльной стороне ладони Джостара. Его пальцы чуть шершавые от мозолей, кожа бледная, в свете луны кажется голубоватой. Джозеф переворачивает руку и тесно сплетает пальцы Цезаря со своими. Еще по бокалу они выпили за Лизу Лизу, затем за Италию и Америку. Цезарь неоднократно извинился, что принес только алкоголь и никакой приличной закуски и что у них в Италии так, конечно, не принято, поэтому он непременно сводит Джозефа в какой-нибудь ресторан на родине, когда они покончат со всем этим. Время, наверняка, давно перевалило заполночь, и Лиза Лиза не простит им если они проспят подъем, но время никем не контролировалось, время, кажется, не текло сквозь эту ночь, а разливалось в ней бескрайним озером, задерживая их в этом мгновении. – Хорошее свидание, Цезарь, – Джозеф подмигивает. Он конечно не видит, как вспыхивают щеки Цезаря, когда он, вскинув брови, кричит: "никакое это не свидание!" – Даже если я тебя поцелую? – Не посмеешь! Пальцы Джозефа касаются подбородка Цезаря, чуть приподнимая его голову, обращая на себя его ядовито зеленый взгляд. Джозеф наклоняется так близко, что мог бы ощутить дыхание Цезаря на своих губах, но тот, кажется, не дышит вовсе. – Уверен? – произносит почти в самые губы. Тепло его лица, винный привкус в воздухе, мысли от выпитого алкоголя теряют всякий намек на ясность. Цезарь чуть отстраняется, растерянно приоткрытые губы смыкаются в ухмылке. Он целует его сам. Мягко и быстро, чуть правее губ. Намерено, конечно. – Ладно, ладно, свидание... – улыбка. Цезарь опускает голову на плечо Джозефа, и хоть Джозеф и не видит – знает, что тот улыбается.***
Джозеф не мог сказать, как скоро, но этот жест стал для них своего рода ритуалом. Он никогда не упускал случая поцеловать светлую щеку Цезаря, порой слишком близко, непозволительно близко, к губам. Он был просто в восторге от этой открывшейся для него возможности, и снова – их номер, закатный свет, Джозеф подходит к стоящему у окна Цезарю, вырывая его из потока мыслей опустившейся на талию рукой. А затем целует, куда придется, в этот раз ближе к уху, и Цезарь смущенно смеется, но не остается в долгу, резко развернувшись к Джозефу, целует его в район подбородка. Нежно и быстро, оставляя лишь призрак чувственного касания на коже Джостара. – Постоянно промахиваешься, – Джозеф показывает на свои губы, широко растянутые в улыбке. – О нет, ты просто уверен, что я целуюсь лучше тебя. – У меня явно было больше практики. Джозеф смеется. Лицо Цезаря красивое, утонченное, вызарено лучами алеющего солнца. – Практики поцелуев в щеку? Со своей девицей ты явно не так целовался. – Она – девица, – отрезает слишком холодно. Цезарь, пожалуй, сам удивляется такой перемене в настроении. – И что? Цезарь чуть отстраняется от притиснувшего его к себе Джозефа. Задумывается. Мрачнеет. – Она девушка, не мужчина. – Ва-а, да какая к черту разница. – Мужчинам не принято... Джозеф ловит его взгляд – ничего не произносит вслух, но надеется что за него очень эмоционально говорят глаза. Не принято что? Держаться за руки? Обниматься, как это делают любовники? Обмениваться поцелуями? Черта-с два, Цезарь. Цезарь молчит, его руки покоятся на груди Джозефа. Он ни то смущен ни то раздражен ни то все вместе. Джозеф наклоняется к нему и невесомо проводит носом по его щеке. – Ты сам можешь решать, что для тебя принято. – Эй, не думай, что можешь читать мне нотации и учить жизни! – Простите, мудрец! Тогда дайте мне совет как поцеловать лучшего друга. – Губами, придурок, просто возьми и поцелуй его! Сердце Джозефа пропускает удар. Он всегда говорил лишь в шутку, не веря всерьез, что это однажды случиться. И он целует. Губы накрывают губы, мягко и горячо, Цезарь делает привычную попытку отстраниться, но тут же расслабляется под напором чувственных губ и уже более уверено отвечает на поцелуй. Их лица никогда не были так близко, от этого волнительно и неловко, и даже это "неправильно" растворяется в жаре первого поцелуя. Цезарь запускает руки в волосы Джозефа, притягивая его ближе, их тела касаются друг друга – жарко. Невыносимо жарко. Они отстраняются и дыхание сбивается хуже, чем если бы они вели долгий изматывающий бой. – Ужасно. Я же говорил – у меня больше практики, – Цезарь ухмыляется и Джозеф рад, несказанно рад видеть эту ухмылку. – О, мудрец, тогда научите меня. – Это целое искусство, Джозеф Джостар... – Цезарь чуть приподнимается и накрывает губы Джозефа своими, мягко, жгуче, слегка прикусывает нижнюю губу парня, и следом, едва ощутимо, проходится по ней горячим влажным языком. Джозеф улыбается сквозь этот мучительно прекрасный поцелуй и сильнее стискивает талию Цеппели. Как же Цезарь хорош в этом. Они целовались долго, будто им лишь на мгновения открыли кислород, и они пытались надышаться им на долгое время вперед. И если бы Джозеф знал, насколько долгим окажется время, на которое кислород перекроют снова...***
В горах холодно. Слишком многое случилось в один момент: кража камня, новая встреча с людьми из колонны, которая едва не стоила Джозефу жизни - о чем он, конечно, говорил, смеясь, будто это было пустяком, но в глазах Цезаря читался неподдельный страх. Пиллармены укрылись в заброшенном отеле и как долго это продлиться не знал никто. – Это ловушка, – Джозеф хмурится. Он точно не дурак, какого бы мнения о нем не был Цезарь. Золотоволосый знает, что он прав, знает, что одна фатальная ошибка – и жизнь встает на кон, но он точно не хочет, чтобы на кону была жизнь Джозефа. Джозеф пытается прочитать хоть что-то в зеленых глазах, но те приняли свой прежний слегка надменный вид. –Я идиот, по-твоему? "Да ты просто законченный придурок, если думаешь предлагать такое" – хочет закричать Джозеф, но вместо этого в смятом жесте, вероятно значущем "нет", мотает головой и улыбается уголком губ. Конечно, Цезарь знает, что делает, Джозеф не недооценивал его почти никогда, за исключением первых дней их знакомства. Он делает шаг к нему и заключает в объятия. Взгляд Цезаря оттаивает, и он прижимается к Джозефу, чувственно обвивая его талию руками. Это были последние их объятия.***
Джозеф все так же не спит, от мыслей голова тяжелая, и будто полная земли и пыли, как старый вытащенный из подвала сундук. Ему не по себе от всех этих мыслей. Все могло быть иначе, решительно иначе, Цезарь бы остался жив, и Джозеф непременно поцеловал бы его еще раз, непременно сказал, как сильно тот, черт возьми, дорог для него, и наверняка Лиза Лиза бы смеялась и говорила что-то вроде "я догадывалась", а бабуля Эрина со вздохом и своей абсолютно доброй улыбкой качала головой... Они бы обязательно поужинали в ресторане Италии, как обещал когда-то Цезарь. Он бы хмурился, глядя на не самые галантные манеры Джозефа, закатывал глаза, показывая как надо, а потом не сдержал бы теплой улыбки. Но Цезарь так по-настоящему и не стал его возлюбленным. Полудруг-полулюбовник. Но решительно некто слишком важный для Джозефа до сих пор и сих лет. "Я восхищался им. Я гордился тем, что знаю его." От этих мыслей что-то внутри сжимается и рвется. Джозеф выбирается из воспоминаний, словно из под осколков разнесенного на части внезапной катастрофой дома. "Я любил его". Мысль слишком вещественная, слишком живая, чтобы эфемерно витать в усталом сознании Джозефа, она незаметно срывается солеными каплями с глаз и он с удивлением обнаруживает на щеках быстро высыхающие слезы.