Сумасшествие

— Я их всех ненавижу! — Бобби смотрит в глаза Бориса с вызовом. Но Борис понимает: мальчик ждёт сочувствия. — Жалкие ничтожества! — Ничтожества... — эхом отзывается Борис. В голове приятно шумит. И зачем он столько выпил? Тех сладких вкусных коктейлей... Но они действительно были вкусными: резкость алкоголя проявлялась не сразу, как похоть, скрываемая нежностью. — Они ни черта не понимают в шахматах! — продолжает Фишер, сжимая кулаки. — Ясно, что ни черта, — Борис опирается спиной в стену. В скучную и твëрдую, бежевого цвета стену коридора гостиницы. Спасский кидает взгляд на огромное зеркало в конце коридора: мягкое, светло-жëлтое освещение торшеров обволакивает две мужские фигуры — повыше и пониже. Хорошо одетые, красивые мужчины. Только один из них слишком нервничает. — Чтоб они все сдохли! — грозится кому-то Фишер. Борис вдруг хватает Бобби за галстук. Американец замирает, в изумлении глядя на русского. — Роберт Джеймс, — Спасский гладит пальцами узкую шëлковую ленту. — Я целиком и полностью поддерживаю ваше желание, чтоб некие «они все» сдохли. Но не пройти ли нам в мой номер? — Я не пью! — Фишер вырывает галстук из рук Бориса. Спасский улыбается — мальчик неправильно понял приглашение. — Я налью тебе вишнëвого сока, — заверяет Спасский. Бобби молча кивает. Борис ведёт его в свой номер, сжимая пальцами холодное запястье. Нетвëрдой походкой ступает по мягкому ковру. — Здесь нет микрофонов? — спрашивает Фишер, оглядывая просторную комнату с коралловыми цвета обоями. — Ни камер, ни микрофонов. Я проверял, — Спасский открывает мини-бар, оглядывая его содержимое. — Может, всё же бокальчик вина? — Э-нет, — Фишер машет рукой и садится на широкую постель. Бельё на постели светло-кораллового цвета, тёмно-серый костюм Фишера кажется ещё темнее. — Я помню, как ваши напоили меня. И смеялись потом надо мной! — Ну, я и сам порядочно пьян, — Борис наливает себе в бокал мартини. — И я не собираюсь над тобой смеяться. Уверяю. — Мне хочется тебе верить... Налей мне тоже... — Я себе ещё водки бахну, — Спасский с удовольствием смотрит, как прозрачная жидкость льëтся в бокал. Налив себе, он наливает Фишеру чистое мартини. — Роберт Джеймс, за вас. — За меня! — улыбается Бобби, делая большой глоток. — М-м-м, вкусно! Фишер облизывает раскрасневшиеся губы. Спасский вздыхает и развязывает узел своего цветастого галстука. — Роберт Джеймс, вы сводите меня с ума... — Да ладно? — усмехается Бобби. — Борис, я вспомнил, мне говорили, что ты как-то пародировал меня. Ты тоже насмехался надо мной. — Я делал это любя, — Спасский вешает галстук на спинку кресла и снимает пиджак. — Мне снова хочется тебе верить. За тебя, Борис! — Фишер поднимает бокал. Спасский вторит ему и опустошает свой бокал залпом. — Ты не такой, как все. Наши и ваши — все они (Бобби брезгливо морщится)... А ты другой. — Люби меня, — вдруг просит Борис и, сам смутившись своих слов, возвращается к мини-бару. — Борис, я не понимаю, — Фишер хмурится и проводит длинными пальцами по своему лбу. — Налей мне ещё, пожалуйста. И водки плесни туда. Бобби подходит к Борису, тот молча наливает ему. — Я правда не понимаю... — Да всё вы понимаете, Роберт Джеймс, — Спасский оценивающе смотрит на Фишера. — Вам просто хочется меня помучить из-за того, что когда-то несколько наших кретинов сделали вам больно. — Да нет же! — пальцы Бобби осторожно касаются щеки Бориса. Несколько мгновений Фишер колеблется, а потом чуть наклоняется и целует Спасского в губы. Поцелуй выходит быстрым — Бобби сам прерывает его, отступая на шаг назад. Оба мужчины тяжело дышат. — Борис, я... — закончить фразу не удаётся. Раздаётся стук в дверь. — Не открывай! — Да почему? — улыбается Спасский испугу Фишера. — Вдруг это твои? Или мои? А мы тут вдвоём! — Бобби хватает Бориса за рукав сорочки. — Спрячься в шкафу, — Борис с усмешкой вырывается, ставит свой бокал на столик и идёт к двери. — Я вспомнил, кто это... Фишер залпом выпивает свой коктейль. — Добрый вечер! — улыбается Спасскому сотрудница гостиницы. В руках у девушки поднос, на котором расставлены кофейник и пара маленьких чашек. — Свежесваренный кофе, как вы заказывали. Спасский благодарит и принимает поднос. — Спасибо, я сам разолью. Доброй ночи... Поставив перед Фишером поднос, Борис принимается разливать горячий напиток по чашкам. — Я дверь запру, хорошо? — Бобби идёт к двери, тщательно проверяет замок и для верности подпирает её стулом. — Если они захотят — всё равно войдут, — наставительно произносит Спасский. — Я знаю... — Фишер возвращается к столику. Отпивает обжигающий кофе. — Бодрит. Борис, так... теперь я всё правильно понял? — Да, — кивает Спасский. — Я специально пригласил тебя к себе в номер, чтобы нам никто не помешал. — И ты хочешь заняться со мной сексом? — быстро спрашивает Бобби. — Очень хочу. Как ты на это смотришь? — Я смотрю на это, как на сумасшествие, — Фишер задумчиво разглядывает висящую в углу комнаты картину — какой-то летний пейзаж. — Но мне нравится. Спасский расстëгивает пуговицы на своей сорочке. — Я в душ, — Фишер допивает кофе. — Раздевайся пока... Американец скрывается в ванной комнате. Спасский смеётся. — Боится, — констатирует он, раздеваясь. — Смелый янки. Фишер встаёт под душ и включает ледяную воду. Вскрикивает. — Я хочу быть трезвым, — сделав воду тёплой, Бобби с ожесточением намыливается. — Чтобы тебе понравилось. Спустя несколько минут голый Фишер выходит из ванной комнаты. Также абсолютно голый Спасский всё ещё стоит возле столика, попивая коктейль. Фишер подходит вплотную к Спасскому. Борис скользит взглядом по стройному телу Бобби. — Ну, что же ты? — пальцы Спасского обхватывают член Фишера. Борис скользит ими по стволу от основания к обнажившейся головке. Второй рукой он ласково мнёт яички американца. — Нравится? — усмехается Борис. — Гоголь-моголь? — Вот это коммунистическая мораль? — выдыхает Бобби, не понимая слов Бориса, но и не особенно вдумываясь в них. — Я не в партии, — Спасский опускается перед Фишером на колени и начинает покрывать поцелуями его бёдра. — Борис, — шепчет Фишер, в изумлении глядя на теперь уже любовника сверху вниз. — Пожалуйста... Сделай мне... Спасский скользит языком по стволу. Фишер стонет, зарываясь пальцами в шевелюру любовника. Борис же раскрасневшимися губами принимается играть с головкой, обсасывая её, как карамель. — Теперь ты меня с ума сводишь! — стонет Фишер, прогибаясь навстречу умелым ласкам. Спасский отстраняется, глядя на Фишера снизу вверх. — Ложись ко мне. — Прямо на ковёр? — улыбается Бобби. В ответ Борис сам ложится на спину. Дважды просить не приходится: Фишер ложится следом, обнимая любовника и сразу целуя его губы. Спасский шутливо отталкивает его. — Роберт Джеймс, ну, не томите уже... — Ну, ты сам напросился, — с восторгом бормочет Фишер, проникая увлажнëнными слюной пальцами между разведëнных ног любовника. По телу Спасского пробегает сладостная дрожь. Борис улыбается Бобби, кусая губы. — Бесстыдник, — Фишер наваливается на Спасского. Входит в него, двигаясь плавно, но энергично. Борис стонет, неспешно лаская себя. — Вот этого ты хотел, да? — спрашивает Бобби, не веря в происходящее. Сходя с ума от происходящего. Этот русский заставил его играть по своим правилам. Этот красивый неправильный русский. Такой опытный, такой горячий... Везде. Соблазнил его, Бобби, будто поставил ему дурацкий мат. Ещё утром американец и не предполагал такого продолжения. А Борис, видимо, предполагал... Всё продумал, просчитал. И теперь отдавался с таким желанием. — Да, этого... Чтобы ты... был со мной. Во мне, — Спасский теребит пальцами свободной руки собственные соски. Бобби наклоняется, проникая языком в рот любовника. Борис охотно отвечает на поцелуй. Наконец Фишер отрывается от желанных губ, продолжая двигаться, но теперь уже резко. Член снова и снова проникает сквозь узкое колечко мышц. Спасский быстро водит ладонью по своему члену, всхлипывая и шепча комплименты в адрес любовника. — Ох, прекрасный мой... Да! Красивый мальчик... Жеребчик страстный. Конёк мой... «Горбунëк». Ох, да! Роберт Джеймс, я уже... Я сейчас... Бобби! Бобби! Да, чëрт! Да! Спасский всхлипывает, из головки его члена брызжет семя. Фишер обхватывает ладонью ладонь Спасского, сам ведёт пальцами по его пульсирующему члену. — Да, вот так! — Борис с мольбой смотрит в глаза Бобби. — Мальчишка мой... — Хорошо я люблю тебя? — спрашивает Бобби. Он отпускает Спасского и становится на колени, возле его лица. Подносит член к губам Бориса. — Великолепно любишь, — смеётся Борис, касаясь кончиками пальцев яичек Бобби. Бобби стремительно ласкает себя. Ему кажется, что сейчас он проснётся. Потому что в жизни не может быть так хорошо. Не может этот русский так себя вести. Так... Бобби не успевает додумать: наслаждение стрелой пронзает его тело. Семя льëтся прямиком на губы Бориса, тот открывает рот, глотая. У Бобби кружится голова, уши закладывает. Но это не обморок, наоборот — его чувства обострены сейчас, как никогда. Что Борис себе позволяет? Что он позволяет ему, Бобби? Сумасшествие... — Сумасшествие... — выдыхает Фишер, устало падая рядом со Спасским на мягкий пушистый ковёр. — Сумасшествие, — констатирует Борис, не спеша вытирать вымазанные семенем Бобби губы. The End