***
– Мальчики, за стол, обед ждать не будет! – раздался женский мелодичный голос откуда-то из глубины небольшого домишки. – Хорошо, мамочка, ещё пять минут! – отозвался сын главы семейства, подняв на того заинтересованные рубиновые глаза. В тот день совершенно не хотелось выходить из дома. Впрочем, он и не был каким-то особым исключением из правил в последнее время… Ливни не давали ни минуты покоя жителям небольшой деревеньки близ гор Рибекки, которые уже вторую неделю, в связи со стремительно надвигающимися осенними холодами, сидели по домам. И семья Гибсонов не стала исключением из правил, хоть и считали дождливую осеннюю пору своей стихией. Так считал и маленький Сириус. В пору дождей он чувствовал себя особенно комфортно и легко. Стук капель по окну дарил незабываемое ощущение умиротворения и спокойствия. Да и мама с папой рядом... Что может быть лучше? – Пап, а когда мы построим а… аэро… ро… – Аэроплан? – услужливо подсказал отец, смешливо сверкнув такими же алыми зрачками, как и у Гибсона младшего. – Подобная конструкция дело тонкое, оно требует сосредоточенности и особого мастерства. …и разве поспоришь тут с одним из самых известных инженеров и изобретателей современности? После этих слов Сириус вспомнил ещё одну весомую причину, по которой он так сильно любит дождь. В подобную пору они с отцом могли засиживаться в своей мастерской без перерывов, уделяемых на ведение их небольшого хозяйства. Они были предоставлены себе и только себе. И единственными их компаньонами были лишь инструменты, детали и чертежи. Невообразимое количество чертежей, от которых у обычного человека, не привыкшего к подобной эстетике, определенно закружилась бы голова. – Я могу тебе как-нибудь помочь? – воодушевленно спросил маленький мальчик с лиловыми волосами (зачастую именно из-за цвета волос, пожилые тетушки по соседству сравнивали самого младшего Гибсона с матерью), хватаясь за умело поточенный чертежный карандаш. – Недавно мы с госпожой воспитательницей выучили несколько простых фигур! Квадрат, треугольник и… – Круг? – дополнил мистер Гибсон, хохотнув. – Боюсь, на данном этапе он будет несколько лишним. – Святые угодники! – раздалось уже куда ближе и грознее, чем прежде, мамино восклицание. – Прошло больше десяти минут, а они даже ухом не повели! – Вдохновение оно такое… Не терпит отложений. – мечтательно, с толикой меланхолии ответил отец семейства. – И ты прекрасно об этом знаешь, милая. – Да уж… К большому своему сожалению. И это было действительно так. На свою беду, миссис Гибсон была писательницей остросоциальных статей и несла на себе тяжелое бремя сказительницы истины в самое непростое для всех время. Как бы народ ни старался закрывать глаза на медленно нарастающий вокруг них хаос и неразбериху, туман грязной смуты окутывал людей с головой. – …мы улетим на нем далеко-далеко. В самое светлое и счастливое будущее! Там, где нас никто и никогда не найдет! Миссис Гибсон уже и потеряла счет тому, сколько раз она уже слышала эти заветные слова. В глубине души ей действительно хотелось надеяться на то, что рано или поздно их общая мечта осуществится. Хотелось мечтать и представлять, как прохладный стремительный ветер будет свистеть в ушах, как звонкий смех любимого сына прорежет вышину… Как обожаемый ею супруг наконец с гордостью воскликнет «У нас получилось». – …но я так хочу помочь тебе, папочка! Того, что делаю я, явно недостаточно, так ведь? – Достаточно просто верить…***
…и я верил. До самого дня их трагичной кончины. Стоит ли говорить о том, что аэроплан мы так и не построили? Судьба распорядилась нашей мечтой настолько жестоко, что даже закончить чертеж не позволила. Он до сих пор хранится где-то в глубине особняка так и не дорисованный мною. Честно говоря, только по прошествии лет я наконец осознал, насколько невыполнимой была эта мечта для нас, самых обычных людей с несколькими грошами в кармане. Хоть родители и были глубоко уважаемыми людьми в народе, в последние годы их жизни власти всячески препятствовали как и распространению изобретений отца, так и маминых статей. Вскоре и от обычных людей, самых близких соседей, мы начали слышать ужасающее слово «ведьма». И как бы я ни старался, так и не мог понять своим маленьким детским мозгом, чем провинилась моя славная матушка, которая в один день приползла на полусогнутых домой, истекающая кровью от продолжительного закидывания её камнями и сжимающая в дрожащей руке потрепанную сумку с небольшим куском хлеба внутри. Так и не мог понять, почему люди, которые совсем недавно с радостью помогали нам по хозяйству и всегда готовы были примчаться по любому волнующему нас поводу, в ту секунду окружили наш небольшой участок со всех сторон, били окна и сжигали драгоценные яблочные деревья, проклиная нас самыми что ни на есть последними словами, которые я не мог услышать даже от самых жестоких хулиганов, которые не раз задирали меня… …и уже тем более не мог понять, почему в один из самых ужасных дней в моей жизни под один из самых проливных дождей, которые я так любил, мне пришлось наблюдать как дорогие и близкие мне люди задыхаются в агонии. В самых худших и злобных моих кошмарах, в моем больном и воспаленном разуме до сих пор является порядком исхудавший отец с налитыми кровью глазами. Каждый раз он лишь беспомощно открывает рот в попытках сказать мне что-то, но кошмар всегда завершается не вовремя истошным криком матушки. Иногда мне кажется, что он пытается сказать мне что-то воодушевляющее… Ведь несмотря на его обезображенный облик, он улыбается мне как и прежде. Как он всегда любил… И глядя на него, мне всё ещё хочется верить в мечту. Пусть и такую же еле осуществимую, даже можно сказать, почти иллюзорную, но… Ради Вас, Леди Дороти, я готов пойти даже на это. И пусть аэроплан я так и не дорисую, но амулеты Ваши я обязательно освою. Я защищу это место во что бы то ни стало. Во имя нашей иллюзорной мечты. Ведь тьма никогда не прощает ошибок… Верно?