На глубине чёрных вод

      Он не мог к этому привыкнуть. Как можно к такому привыкнуть?       Ацуши медленно, не торопясь бродил по набережной, устало вздыхая. Он смотрел как волны поднимаются и громко бьются о стену. Видел как вода мирно переливается, оставляя на себе хоть не последние, но всё же отблески уходящего солнца. Накадзима глядел на море, не поднимая своих жёлтых глаз. Губы еле двигались, он что-то шептал, но даже сам не мог разобрать, что именно.       Прикусив нижнюю губу, словно замолкая на минуту, Накадзима сел на скамейку. На его колени прыгнула трёхцветная кошка, та самая, которая постоянно проходила мимо его работы. И так внимательно глядела за всем, что происходило в агентстве. Даже странно, Ацуши считал, что эта кошка, которая чуть ли не живёт у них на работе знает больше чем он сам. Воспоминания о детективном агентстве сжимает его сердце ещё сильнее, к горлу поступил ком. Но он не плакал, нет, – все свои слёзы он уже выплакал два года назад. Да к тому же он обещал, обещал, что его лицо больше никогда не исказиться от боли. Обещал, что его глаза больше не покраснеют от слёз. Ацу обещал и обещание нарушить не мог.       Ведь он не нарушал обещания, никогда.       Тяжело выдохнув, Ацуши начал гладить кота и даже с ним тихо говорить. Рассказывать ей всякую всячину: он знал, что кот его не понимает, но от осознания того, что хоть кто-то молча слушает его бредни, становилось лучше. А когда он начал изливать коту все свои переживания и страхи, то стало ещё легче. Плакать уже не хотелось.       Кот, дослушав россказни до конца, встал, и вальяжно махнув хвостом, ушёл восвояси; оставляя Накадзиму в полном одиночестве. — Ха, даже коты уходят от меня...       Он взглянул на море, и ужаснулся. Так это море, освещённая лишь слабым светом луны... Такое серое, словно его глаза. Ацуши сжал сердце, вспоминая в подробностях все черты лица. Он вспомнил постоянное каменное лицо его. Вспомнил момент, когда он однажды искренне рассмеялся... Вспоминал всё, но особенно в памяти запечатлелись его глаза: такие чёрные, как два колодца... Но при этом, если приглядеться, то можно увидеть то, что они у него не чёрные, а серые. В них можно было утонуть. Ацуши тонул, постоянно тонул в его чёрно-серых глазах. Тонул так, что задыхался. Тонул, и не мог даже выйти на поверхность, словно, что-то тянуло, тянуло на глубину, звало, словно песнь сирены...       Ацуши встал, облокотился на обочину и коснулся кончиками пальцев гладь воды. Холодная. Холодная как взгляд его. Холодная как его прикосновения. Накадзима тронул свой правый висок, улыбнулся, вспоминая как часто он прикладывал руку, чтобы боль его утихла. Ацуши даже невольно спрятал шею, будто сейчас вот-вот прибежит он и коснется его уязвимого места своими холодными руками. Он не слишком жаловал физический контакт, но когда такое случалось (хоть и редко): бледные щёки пылали слабым румянцем, а кожа Ацуши горела, хоть прикосновения его были просто ледяными. Хотя он предпочитал боле свою способность. Дыры, заботливо оставленные его способностью – оставляли шрамы, сколько бы Ацуши не регенерировал. Рука опустилась к животу. Накадзима даже весело рассмеялся, хотя его смех граничил с болью.       Казался сумасшедшим.       Смеялся, постоянно оглядываясь по сторонам, пряча шею, двигаясь то туда, то сюда. Кто увидел – перекрестился, и пошёл бы дальше. Смех его затих, только лишь лёгкая улыбка напоминала ему о недавнем срыве. Он не плакал, а смеялся как сумасшедший, бегая по улице словно от призрака, – на этом всё.       Ацуши вновь повалился на скамью. Воспоминания оставлять его явно не хотели, всё так же мучая. Спать не хотелось совсем. Накадзима уже не спал как три месяца, под глазами чёрные мешки, а взгляд уставший, наполненный необъяснимой для других тоской. На подбородке лёгкая щетина, которую Ацуши уже надоело сбривать. А виной этому всему, кошмары. Нескончаемые кошмары. Без картинок, а просто слова. Просто голос. Его голос. Ацу никогда не видал его во сне, но слышал слабый, тихий голос его. Твердящий одно и то же, повторяя каждый раз эти слова: «Беги, глупец...»       Взгляд вновь упал на серое море.       Зря.       Он не выдержал. Шатающим шагом он подошёл к обочине и сел на неё. Зов, он слышит... Как она его звала на глубину. Да, как те глаза. Глаза... Глаза... Его серые, глубокие глаза... На руку упала одна слезинка, вскинул голову: дождя нет. Зато глаза горели, по щекам текли горячие слёзы. — Нельзя! Я обещал! — нервно вытирая рукавом слёзы кричал Ацуши. Но они как на зло текли всё сильнее. — Я... Я...       Этот крик. Крик полный болью утраты, крик, более похожий на рёв раненного зверя... У Накадзимы жгло и глаза, и горло. Но он всё так же рыдал в голос. Слёзы капали то ему на штаны, то попадали прямо в море. «Беги, глупец». — Я убегу, убегу далеко-далеко... Убегу от всего на свете... Меня больше не найдут; нигде, никто и никогда. Я убегу не оборачиваясь назад. Убегу туда, где смогу встретить тебя. Убегу...       Теперь Ацуши не пытался остановить поток слёз. Про обещание он и думать забыл: сам понимал, насколько жалок. Всего лишь три месяца прошло, не сдержал обещание данное ему. Жалок и несчастен тот человек, потерявший всё. Потерявший смысл жизнь. Как же жалок и одновременно так несчастен...       Ацуши не понимал всю ценность его. Тратил и так бесценные минуты проведённые с ним на пустые споры и драки. Что поделать? Разве есть на свете сила, способная воскресить мёртвых? Почему когда мы что-то теряем, понимаем всю ценность потерянного времени?       Ацуши трясущимися руками вынул из кармана и так постоянно пустой бумажник. Разглядывая подарок его, Накадзима открыл и достал оттуда одну единственную фотографию. Ту, где он улыбается. — Я бегу к тебе...       Накадзима прислонил фотографию к сердцу, чуть наклонился вперёд и упал в воду. Одежда становилась тяжелее и тяжелее, тяня его на дно. Ему бы сейчас закричать, но Ацуши всё сильнее прижимал к своему сердцу фотографию. Из горла вышел непонятный звук, но в воде это прозвучало как обычное «бульк». Ацуши задыхался, было больно, неприятно. Он услышал слабое, еле живое рычание своей способности. Предсмертный рёв. Последний «бульк»...

***

«Я умер?»        Ацуши чётко слышал свои мысли. Они раздавались эхом. Вокруг темно, совсем ничего не видно... Его спасли? Нет! Не должны были спасать. Он не хочет больше жить – зачем?       Тут он почувствовал просто ледяное касание на своей шее. Он дёрнулся. Взгляд прояснился, а вскоре из этих самых глаз потекли слёзы.       Серые, родные глаза. Слабая, такая непривычная улыбка играющая на его постоянно бледном лице. Тонкие, длинные пальцы которые спускались вниз, сжимая плечо Ацуши. — Тигр, ты дурак. Плавать не умеешь?.. — голос раздавался эхом, сопровождаемый таким привычным кашлем. — Обещание не сдержал... — Рюноскэ... — Ацу протянул свою руку к мёртвено-бледному лицу Акутагавы. Всё те же глубокие серые глаза... Такие родные такие... — Рю...       Последующую объяснительную от Ацуши прервал поцелуй. Никто из них целоваться совсем не умел, ни в одном из миров – поцелуй получился неуклюжим и коротким. — Ты дурак, Тигр, — томно прошептал Рюноскэ, слегка приподнимая подбородок Ацуши. Последний не выдержал и накинулся на него, обнимая крепко-крепко, словно боясь, что это всё сон. Просто глупый сон, который мог оказаться похуже любых кошмаров. Но это не сон! Точно не сон... Акутагава, коснувшись сухими губами его шеи, прошептал. — Но ты мой дурак.       Нет, они не мертвы. Они на грани. Там, где никто не умирает и не живёт. Они просто существуют в пустоте до тех пор, пока их не забыли.