Человеческое начало

Крыльев у Сёгун нет — ходят слухи, что были до войны полтысячи лет назад, но никаких свидетелей в живых не осталось, не считая Гудзи Яэ — а та, конечно, никому за просто так говорить ответы не будет. Гудзи Яэ улыбается опасно. От ее спины роскошным полотном ниспадают тяжёлые, почти шелковые на ощупь крылья; Кокоми прижимается к ним по случайности — не заметила жрицу в толпе. У самой Кокоми в крыльях ничего лишнего — тонкие, длинные, почти стрекозиные; ячейки цветные и прозрачные, прожилки светлые — влаги эти крылья не боятся, а на солнце совсем красивыми становятся. Говорят, ей они к лицу. Говорят, на поле боя смотреть на них — удовольствие. Говорят, есть в них что-то от легендарного Оробаси — может, расцветка? Черт разберёшь эти слухи. А вот у сегуна Райден крыльев нет и в помине. Она оборачивается на взгляд жрицы, стоя на помосте пред опустевшей статуей стоглазого божества. Она чувствует этот взгляд. Она знает, что за ней наблюдали, но ничего не говорит — ее опасный, хищный образ застывает пред статуей; Кокоми не отводит взгляд — война минула, а послевкусие (металлическое будто) ещё осталось. Бескрылый сёгун. Несмотря на это, она умеет ступать по воздуху. Кокоми видит это — но тоже издалека; она так редко бывает вне Ватацуми, но каждый раз ее визиты оканчиваются удивительно. Она продолжает смотреть на божество земель Вечности. Божество продолжает знать, что на нее смотрят — но никакие крылья от этого не растут. Ещё одна деталь происходящего — конечно, Яэ Мико; когда она прибывает на Ватацуми, движимая каким-то своими помыслами, от нее пахнет благовониями — запах слишком резкий, словно она умышленно оставляет за собой целое облако аромата. Она улыбается. Улыбка у нее прежняя: опасная, сахарная, улыбка искусительницы. Кокоми обнаруживает Яэ Мико. Они в шутку препираются. Яэ Мико отзывается о зорком взгляде дражайшей не-подруги — и та запинается в словах; не было сомнений, что гляделки с Райден не остались незамеченными, и было бы славно, отметь их Яэ тоже «в шутку» — но за словами издёвки таится слишком много смысла. Кокоми не нравится, к чему все идёт. Они расстаются с Мико у статуи Архонта. Каменная Райден слепа. У нее тоже нет крыльев. Настоящая Райден зряча. Взгляд у нее пронзительный, но вечно тяжёлый, хмурый и, как кажется, грустный — словно мирного времени для нее не существует, и она _навечно_ заперта на личном поле боя. Кокоми ловит себя на том, что размышляет о человеческой составляющей Её Превосходительства, хотя даже отсутствие крыльев свидетельствует: едва ли человеческое в Наруками Оогосё есть. Бескрылый сёгун. Безупречная строгость глаз. Кокоми поджимает губы. Кокоми — однажды — стоит перед Наруками Оогосё прямо в Тэнсюкаку; атмосфера густая, дышать тяжело, но спина у жрицы прямая — все, что она делает, она делает для и ради Ватацуми. Для и ради каждого старика деревни Боро. Для и ради самурая Сангономии. Она умеет говорить твердо. Интересно, что ощущает божество Вечности, глядя в лицо Сопротивления? Да, война минула. За это можно благодарить Яэ Мико. По слухам. Что было в реальности — судить трудно, но прах Восьмой Предвестницы отправился морем на родину, когда все закончилось. Кокоми знает об этом с чужих уст. На самом деле, интересно осознавать: там, где стоят твои ноги, испепелили человека. Там, где ты говоришь, говорил кто-то другой — безумец, бросивший вызов, или самонадеянный глупец? У Кокоми блестят крылья. Солнце падает в зал Тэнсюкаку. У Кокоми блестят крылья. Солнце преследует ее до Ватацуми. У Кокоми блестят крылья. Солнце наблюдает за тем, как она заполняет бумаги. У Кокоми блестят крылья. А у сёгуна Райден их нет. Зато у нее есть душа. И целое подпространство. И темные тории с насыщенным грозовом небом над ними. Когда Кокоми впервые попадает в царство Эвтюмии, за локоть украденная Яэ Мико под предлогом «легкой прогулки», ей почти становится страшно: всюду грохот грома, пространство открытое, а «душа» у Райден почти такая же, как ее… владелица — немного менее хмурая, но все такая же грустная, со взглядом вечного борца. Всё-таки, бог у них — печальный, и печаль его будет длиться вечно. Кокоми знакомится с Душой, Кокоми с трудом понимает, чего от этой встречи хочет Яэ Мико — и даже острота стратегического ума не помогает разгадать всех загадок кицунэ. В конце концов, должна же быть причина, по которой жрицу Сангономии, само лицо Сопротивления, пускают так близко к их Госпоже Вечности; пускают туда, где дышать ещё тяжелее, словно бы чужое горе Кокоми делит напополам с его же обладательницей. В Эвтюмии грустно. В Эвтюмии настолько грустно, что это чувство поселяется внутри бесконечным вопросом: что там случилось? У Кокоми блестят крылья. Они едва слышно хрустят и звенят. У Кокоми блестят крылья. Она показывает их. У Кокоми блестят крылья. У сёгуна Райден крыльев нет — зачем кукле крылья? О том, что у власти марионетка, Сангономия узнает от Яэ; с ней Сангономия вечно препирается, но за этими взаимными издёвками слишком много смысла на них двоих — иной раз кажется, что кицунэ вот-вот прижмёт очередной фразой так, что дыхание превратится в хрип. Но опасаться, в самом деле, нужно было не ее. И в том, что Кокоми бледнеет, а глаза ее широко распахнуты, виновата не Гудзи Яэ. Крылья под божественными одеяниями Эи, Души сёгуна Райден, совсем потускневшие; мятые, слипшиеся, густого фиолетового цвета, они сотни лет не раскрывались, тысячи дней не были никому нужны — у Макото были такие же. Когда Эи рассказывает о сестре, о прошлом, о себе, Кокоми теряет дар речи. Этот акт искренности очень страшен. Человеческий ужас цветет в ее сердце. Она понимает: Райден нужно выговориться; она слушает внимательно, и взгляд у Эи не прекращает быть темным. Эи выливает себя каждым словом на пол своего Царства. Их вечно страдающий бог. Их вечно печальный бог. Их вечно бескрылый бог. Кокоми бежит из Эвтюмии. Она не готова к этой тяжести. Всю ночь её мучают мысли. Днями кряду она не может нормально спать. Крылья у нее все еще блестят. Прозрачные, красивые. Наверное, пользуйся Эи своими, она смогла бы сохранить их прекрасный вид — но теперь поздно; теперь они никогда не поднимут ее наверх, и даже у безупречной куклы их нет. Бескрылое существо. В ее следующий визит в Тэнсюкаку — неделю-две спустя, быть может, — сёгун Райден ни единым мгновением не показывает, словно бы Кокоми в Эвтюмии ждут. Словно божеству Вечности есть дело до своей дорогой гостьи. Кокоми настырная. Кокоми приходит и завтра; она устала донельзя — но даже это не позволяет разжалобить марионетку: на прямую просьбу впустить в Царство Эвтюмии Сёгун отвечает понятно и просто — нельзя. Нельзя и завтра. Нельзя неделю спустя. Нельзя. Нельзя. У Кокоми крылья. Она была бы рада подарить их Эи. Но Эи молчит — а Яэ Мико продолжает поддевать и сыпать издёвками, но теперь словно бессмысленными, нежеланными, скучными; со стороны — все как прежде, а на деле — личная катастрофа. Где-то там, под присмотром черных торий, их божество продолжает сражаться с собой. Ее персональная вечная война. Ее бесконечный цикл печали. Кокоми слушает, как шелестят волны. Ватацуми живёт своей жизнью. Ватацуми, ее любимый, перламутровый с сиреневым Ватацуми… Она бы утопила память в этих волнах. Желала бы никогда не знать ни правды о божестве, ни зрелища бесполезных фиолетовых крыльев. У Кокоми блестят крылья. У Кокоми внутри расцветает сожаление. У Кокоми взгляд глубоководных рыб. И всякий, кто будет считать это отголоском войны, будет прав — и, одновременно с тем, далек от истины.