— И всё-таки, ты здесь. Занятно.
Хриплый голос нарушил тишину пустого лондонского переулка. Юноша вздрогнул, но не обернулся, нервно сглатывая ком в горле. Уму непостижимо, он просто не мог в это поверить. Не мог посмотреть на обладателя этого мерзкого голоса, не мог признать, что правда пришёл. Что повёлся на грязные манипуляции. Какой же он идиот, абсолютный идиот.
Днём ранее мистер Эдвард Хайд поймал его возвращающимся с ночной прогулки, затащил за угол и, зажимая ему рот бледной ладонью, без каких-либо объяснений назначил встречу. Не было даже никаких угроз, что странно для такого человека, как Эдвард Хайд. За то время, что мистер Хайд вызывал головную боль у всего Лондона, Энфилд понял одно: этот крайне эксцентричный джентльмен всегда получает своё. А если не получает, то затаивает глубокую обиду, за которую обязательно отомстит. Сам Ричард не раз портил мистеру Хайду веселье, так что тогда, за углом собственного дома, Энфилд почти распрощался с жизнью (сомнений в том, что у Хайда хватит духу его прикончить, у Ричарда Энфилда не было), но мистер Хайд лишь прошипел ему «завтра, полчаса к полуночи, Глухой переулок» и отпустил. Энфилд не успел даже осознать, как Хайда и след простыл, словно он слился воедино с холодной и противной тьмой неосвещённой улицы.
В дом тем вечером Энфилд вошёл, словно в трансе, и почти сразу же улегся спать. С утра юноша всё-таки переварил ситуацию и твёрдо решил, что он не будет вестись на такого рода уловки, и останется этой ночью дома, в тепле камина и пушистого пледа. Но чем ближе было назначенное время, тем сильнее в нем вспыхивал предательский интерес. В конце концов, к полуночи, не веря самому себе, он сидел одетым, что говорится, «с иголочки» и ощущал себя так же — как на иголках.
И вот сейчас, проклиная на чём свет стоит, Энфилд стоял около одинокого жёлтого фонаря и с тянущим чувством тревоги слушал приближающиеся к себе шаги.
— Ты, верно, совсем дурак, — продолжил Хайд, оказавшись вплотную за спиной Ричарда и откровенно веселясь. — Или, быть может, герой, а?
Мистер Хайд обошёл его, и Энфилд неволей оглядел причину своих извечных возмущений. Низкий мужчина, не выше и пяти футов роста, бледный, словно серебряный, с острым, слегка сгорбленным носом, тонкими чёрными бровями и огромными синяками под глазами, как будто сон был чужд этому человеку. Хайд также имел зубы-бритвы (Энфилд мог Богом покляться, что не понимал, как у человека вообще могут быть настолько острые зубы) и не совсем подходящие к его образу пухловатые бледно-розовые губы, а также маленькую, но заметную родинку по левую сторону от рта. Угольные вьющиеся волосы мистера Хайда, ей богу, выглядели столь неряшливо, что создавалось впечатление, будто Эдвард постоянно попадал под ураганы и не имел средств преобрести такое гениальное приспособление, как расчёска. Но догадка про недостаток средств рушилась, стоило только обратить внимание на одежду. Одет мистер Хайд был как обычно — белая незаправленная рубашка с торчащим воротом, чёрный жакет. Из образа никуда не делся и красный шейный платок. Но изменения в образе всё-таки были: на его плечах лежал плащ —, всё-таки, ночь выдалась прохладной, — а в качестве головного убора был надет чёрный цилиндр.
Энфилд пристально вглядывался в человека напротив, стараясь запомнить. У Эдварда Хайда была одна примечательная особенность: от него веяло столь гнилой аурой, что черты его лица практически не запоминались после, и потому подать объявления о розыске было для полиции настоящей проблемой: невозможно было даже приблизительно передать внешнюю составляющую нарушителя покоя. Минуты, проведённые в компании с этим мужчиной, отдавали лишь гадкими ощущениями ненависти к самому его существу и отвращением. Эти чувства были такими сильными, что никто не был способен сквозь завесу разглядеть внешности мерзавца.
На губах Эдварда тем временем играла поганая улыбочка, и Ричарда даже передернуло, стоило Хайду вновь заговорить.
— Чего ж ты молчишь? Неужто боишься, м?
— С чего бы вдруг мне Вас бояться? — с вызовом ответил Энфилд, тут же нервно сглатывая. — Я думаю, Вы себя переоцениваете, мистер Хайд.
В ответ Хайд расхохотался. Юноша поморщился от его смеха: он показался ему сумасшедшим и противным, словно скрип несмазанной двери.
— Каков глупец! — сквозь хохот выговорил Хайд. — Тебе повезло, что я сегодня в хорошем расположении духа. Если тебе повезёт ещё раз, я, быть может, отпущу тебя без травм, несовместимых с жизнью.
— Да что Вы себе позволяете?! — возмутился Энфилд. — Вы смеете мне угрожать? Мистер Хайд, опомнитесь! Проблем не обере—
— Заткнись, — грубо оборвал его собеседник, махнув когтистой ладонью. — Я собирался показать тебе кое-что. Если ты помолчишь, то мне не придётся лишний раз зажимать тебе рот.
Ричард уставился на него взглядом, полным презрения, и искренне понадеялся, что способен сжигать людей, просто посмотрев на них. Увы, это не сработало: мистер Хайд никуда не исчез, не обернулся горсткой пепла под ногами, которую ветер смог бы разнести по всему Лондону. Отнюдь! Хайд, живее всех живых (что казалось фантастичным, ведь бледен он был точно покойник), схватил его за запястье и с рыком потянул куда-то в сторону. Энфилд тут же всполошился, принялся было дёргаться и возмущаться, как мистер Хайд вцепился острыми когтями в его руку, не убавляя шагу повернулся к нему на четверть, и угрожающе сверкнул алыми глазами. Энфилд тут же прикусил язык и бросил попытки сопротивляться, но лишь оттого, что они начали бродить пустыми, узкими улочками, на которых юноша не то, что никогда не был — он просто даже не знал, что они существуют.
Хайд вёл его куда-то в абсолютно неизвестном направлении, и Энфилд слишком поздно осознал, для чего это. Эдвард заводил его на неизвестную, а значит, на вражескую территорию. Ричард тысячу раз успел пожалеть о том, что покинул дом этим вечером. Они шли в нагнетающей тишине не меньше пятнадцати минут, прежде чем Эдвард вывел их к… берегу Темзы. Вокруг было пустынно, Ричард недоумевающе огляделся вокруг. Зачем мистер Хайд привёл его сюда?
Хайд тоже огляделся, хищно и резво, а затем потянул Энфилда ближе к воде. Юноша сглотнул: Хайд что, собирался его утопить? Неужели тот инцидент так сильно задел его гордость? Мистер Хайд зашёл к нему за спину, чем-то зашелестев.
— Мистер Хайд, я... — начал было Энфилд, совсем уж отчаявшись.
— Чш, — оборвал Хайд. — Помолчи.
— Да хватит уже! Полно дурачиться, объясните, какого Дьявола Вы меня сюда притащили?
— Какой нетерепеливый мальчишка, — устало прорычал Эдвард, и через несколько мгновений Энфилд почувствовал, как его резко дернули, а затем что-то холодное, вероятно, стальное, коснулось его горла. Он остолбенел, не смея вздохнуть: Эдвард Хайд держал кинжал в опасной близости к нему. — Хочешь, чтобы я перерезал тебе глотку? — шёпотом спросил мерзавец на ухо Ричарду; последний лишь нервно мотнул головой. — Чудненько! Ты меня невероятно раздражаешь, Ричард Энфилд. Но в тебе что-то, мм... есть. Что-то поганое.
— О ч-чем Вы, мистер Хайд..? — рискнув, спросил Энфилд. Он чувствовал себя опозоренно, слушая свой севший от страха голос.
— Когда ты содрал у меня сто фунтов для родителей той мелкой сучки, я подумал, что ты просто любишь совать нос не в свое дело, — ответил Эдвард, сильнее прижимая острие к коже. — Но затем ты заставил меня искупаться в треклятой Темзе, испортив мне всё веселье, и я собирался прикончить тебя там же, не явись твой дражайший кузен. Тогда я отступил и всё думал, как тебе отомстить и когда подловить момент, чтобы избавиться от твоей крайне надоедливой персоны. Я навёл справки и кое-что обнаружил. Ты ведь у нас занятный джентльмен, примерный джентльмен. Изучаешь историю, жертвуешь деньги на благотворительность, посещаешь книжные вечера. Просто прелесть! Но тут же: тебя не раз видели в пабах выпивающим, а также флиртующим направо да налево, даже к замужним женщинам не стесняешься проявлять внимания. Неужто не беспокоишься за свою репутацию?
Энфилд покраснел. Про замужнюю леди всего один раз было, откуда он прознал?!
— В-вам наговорили чепухи обо мне, мистер Хайд..!
— Да брось, — скрипуче рассмеялся Эдвард. — Ты ведь далеко не такой, каким пытаешься казаться. Ты мне завидуешь.
Если бы Энфилд сейчас держал в руках чашку с чаем, то он бы определённо выронил её из рук от подобного заявления. Как дерзко..!
— Ты бы хотел быть столь же свободным, как я, — продолжил Хайд. — Я вижу это сквозь всю твою святость.
— Вы ошибаетесь! — вскрикнул Энфилд, от смятения позабыв о кинжале у шеи. — Вы не свободны, мистер Хайд, Вы просто омерзительны!
— Да ну? — ухмыхнулся Хайд.
— Да! — с жаром ответил Ричард. — Вы нарушаете все нормы приличия, все морали..!
— Ах, морали. Это то, что тебя сковывает, верно? — Энфилд вновь замолк. Коготь Эдварда Хайда завёл его выпавшую прядь за ухо, на что Ричард инстинктивно пожелал отпрянуть, но не смог. — Что ж, удачливый мальчик, у меня есть для тебя кое-что. Предупреждаю: будет больно. Но если будешь орать слишком громко, я отрежу тебе язык.
Не успел Энфилд опомниться, как в его рот насильно влили неоново-зелёную жидкость, что обожгла рот. Хайд сжал его челюсти так, что Ричард не мог сплюнуть. Он попытался удержать жидкость во рту, но Хайд, точно животное, прошипел ему на ухо недвухзначное «глотай, мать твою». Зажмурившись, Энфилд проглотил.
Сначала он ничего не почувствовал: противная жидкость стекла по стенкам пищевой трубки, переставая жечь ротовую полость, но не оставила никакого послевкусия. Хайд выжидающе молчал, Энфилд, запуганный произошедшим, стоял, словно мраморная статуя, и медленно втягивал холодный воздух через рот.
Прошло полминуты. Ничего не произошло. Хайд заволновался:
— Неужели я где-то оши…
Энфилд недослушал: тело вдруг пронзило такой резкой болью, что он не смог сдержать истошного вопля, падая на колени. Кости словно ломались одна за другой, будто его наживую перемалывали в мясо-костную муку. В груди застрял второй крик боли, но Хайд встрепенулся, зажимая ему рот ладонью.
— Тс, тише, — с некой заботой произнёс он. К сожалению, Энфилд был не в том состоянии, чтобы заметить не совсем характерное для мистера Хайда поведение. — Это в первый раз так. Сейчас пройдёт, — а затем добавил более привычное. — Весь Лондон своими криками перебудишь, оборванец.
В ушах зазвенело, в висках запульсировало. Он был уверен, что Хайд его отравил. Его как будто разрывало изнутри, откуда-то от сердца. Энфилд с трудом подавил подступивший рвотный позыв, чувствуя, как худые пальцы мистера Хайда ослабили ему галстук, оттянули ворот рубашки для доступа воздуха. А затем он потерял сознание.
Очнулся он со странным чувством чего-то нового, ранее неизведанного. Ещё не до конца придя в сознание, Энфилд ощутил, что чувства заметно обострились. Он с трудом разлепил веки, уставившись в затянутое серыми тучами ночное небо. Разум ощущался на удивление ясным, но тело чувствовало легкую слабость. Он медленно повернул голову, наткнувшись взглядом на Эдварда Хайда: тот сидел прямиком на земле рядом с ним и безумно улыбался. Энфилд припомнил последние события и тут же вскочил, движимый недовольством и гневом. Он никогда так ярко не ощущал этих эмоций, как сейчас, и точно не мог определить, с чем это связано, да и не хотел. У него было дело поважнее: выяснить, что за дрянь в него влил мистер Хайд.
— Чем Вы меня опоили, будьте Вы прокляты?! — прорычал Энфилд, совсем не узнав собственного голоса. Низкий и хриплый, точно он застудил горло или вовсе сорвал его. Энфилд прокашлялся, хотя дискомфорта в связках никакого не ощущал. Мало ли.
— Восхитительно, это сработало ещё раз, — проигнорировав, протянул Хайд. — Почти не изменился внешне..!
— Чего..?
Вместо желанных ответов, Хайд поднялся и потащил его ближе к воде. Сначала Энфилд не понял, к чему это было, но стоило лунному диску выйти из завесы туч, как он с ужасом вытаращился на своё отражение. От его светлых локонов не осталось и следа: цвет волос, кажется, стал точно тёмное дерево, черты лица казались острее, а сам он — бледнее.
Теперь Энфилд заметил изменения и в своей слаженности: он стал ростом ненамного выше Эдварда Хайда, стоящего рядом (и с забавой смотрящего на панику Энфилда), да и в целом ощущал себя более хрупким, чем был «до». От ужаса у него открылся рот и тут же закрылся: Энфилд увидел зубы, ничем не отличающиеся от зуб-бритв Хайда, а взгляда на свои руки Ричард не решался перевести: он боялся увидеть такую же худую, когтистую кисть.
— Что Вы со мной сделали..? — отшатнувшись, прохрипел Энфилд. У него снова потемнело в глазах, и он был уверен, что в ту же секунду потеряет сознание, но этого не произошло.
— Небольшой подарок, — Хайд вновь залился смехом. — Ты даже не представляешь, какой куш ты сорвал!
Хайд подошёл ближе, грубо поднимая лицо Энфилда за подбородок, затем повертев влево-вправо, словно оценивая результаты, удовлетворенно хмыкнул.
— Будем считать, что ты, мм... заинтересовал меня, Ричард Энфилд, — будто подытожил Эдвард. — Не бойся, действие сыворотки спадёт через несколько часов, я смешал для тебя более слабую дозировку. К утру ты снова будешь собой, но, — он потянул юношу ниже за галстук, чтобы продолжить шёпотом в самое ухо, — если тебе понравится то, что ты ощутишь этой ночью, то я буду ждать тебя здесь, у Темзы. Я дам тебе неделю на раздумия, увидимся в следующую пятницу, если ты этого пожелаешь, — Хайд отстранился. — Не смею больше задерживать Вас, мистер Энфилд! Хорошего времяпровождения!
И был таков! Пораженный произошедшим, Ричард совсем не уследил направления, в котором удалился мистер Хайд. Да черт с ним! В нём самом что-то изменилось. Энфилд вновь уставился в своё отражение в воде, хватая руками потемневшие волосы и падая на колени от безмолвного отчаяния. Ему было противно смотреть на себя, хотелось выколоть глаза, но то, что покоилось в его душе было невозможно вытравить. Энфилд упёрся лбом в землю, заходясь в рыдании.
Что он сделал не так? Ему всего двадцать шесть, и за все свои двадцать шесть лет жизни Ричард только и делал, что хранил проклятую репутацию! Родители никогда не были ласковы с ним, требуя от единственного сына идеальности в учёбе, в поведении, во всем. Только бабушка позволяла ему немного детских шалостей, когда Энфилд был подростком, и, быть может, только благодаря ей в нем остался жизнерадостный запал, но по-настоящему он никогда не чувствовал себя свободным. Эдвард Хайд был прав, и Энфилд ненавидел то, что не мог признать очевидного. Он завидовал мистеру Хайду, а оттого и желал ему наказания. Морали сковывали Энфилда, как цепи: он вырос в них и боялся другого мнения, боялся общества, боялся осуждения. Он и так был одинок, постоянно надоедал своему кузену, мистеру Аттерсону, лишь затем, чтобы проводить в одиночестве меньше времени, и если бы светское общество отказалось от него, Энфилд бы не выдержал. Мистер Хайд был независимым, он делал то, что хотел делать, и когда Энфилд осознал этот простой и единственный закон Эдварда Хайда, он действительно начал испытывать некое чувство зависти. Было даже оскорбительно, что Хайд раскусил то, что Энфилд прятал глубоко в себе, всего за пару встреч.
Сейчас он чувствовал себя униженным и жалким, давясь рыданиями, как малолетний, но не мог не заметить, как в нём разливалось нечто новое, первородно злое.
— Да к черту, да к черту… — сквозь слезы шептал он. — Да пошло оно всё к Дьяволу, хватит с меня...
Его плач перешёл в истеричный хохот. Энфилд поднялся, не отряхнувшись, и поплёлся куда-то в сторону Кавендиш-сквер по всё тем же незнакомым узким улочкам. По пути ему попался вусмерть пьяный мужчина, окликнувший его, но стоило Энфилду поднять на него взгляд, как мужчина будто тут же протрезвел, извинился и поспешил ретироваться.
В груди жгло от ненависти и досады. Энфилд брел меж домами и вышел к началу Кавендиш-сквер. На глаза ему попался цветочный магазин с аккуратным выставленным прилавком и слегка поскрипывающей вывеской. Он смутно припоминал хозяйку этого магазина, миловидную леди Меллису, а также её дочь Джули, которая частенько продавала цветы по утрам самолично и очень любила этим заниматься.
Ричард был уверен: каждая композиция на витрине была выложена юной Джули с трепетом и любовью к своему делу. От всей этой аккуратности ему вдруг стало так погано и омерзительно, что он, словно в тумане, нашёл под ногами камень покрепче и со всей силы швырнул его в витрину. Раздался звон стекла, а Энфилд, точно возбужденный и яростный зверь, принялся один за другим бить уцелевшие вазы и горшки, топтать ногами нежные ромашки и сладко пахнущие розы. Юноша до конца не понимал, что делает, но в данную минуту это приносило ему душевное удовлетворение, а значит, было правильным. Энфилд разошёлся так сильно, что опомнился, когда от внешней составляющей витрины магазинчика осталась только треклятая вывеска. Он хотел избавиться и от неё, как вдруг в спину прилетело столь неожиданное:
— Молодой человек, что Вы делаете?!
О, Боги, только не это. Он медленно развернулся, и девушка сзади него испуганно взвигнула, будто увидела чудище. С трудом он узнал в ней леди Джули.
— Что
Вы делаете в столь позднее время на улице, мисс? — вместо ответа прорычал Энфилд, желая поскорее убраться прочь. Он был в перевозбужденном состоянии и совершил страшную ошибку, и пока в нём ещё были живы остатки здравого смысла, он должен был вернуться домой.
— Вы не ответили! Что с моим магазином? Это Ваших рук дело...?! — дрожащим голосом почти пропищала мисс Джули. — Вы понесёте наказание, мистер… Как Вас зовут...?!
— Не Вашей светлой головушки дело, мисс, — огрызнулся он, оглядываясь вокруг. Легкомысленной девчонке будет трудно доказать его причастность к разгрому магазинчика, и, более того, она совершенно точно не узнала в нём его самого, ведь ещё пару дней назад Ричард приглашал её сходить в театр, а затем куда-нибудь поужинать. Она тактично ему отказала, так что вряд-ли не узнала бы, будь он сейчас Ричардом Энфилдом как таковым. Но он не был, он был кем-то другим, и Энфилд не желал придумывать себе никаких вторых личностей, так что принял решение просто бежать. — Прошу прощения, мисс, должен покинуть Вас! Не ходите по улице в ночное время, нынче небезопасно, — кинул он, прежде чем резко рванул в тёмную часть переулка. Леди Джули крикнула ему что-то вслед, но он не разобрал.
Кем он становился? Какому влиянию поддался? И почему так хорошо ощущал себя, портя то, во что невинная девушка вложила душу? Почему чувство хаоса и гадости вдруг оказались такими приятными, что он не смог удержаться от желания растоптать цветы? Чёртов Эдвард Хайд! Он сотворил с ним ужасное этой ночью, он точно растлил его в моральном смысле, оставив семя порока прорастать в светлой и чистой душе Энфилда, и это семя, будь оно неладно, начало приживаться.
В полнейшем смятении он дошёл к своему дому, ввалился внутрь. Огромное зеркало в прихожей вновь напомнило о его новом облике мерзавца, так что от злости Энфилд едва его не разбил, но удержался и, прикусив губу, развернул к стене. Уснуть той ночью сначала показалось ему непосильной задачей, но стоило ему сесть в мягкое кресло и опустошить не меньше половины бутылки вина прямиком с горлышка, как его веки залились свинцом и сомкнулись, а голова валуном упала на плечи.
Проснулся он поздно: из-под занавесок уже во всю лился дневной свет, а из приоткрытого окна тянулся шум ожившего Лондона. Энфилд зевнул, поначалу приняв события прошлой ночи за дурной сон. «Приснится же такое...» — нервно хохотнул он, собираясь выйти из дома на прогулку с мистером Аттерсоном, как вдруг в прихожей вспомнил про отвернутое зеркало. В горле пересохло, когда он разворачивал его обратно, и как же сильно отлегло от его сердца, когда в отражении на него смотрел высокий светловолосый джентльмен с мягкими, нежными чертами лица и с абсолютно обыкновенными зубами. Он выдохнул: теперь произошедшее точно было для него больным плодом воображения, так что волноваться было не о чем.
Утро выдалось морозным: Энфилд весь продрог, пока ждал мистера Аттерсона на улице. Он всё думал о дурном сне, о словах Эдварда Хайда в нём и о выводах, к которым он пришёл после его грешной проповеди. Ему стало почти ощутимо погано, когда он вновь ненароком подумал, что желал бы подобной жизни. Чушь, бред. Ему прекрасно жилось и так, и незачем было портить другим людям жизнь — по крайней мере, он убеждал себя в этом.
Из раздумий Энфилда выдернул тянущий его за рукав газетный мальчик.
— Свежий выпуск газеты, мистер! Не хотите ли взять? Всего пять пенсов!
— Я дам тебе семь, — устало улыбнулся Ричард, протягивая мальчику монеты и забирая из его рук газету.
— Вы так щедры! Спасибо, мистер, хорошего дня! — поблагодарил малец, вернувшись на своё место. Энфилд помахал ему и развернул газету. Но стоило ему прочесть заголовок, как он весь будто заледенел изнутри.
« Разрушенный магазин цветочный магазин на Кавендиш-сквер! Мистер Хайд обзавёлся фанатами?
Сегодня ночью неизвестный юноша разгромил небольшую цветочную лавку «Благоухания» в начале Кавендиш-сквер. Свидетельницей стала дочь хозяйки магазина мисс Джули Анабэль Картер, которая утверждает, что молодой человек разбил витрину, растоптал цветы и разломал все вазы и горшки. По её собственным словам, она вернулась поздно ночью в лавку, чтобы забрать нечто очень ценное и забытое утром, когда увидела тот ужас и того джентльмена. При том, она совершенно не запомнила его лица, но безумно испугалась и говорила о незнакомце с одним лишь омерзением. «В нём не было ничего отталкивающего внешне, но стоило мне увидеть его лицо, как я тут же почувствовала, что мне противен этот человек до глубины моей души» — так высказалась мисс Картер. Мы предположили, что то был небезызвестный лондонский дебошир мистер Эдвард Хайд, который частенько был замечен в подобного рода пакостях, но мисс Картер отвергла эту догадку, ведь однажды ей довелось видеть Эдварда Хайда во время случая у Темзы, и человек, нанесший ущерб лавке её матери, был кем-то иным. Миссис Меллиса Картер, хозяйка магазина, сказала, что поиск преступника уже начат полицией. Мы надеемся, что семья Картер получит желанное правосудие, а сами задаёмся вопросом: неужто у Эдварда Хайда появились последователи? »
«О, Бог мой...» — подумал Энфилд, роняя газету под ноги. Произошедшее не было сном.
И теперь у него имелись… некоторые проблемы.
