Я бы мог про всё забыть, я бы мог тебя любить, но это — лишь игра
в очередной раз глядя на себя в зеркало, ася чувствовала себя побитой. вид настолько ошеломительно пустой, что ей даже перестало казаться нормальным быть рядом с ним почти в таком состоянии. нервном, обиженном и до боли в груди пустом. она не хотела плакать, захлёбываться в собственных страданиях из-за какого-то гречкина. то, что она стоит перед зеркалом в его особняке, в его чёртовой комнате уже почти доводило до истерики, ведь она уже давно не чувствовала себя как дома в этом огромном и чаще всего пустом замке. ожидание томило хуже, чем понимание трескающегося по швам хорошего отношения к скоро уже новому бывшему. парень как обычно не торопился, спокойно проводя время в клубе с очередной левой, даже не вспоминая о своей давно любимой. теряясь в её развратных поцелуях где-то за углом, гречкин забывал обо всём. и об его обещаниях не блядствовать с извинениями на коленях, и о безмерно любящих глазах аси, которая в очередной раз простила пьяную измену. новая пустая временная пассия быстро забралась руками куда не надо, но и он её не останавливал, предаваясь пьяному экстазу. её выломанные руки и прижатое к прохладной стене горячее тело заводило его больше, чем что-либо ещё в этом неправильном мире. кусая загривок, оставляя пестрящие отметины на теле очередной временной, он представлял её, которая никогда бы не пошла на это, хоть гречкин и не проверял. где-то внутри что-то страшно и больно скребло, но удовольствие всегда было у него на первом месте. кирилл привык, что его солнце всегда прощает ему его пьяные блядки. загребущие руки пустой блондинки уже спокойно гладили его бёдра, как только он выпустил её руки из хватки. её тихие вздохи и мольбы действовали на парня неумолимо хорошо, он не стал томить её ожиданием. ради нескольких минут жалкого удовольствия он пожертвовал всей её любовью и заботой. да и откуда она узнает о его новых приключениях в пьяном угаре где-то за углом в дорогом клубе? гречкин даже не замечает, как эта девчонка умело оставляет на его шее засосы, царапая спину сквозь рубашку на два размера больше нужного. он торопится и получает, что хотел, застёгивая ширинку джинс и уходя в закат от обиженной девушки, наивно надеявшейся на что-то большее. в особняк он не торопится, наивно полагая, что его любимая уже давно спит и видит самые прекрасные сны в мире, с его участием, конечно же. он снова подходит к барной стойке и закидывается новой порцией алкогольных коктейлей. ася стоит у зеркала, рядом её туалетный столик и их общая фотография на фоне высоток в нью-йорке. та летит на пол, стекло вдребезги разбивается, и ася оставляет всё, как есть, ступая мимо осколков. поднимает фотографию, смотрит, глотая слёзы, и поджигает её, с болью смотря на исчезающие воспоминания. ася подходит к двери, смотрит долго. глаза противно щипает, она надеется, что успеет уйти до его прихода. на часах почти два часа ночи, в санкт-петербурге белая ночь, от которой нигде не скроешься. она решает постоять здесь ещё несколько минут, в надежде что её глупое предчувствие — скользкий обман. когда-то для кореневой было странным иметь балкон прямо из спальни, но за время её жизни с гречкиным она стала смотреть на это, как на что-то совершенно обычное для богатенького человека. она часто ходила на этот прекрасный балкон среди ночи, просыпаясь от шума где-то на первом этаже — чаще всего это возвращался пьяный в хлам гречкин, который запнулся где-то по дороге в комнату. сейчас, выходя из комнаты на балкон, она ощущала приятный холодящий ветерок, ныне её уже не радовавший. пачка сигарет в руках была почти пустой — за этот злосчастный вечер она скурила почти всю. новая сигарета, зажигалка и сигаретный дым, щекочущий лёгкие. она вспомнила, как кирилл увидел её курящей впервые — на его балконе, в пижаме и ужасно злым лицом, которое тут же растворилось, стоило ей увидеть его. где-то вдалеке шумел привычный мотор от двигателя. скоро будет здесь — она тушит сигарету о пепельницу, чувствуя зябкую неудовлетворённость невозможностью докурить. через несколько минут он подъезжает и оставляет машину около входа. ася решает не уходить и просто сказать ему всё, что она думает об их недо-отношениях. кирилл запинается на пороге своего особняка, отбивая коленку и тихо скуля от резкой боли. ася остаётся в комнате и стоит также напротив зеркала, как и несколько минут назад. от неё пахнет сигаретами вперемешку с дорогими духами. гречкин ещё несколько раз запинается о ступеньки лестницы, отбивая себе всё, что только можно. даже сейчас он чувствует это противное и липкое напряжение, исходящее из его комнаты. — солнц, — кричит, волоча ноги, — помоги до комнаты подняться. асю почти тошнит от этого давно лишнего ласкового прозвища. она начинает многое вспоминать, как и недавно прочитанную фразу.любовь живёт три года…
так и их «любовь» прожила три года и затухла окончательно по милости кирилла. — солнц, — снова кричит, но уже ближе. явно уже поднялся и шёл к комнате, — ты спишь? ася молчит, сжимая ладони в кулаки и часто моргая, чтобы задержать нахлынувшие слёзы. она слышит его шаги, ком наступает к горлу всё сильнее и сильнее, ася чувствует, что если сейчас не выкинет всю свою доброту к нему, то не сможет спокойно уйти и не простить его после очередного приезда в её квартиру. кирилл вваливается в комнату обессиленным пьяным созданием, держась за стену возле входа. — солнышко, а ты чего не выходила, — сладким и одновременно ядовитым голосом щебечет он. каждое слово скользит по коже аси, ей отчасти противно от его слащавого голоса, — я же тебя звал. — кирилл, — она произносит это имя, и теперь оно не остаётся тёплым отпечатком на душе, — нам надо поговорить. — солнц, — снова пропевает он, подходя ближе к девушке. треплет её каштановые волосы и слегка завивает белую прядь впереди. её зелёно-голубые глаза прожигают в нём дыру, но гречкин пьян, чтобы понять, что что-то не так. взгляд опускается на его шею, где узорами раскиданы засосы, а потом на рубашку, где ярким следом выделяется красная помада, — давай завтра? я сегодня вообще не в состоянии, — он обнимает её, вдыхает аромат духов на её шее, но ася резко отстраняется и отходит на пару метров, — кис, ты чего? — в зеркало посмотри, — она уже не смотрит на него, только на балкон и небо города. кирилл повинуется и ему кажется, что он попал не домой, а в отрезвитель. — ася, я всё объясню, — теперь она слышит почти серьёзного гречкина. сколько раз бы он ей не изменял по пьяне, раньше он не допускал ни одного следа ни на теле, ни на одежде. только чужой парфюм вился вокруг него неприятным шлейфом, что и выдавало его блядствования. — нет, кирилл, ты больше ничего не объяснишь, — она смотрит на него ледяным взглядом, складывая руки на груди. внутри него что-то щёлкает, как и тогда в клубе, — мы расстаёмся. — что, нет, погоди, солнце, — торопливо бормочет, потирая виски, — мы не можем… — кто сказал, что не можем? — ася, пожалуйста, прости меня, такого больше не повторится. — сказал кирилл в 43 раз, — грубит, смотрит на него. видит, как в его глазах все рушится, но ничего не делает — она больше не простит и не останется. даже если у него начнётся истерика, как в прошлый раз, — да, я считала, и мне надоело постоянно чувствовать себя никем для тебя. — ася, ты не никто, — его дыхание сбивается, он трепёт свою причёску, приводя её в гнездо, — ты — моё всё. ты же знаешь? — нет, не знаю. — кис, прости меня, я тебя умоляю… — знаешь, кирилл, ты похож на оловянного солдатика из той самой сказки андерсона, — голос аси кажется кириллу слишком пустым и бесчувственным, он еле держится на своих двоих. — и чем же я на него похож? — вырывается прежде, чем он пытается обдумать её слова. — правда, у него не было одной ноги, — она секундно прерывается, смотрит прямо в его серые бесстыдные глаза и продолжает, — а у тебя нет сердца. и тут она обходит его, едва задевая плечом. покидает его особняк она тихо, бесшумно, обещая себе приехать завтра и забрать свои вещи, которые могла у него оставить. на пороге у выхода из особняка она слышит протяжный крик и падающую мебель, разлетащуюся в щепки.Кто-то ушел на дно, а кому-то всё равно. Погрустили, а завтра забыли, будто не были и не любили.