Speechless

Где-то в таверне на пути между Штирией и Замком Дракулы За окном мечется дождь. Рокочет, накрывает и так затерянную в лесах деревушку плотной стеной шума и влаги, полностью хороня её обитателей за пеленой ливня. Глухо хлопает входная дверь. Как раковина моллюска на мгновение приоткрывает шум наружного мира и снова смыкается во внутреннем и тёплом. Цепеш отряхивает с волос капли дождя. Как всегда ему невероятно везёт: из всей компании именно ему приспичило выйти как раз в тот момент, когда разбушевалась стихия. В этот раз заботиться о лошадях в повозке выпало именно ему. Оглядывает отведённую им каморку и морщится. — Не самый приличный ночлег на свете. Ограниченное пространство перед ним можно описать тремя словами: тихо, спокойно, убого. Под потолком трещит несколько свечей, подвешенных дешёвыми цепями в деревянных полусферах на манер светильника. Из мебели — простая двуспальная кровать да какой-то стол, напоминающий больше сундук. Распластанный шерстяным пятном ковёр задумывался наверное для уюта, но он только подчёркивал простоту помещения, если не сказать ущербность. Алукард вздыхает, пытается найти плюсы. — Хотя бы тепло, и на том спасибо. Хьюга ответно хмыкает. Он кажется близким и одновременно незнакомым. Или из-за нового костюма, или дело в отстраненной позе. Вдобавок многослойность его одежд мешает увидеть лицо и подробности позы. Старый костюм Неджи (тот самый, что Алукард сам ему подбирал), до атаки штирийских вампирш видел лучшие свои дни. Однако спешные походные условия не располагали достать что-то достойное. Да и на пути от Штирии до замка они намеренно миновали редкие крупные города: нужно было быстрее добраться обратно. В противном случае в каждом из городов пришлось бы оставаться ещё на пару дней, ожидая, пока Бельмонт протрезвеет. Поэтому единственное более-менее нормальное, что удалось добыть, — два полотна белой и оранжевой ткани, из которых Сифа с помощью магии и ловкости рук соорудила какую-то длиннополую многослойную конструкцию, напоминающую одеяния Востока. Всё остальное найденное или не подходило по размеру, или не было комфортным. В таком костюме Хьюга смотрелся непривычно, но стоило признать: ему шло. Да и вообще выглядело так, будто ему комфортнее в этом полотне, нежели в прежнем. Кажется, он уклончиво что-то говорил про «напоминает одеяния моей родины». Однако общие детали рассмотреть всё-таки можно. Уловить позу, настроение. Он неподвижно сидел на краю кровати. Идеальная линия спины, замершие на коленях руки. Сосредоточен и спокоен, глаза закрыты. Если не знать, что минуту назад он хмыкнул, кажется, вообще находился в трансе. Впрочем, может Адриану просто померещилась реакция? Мол, настолько жаждал услышать хоть что-то, и придумал то, чего не было. Может, просто иллюзия? Ливень снаружи скрадывает негромкие звуки… Перед этим, представляя в голове диалог, Цепеш прикидывал: вот он бросит стандартную фразу, Неджи ему ответит и все разрешится — закрутится беседа и они наконец-то всё обсудят. Не тут-то было. Он вроде и не обжегся ледяным молчанием, но и ответом это назвать сложно. Вдобавок весь внешний вид Хьюга показывал, что он вообще не расположен к беседе по душам. Пространство будто заморозилось. В ледяной Штирии, где дыхание леденело на полпути, так грудную клетку не сковывало, как сейчас. Оказывается, рядовую фразу, брошенную «для вида», перенести так же сложно, как и молчание. Во время путешествия вчетвером, с Сифой и Тревором, было легче: не нужно объясняться, важнее сохранить дружескую обстановку и не высвечивать те проблемы, которые возможно решить только вдвоём. Зато сейчас, наедине… Алукард молчит. Слова комкаются в горле, кажутся глупыми. Озвучить всё напрямую? «Как здорово, что ты выжил?» «Спасибо, что согласился вернуться?» Стыд от нелепости формулировок жгуче ошпаривает, прокатывается по мозгу раскалённым, стягивает нервы. Добивает и то, что Цепеш не встречает ответного желания развить разговор. Хьюга сидит прямо и, кажется, настолько сконцентрирован, что пальцем не дрогнет. Однако если внимательно присмотреться, он вовсе не кажется спокойным. Неестественно ровная осанка и неподвижная поза обнажают намерение создать искусственное, силой воли поддерживаемое спокойствие. Только руки выдают в нём настоящее: пусть и лежат на коленях в строгой, вымуштрованной позе, но сжимают ткань брюк нарочито сильно, топорщат волны крупных складок. Неджи выглядит так…словно боится сорваться. Алукард настороженно хмурится. О чем он думает? Может, тоже хочет что-то сказать, но не понимает, как? А если вообще сожалеет, что согласился вернуться обратно? В голове острым вспыхивает нужная формулировка: «Я могу хоть как-то рассчитывать на прощение?» Даже не так. «Я вообще могу на что-то рассчитывать?» Чёрт… Вздох оседает в крошечной комнате алогизмом, темным пятном среди слепящей тишины. Алукард вдруг понимает, что уже достаточно долго стоит посреди порога в насквозь мокрой одежде и тонет в собственных мыслях. Да, пора уже признаться, длительная рефлексия никогда не помогала ему в решении проблем. Нужно просто действовать. Отключить голову. Он снимает дорожный плащ, вешает на кривой гвоздь недалеко от входа. Хорошо, что основной урон дождя пришёлся на плащ: одежда практически не промокла. Откидывает потемневшие, отяжелевшие от воды пряди назад. Мокрые волосы неприятно облипают спину, но это помогает сконцентрироваться. Он выдыхает. Решается. — Ещё немного и доберёмся до замка. Дорога обратно не должна занять много времени. И ничего в ответ. Молчание. Только шорох дождя за хлипкими стенами. Хочется раздраженно цыкнуть. Снова всё не по плану. Цепеш пытается сдержаться, но до конца не удаётся — срывается в нервный смешок. — Если ты, конечно, хочешь верну… И вдруг, не добравшись до окончания фразы, получает реакцию. Тёмные пряди взметаются резко, мажут по воздуху быстрым движением, эхом возвращаются обратно. Неджи в пару шагов пересекает узкое пространство, сокращает расстояние и… — Не сотрясай воздух зря. Руки ложатся ему на плечи, буквально вдавливаются ладонями. Секунда — и Хьюга подаётся вперёд, почти ударяется губами в его. Ведёт напористо, заставляя раскрыться. Сразу втягивает в жадный, распаляющий изнутри поцелуй. Не церемонится на мягкие движения губами, действует жёстко, даже агрессивно. Порывистый шаг, совсем не похожий на сдержанного шиноби. Шаг, красноречиво выдающий всё его нетерпение. Обнажающий все чувства сразу. «Я не умею выразить словами эмоции, никогда не получалось» — вспоминается вдруг сказанное Неджи после их первого поцелуя. Так вот оно что. Хьюга пытается «выговориться» доступным ему способом. Через действие. Алукард еле сдерживается, чтобы не хмыкнуть в чужие губы. Что ж, очень эффективный способ. И довольно понятный: здесь многое прочитывается. Злоба в напористых движениях. Уязвлённая гордость, попытка отыграться, когда он намеренно не даёт перехватить инициативу, не открывается до конца. Но в размашистых, властных смыканиях губ, крепком нажатии ладоней на плечах угадывается не только гнев. Под злостью Хьюга прячет нечто другое. Жажду. Голод телесного тепла. За показной злобой скрывается поглощающая всё остальное, временем взращенная тоска. «Ты по мне скучал…», — проносится в голове Алукарда, и это понимание приятно до остроты. Пробегается по всему телу, взрывается в груди, опускается горячим предвкушением к низу живота. Радость взметается вспышкой, до экзальтации. Адриан поддаётся неожиданно накрывшим эмоциям, с готовностью отвечает. Порывисто обнимает, сжимает крылья лопаток, перебирает пальцами тонкую ткань одежды. Притягивает к себе ближе в бессознательном желании не отпускать. Жадно. Отчаянно. Вплавить в себя, чтобы больше и не думал исчезать. Но тут же осекается: замедляет движения губ, смягчает нажим ладоней, аккуратно скользит по спине. Осторожничает. На языке Хьюга, языке действий, даёт понять: он принимает все эмоции на свой счёт и соглашается с ними. Заслужил. Ладонь оглаживает линию позвоночника, поднимается выше, к плечам, осторожно зарывается в тёмные пряди. Нежные, массирующие движения пальцами по коже головы, прямо у основания шеи. Извинение и сожаление одновременно. Алукард уже давно принял решение: больше не станет прятаться и убегать, он способен доказать, что ему можно доверять. Он безумно этого хочет.

***

Постепенно Неджи расслабляется в его руках. Сглаживается порывистость движений, поцелуи вместо настойчивых становятся более тягучими. Он отстраняется лишь на миг, чтобы восстановить закончившееся дыхание. Адриан смотрит в глаза и перехватывает эстафету: воздух ощутимо застывает в груди, не впитывается в лёгкие. Вдох… Когда Хьюга просил «выключить» слова, он был прав. Потому что эмоции в его взгляде очень сложно описать вербальным языком. Здесь угадывается уже не злость, скорее деланное спокойствие, тоска… И что-то новое, хитрое, бликующее лиловыми отсветами. Он явно прячет нечто за этим лукавством, не хочет пока говорить. Выдох… В чем секрет? Он не успевает задуматься — Неджи сам ему этого не даёт. Зарывается пальцами в мокрые пряди, притягивает к себе для нового поцелуя. Дыхания на двоих не хватает. Воздух — накалённая нить. Того и гляди — порвётся, и пространство затопит всеми невысказанными словами, невыраженными чувствами, неразгаданными тайнами. Нужно восполнить. Они снова отрываются друг от друга на миг и дампир, пользуясь этим, разворачивается, прижимает шиноби к стене. Отодвигает мешающие складки одежд, утыкается носом в ключичную впадину и медленно, упоённо втягивает одуряющий запах травяной росы, идущий от кожи. В убогой каморке он кажется совсем уж нелогичным и оттого ещё более притягательным. Островок спокойствия среди хаоса и разрухи. Как же ему этого не хватало… Сердце колотится, заходится от волнения так, что уже даже дождь не так слышен. «Ты даже представить себе не можешь, насколько я скучал,» — думает Алукард, сжимая чужую спину. — Не сомневался, — едкой усмешкой в ответ. — Ещё скажи, что не буравил стену с бутылкой вина в ожидании меня. Цепеш реагирует даже не задумываясь. — Как ты… — и замирает на полуфразе, схватывает очевидное. — Я что, реально сказал это вслух? Неджи усмехается. — Видимо, не смог удержаться. — бледные, покрытые мозолями пальцы касаются плеча, но не двигаются дальше. Шиноби пытается скрыть нетерпеливое подрагивание рук, борется с желанием ощутить знакомую, нечеловеческую твёрдость кожи под ладонями. Хьюга в своем репертуаре. Видно, что еле сдерживается, чтобы снова не прильнуть, не касаться, видно, что хочет, но все равно продолжает язвить. Его подколы стали острее, а сам он — искреннее. Что-то изменилось внутри, необратимо и резко. Потрескивает пламя хлипких свечей над потолком, отражает его внутренний конфликт конвульсивным подергиванием света. Свет бликует персиковым на бледной щеке, отражается на радужке яркой тёплой точкой. Алукард вдруг интуитивно понимает: дело не в робости. Неджи боится не решительных действий… Он боится не сдержаться. Цепеш временно давит желание нервно сглотнуть, гасит подступающее возбуждение. Раз уж они дошли до разговоров, есть возможность получить нужный ответ сразу, не читая его в языке тела. Дампир решается и идёт ва-банк: на новых правилах, через подколы. — Как и ты? Но коварный оппонент словно предугадывает его планы и меняет тактику. Вместо ответа Неджи… просто улыбается. Но не так мягко-сдержанно, как обычно. Он словно знает, как сейчас выглядит в глазах смотрящего, и искренне этим наслаждается. Это улыбка соблазнителя, знающего, что он хочет. Кого хочет. Что-то внутри Алукарда лопается и глухо ухает вниз. Кажется, его выдержка.

***

Усмешка Неджи быстро исчезает. Меняется атмосфера. Один тягучий взгляд — непонятный, гипнотизирующий до мурашек, — белая марь, зовущая, утягивающая в трясину. Адриан засматривается, пропадает в ворохе ощущений. Голову ведёт от спёртого воздуха, от долгожданной близости, он расслабляется. Теряет бдительность. А Хьюга вдруг сильнее вжимается ладонями в твёрдо-мраморные плечи, приподнимается, одним ловким движением перекрещивает ноги за спиной. Алукард рефлекторно подхватывает упругую задницу и не успевает ни удивиться, ни съязвить, не успевает вообще ничего: тут же встречает горячие губы, а в приоткрытый рот быстро толкается настойчивый язык. Мажет по кромке зубов, намеренно огибает клык, чуть надавливает. Цепеш рвано выдыхает, глушит вибрацию стона. Сумасшествие. Все, что происходит, похоже на бред. Желанное видение, случайный сон. Что угодно, но не реальность. Чтобы Хьюга оказался настолько смелым. Чтобы отринул свою гордость… И Цепеш вдруг понимает: он уже прощён. Неджи доверяется ему настолько, что открывает ему самую уязвимую сторону себя. Нетерпеливую, жадную до ласки. Он тоже может быть эмоциональным. Тоже может по-настоящему хотеть. И осознание, что для него обнажают своё личное, настоящее, рушит все оставшиеся внутренние границы. Лёд непонимания плавится под взаимной искренностью. Алукард углубляет поцелуй, чуть усмиряет темп. Оглаживает ладонями округлые ягодицы, быстро сжимает и соскальзывает пальцами ниже, к прикрытой складками ткани промежности, чуть надавливает. Неджи вдруг выгибается в пояснице, жарко выдыхает прямо ему в рот. Черт возьми… Это ещё не стон, но выдох, полный ожидания. Обжигает губы, вышибает все сомнения из головы. Жар возбуждения разрастается, раскаляет каждую клетку тела. Стоит сохранять хотя бы собственную выдержку, иначе он кончит прямо сейчас, от осознания, что рядом тот, кого он так долго пытался вернуть. И Цепеш усиленно пытается не циклиться, не думать, но… В истоме Хьюга чуть приоткрывает глаза. Белесое марево радужки переполняется, плавится той самой, скрываемой раньше эмоцией. Похоть. Взгляд затуманен желанием. В нём теперь нет ни смущения, ни аналитической ясности. Лишь непреодолимая, инстинктами нашёптываемая жажда удовольствия. И Алукард теряется, захлёбывается интенсивностью чужого влечения. Понимает теперь, почему Неджи сначала был так холоден. Тоска, страсть и похоть обуревали его настолько сильно, что он попросту боялся утратить над собой контроль. Адриан чувствует его эмоции через один только взгляд, наполняется ими до сбитого дыхания, до звона в голове. Один взгляд, и какой… Трясина, утягивающая за собой. Марь, зовущая, поглощающая. Сопротивляться ей сейчас не представляется возможным. Да и не хочется. Он проскальзывает пальцами под второй, более тонкий слой ткани, усиливает нажатие, мажет указательным прямо по кромке ануса, сквозь одежду. Прижимается плотнее, буквально притирает Неджи лопатками в стену. Накрывает его рот своим и резко толкается бёдрами, так, чтобы чужой стояк соприкоснулся с его собственным. Хьюга коротко мычит в поцелуй, хватается за него уже судорожно, теряет связь с реальностью. Алукард усмехается про себя. Хорошо. Не нужно всё контролировать. Порой можно просто отпустить… Как они добираются до кровати, дампир уже не замечает. Он вообще мало что замечает, кроме тепла кожи под его ладонями, влажности горячего рта и пелены похоти в полуприкрытых глазах. Матрас жалобно всхлипывает, когда Хьюга устраивается на нем полулёжа, опирается локтём. Вообще всё остальное убранство каморки выглядит так минималистично на фоне просторной кровати, будто ее использовали только для одной цели. Возможно поэтому трактирщик так подозрительно на них косился… Но какая уже, к черту, разница. Сдерживая последние крохи самообладания, дампир опирается коленями на мягкую поверхность, так, что практически соприкасается с бледной кожей. Засматривается, буквально вбуравливается взглядом в каждый миллиметр того, что видит. За время их бесхитростных манипуляция многослойная конструкция одеяния потеряла первоначальный вид. Полы из плотной ткани раскрылись, задрались вверх, обнажая ноги до бедра. Не сдерживаясь, он проводит пальцами по гладкой коже, касается всего, что так привлекает. Высокий подъём стопы, нетипично изящный для парня изгиб голени, подтянутые округлое колено, выступающий рельеф бедренных мыщц… Рука доходит до кромки одежды, останавливается. Неджи коротко усмехается, смотрит на него снизу вверх пронизывающим взглядом. Считывает его просьбу без слов. Слитное движение рукой — пояс развязывается, одежда спадает с плеч. Адриан оглядывает выступающие линии ключиц и испытывает двоякое чувство. Восхищение и вина смешиваются внутри него в неделимый ком. Обнажённое тело таит в себе дихотомический флёр чужого и близкого. Хьюга похудел за всё это время. Развитые, крепкие черты бойца истончились, заострились формы. Теперь в нём уже не так просто было определить бывшего шиноби. Однако широкая линия плеч и твёрдый, уверенный взгляд ярко контрастировали на фоне внешней, субтильной хрупкости. Непоколебимость и ломкость. Противоречивая, но безумно привлекательная смесь… Взгляд сам по себе скользит по тренированному телу, огибает ключицы, заметные очертания ещё более выдающегося сейчас пресса, выпуклости ребер. И ниже, к тазовым косточкам, к полоске редких темных волос, чуть выдающейся над полоской нижнего белья. Алукард громко сглатывает. Пространство застывает. Уже не слышно шума дождя, треска свечей над потолком. Всё перебивает гулкий пульс в ушах, оглушающее биение сердца. Хьюга смотрит выжидающе, пристально, будто сдерживается чтобы не активировать эту свою клановую способность и просканировать насквозь всё, что так жаждет увидеть. Цепеш усмехается. Нервно, через силу. Хьюга действительно изголодался. В таком случае, он не будет заставлять ждать. Только разве что… Разве что немного помучает. Он ловит жемчужно-белёсый взгляд, и не, отрываясь, поддевает пальцами край рубахи. Ткань поднимается медленно, дюйм за дюймом. Алукард замечает, как взгляд падает ниже его собственного, на открытую полоску кожи, и довольно усмехается. Поднимает ещё выше, до уровня ребер, в середине движения намеренно мажет подушечками пальцев по кубикам пресса. Хьюга сжимает губы в полоску, неотрывно следит за ним. Втыкается взглядом, как будто проникает под кожу. В груди расплывается тёплое, пульсирующее. Так приятно. Восхитительное ощущение — ловить полное внимание любимого человека. Он будто осязаемо касается тела, обнимает взглядом. Адриан довольно усмехается. Пальцы проскальзывают по косым мышцам, вдоль рёбер, к груди… Ме-е-дленно, постепенно… Когда рубаха наполовину открывает соски, шиноби не выдерживает: хмурится, сжимает челюсти до желваков. Дампир не может удержаться от торжествующего хмыка. Хочется довольно скалиться и беззлобно подначивать, но… — Прекращай. Голос хриплый, низкий. Властный. Такой, что по телу мурашками, импульсом в мозг. Приятно до одури. Внизу живота сворачивается горячим комом. Мгновение — светлая ткань летит на пол. Алукард уже сам не выдерживает долгих прелюдий. Стоит только наклониться — руки обнимают за спину, притягивают ближе. Скользят пальцами вдоль позвоночника, оглаживают лопатки, спускаются ниже, к пояснице… Так жадно. Ощущение, что Хьюга хочет запомнить руками каждый изгиб, восполнить то, чего так долго был лишен. И это до безумия восхитительно осознавать. Он и сам очень долго скучал… Ладони оглаживают поясницу, спускаются ниже, к кромке штанов. Пальцами поддевает край. Цепеш улыбается. Ловит намёк без лишних слов. Размыкает объятия, снова отстраняется для лучшего обзора. Шорох ткани, тихий звон ременной конструкции (которая в данном случае изрядно бесит), и… Несдержанное шипение сквозь зубы, когда Хьюга кладёт стопу на ткань, чуть ниже живота. Смотрит глаза в глаза, тонко усмехается. Не даёт ему закончить начатое, намеренно дразнит. От этого вида Неджи, его стремления контролировать практически всё, обещающего взгляда, слегка приподнятого уголка губы, внутри всё ещё больше распаляется. Пальцы сжимаются на выступающем контуре стояка. Дампир не сдерживается: закрывает глаза, шумно выдыхает. Стопа скользит по члену сквозь брюки несколько тягучих повторов и вдруг останавливается. Пропадает из уровня ощущений. Теряется. Цепеш в непонимании открывает глаза и падает в голодную белую пропасть. На лице шиноби больше ни тени улыбки. Нетерпение стирает её начисто, подмахивает конвульсивно грудную клетку. Не отрывая взгляда, Хьюга говорит лишь одно, почти что приказывает. — Снимай. Голос хриплый, не терпящий возражений. И вообще, как можно отказать, глядя в эти светлые глаза? Время, за которое он освобождался от брюк, растянулось до вечности. Проклиная собственные трясущиеся пальцы, сердце, бьющее прямо в уши, он наконец избавляется от бесполезного сейчас элемента одежды. Как только ремни с тихим звоном размыкаются, Неджи кладёт руки на бёдра, ещё обтянутые тканью, стягивает вниз. Цепеш вздрагивает, когда подушечки пальцев проезжаются по чувствительной коже бёдер. А потом и вовсе забывает о существовании приличных слов, стоит только почувствовать горячее дыхание через тонкую ткань белья. Да, Хьюга определённо изменился. В лучшую до неправильности сторону. Или…он был таким всегда, просто открывается только сейчас? Утонув в размышлениях, Алукард пропускает момент, когда оказывается полностью обнажён. Ощущает прохладу там, где обычно не чувствует, переводит взгляд ниже и… Медленно выдыхает сквозь зубы, заворожённый, обескураженный. То, как Хьюга смотрит : внимательно, будто пытается запомнить каждый излом вены, изгиб головки… Сканирует и без своего бьякугана, насквозь, а потом…несдержанно выдыхает, прикусывает свою нижнюю губу. Нет, в каком-то смысле его любовник сегодня слишком разговорчив. Разница лишь в том, что он предпочитает показывать свои желания невербально. Член в предвкушении вздрагивает. Конечно, от внимания Неджи это не ускользает. Тонкие губы изламываются усмешкой. — Так не терпится? — Заткнись, — шипит Алукард в ответ и получает ещё более ядовитый хмык. Во взгляде шиноби пляшут все возможные черти, которых только можно встретить. Мгновение — он присматривается, будто что-то оценивает. Дампир напрягается. Что он задумал? — Как скажешь. Следующее движение выбивает все остатки самообладания. Чтобы не заорать, Алукард прикусывает ладонь. Потому что Хьюга… Хьюга насаживается резко, сходу, на всю длину. Дампир шипит, с силой сжимает веки. Блять… Если такое будет дальше продолжаться, он кончит раньше времени. Пара медленных, тягучих толчков в узкое пространство горла, и Алукард не выдерживает, мычит сквозь зубы. Возможно, получится продержаться чуть дольше, если он откроет глаза и осознает реальность… Да, так он и сделает. Взгляду открывается чуть покачивающася тёмная макушка, ровная полоса носа, то и дело упирающегося кончиком в пах. Удивительно: весь из себя педантичный, помешанный на чистоте Хьюга явно наслаждается процессом. Ещё несколько движений — и он медленно скользит губами вверх по стволу, с мягким звуком выпускает изо рта. Смотрит прямо на него, глаза в глаза. Усмехаясь, берёт ладонью у основания и вдруг наклоняется, языком проводит круговым по головке. Адриан не сдерживается, шипит сквозь зубы. Всё-таки идея посмотреть, чтобы не улететь окончательно, была изначально обречена на провал. Потому что глядя, как жемчужно-светлые глаза, обычно такие чистые, затянуты маревом вожделения, как на бледной коже щёк распаляется румянец, соображать вообще становится невозможно. Хьюга дразнит: берет головку в рот, чуть посасывает, ощутимо проскальзывает языком по впадине. Такой он заводит до безумия. Кто бы знал, что обычно сдержанный, с чистоплюйскими замашками шиноби с таким самозабвением может … делать, то что делает? Неторопливо, всё ещё немного неумело, но с плохо скрываемым удовольствием. Через некоторое время Неджи вовсе забывает о начатой игре в гляделки, закрывает глаза, чтобы больше сосредоточиться на процессе, движется все размашистее. Его язык словно сам по себе: то проводит сбоку по стволу, то уже очерчивает кольцо вокруг головки, то снова скользит вниз… Или от осознания, что именно с ним он такой, или от обволакивающих томных толчков, или от всего вместе, — Алукарда ведёт окончательно. Он кладет ладонь на теплую макушку, зарывается в темные пряди, оттягивая, запрокидывает голову, и не сдерживаясь стонет. Перед глазами всё плывет. Свечное пламя тает медовой патокой, тёмные пряди змеятся чёрными лентами на кипенно-белой коже. Мир ощущений покачивается, сужается в одной точке, сокращается до плавящих мерных движений. Цепеш теряет момент, как начинает двигаться в такт. Буквально в шаге от пика удовольствие замирает. Хьюга отстраняется, смотрит на него уже нечитаемо. Дикий, ошалевший взгляд. Такой, что даже не нужно разоряться на короткие реплики-приказы, сразу всё понятно. «Я тоже уже на грани».