Мой наивный дурачок

Он часто раздражает, нет, - доводит до белого каления. Наивный, несуразный, несобранный и чрезмерно болтливый. Прилипчивый, словно банный лист. Как он вообще выжил в этих радиоактивных руинах? Как не провалился в первые несколько минут в бетонную бездну, беспомощно размахивая своими мелкими конечностями? Желтый, как детская игрушка, так дико контрастирует с окружающей мрачной действительностью - кажется, надави на него пальцем - он издаст пищащий резиновый звук. Почему именно он оказался в эту ночь в коридоре с бирюзовыми стенами, растерянно таращащийся в окно, выдавая себя на много метров вокруг непрекращающимся треском? Я не мог забыть его взгляд в первую секунду, как он повернулся ко мне, задрав дрожащие ручонки вверх. Маленькие, блестящие и перепуганные глаза уставились тогда на меня снизу вверх, а коленки потрясывались, не в силах удерживать своего хозяина в вертикальном положении. Он так глупо плюхнулся на пол - нелепый мальчишка, не умеющий жить, не понимающий, в какой ад он попал. "Шеф, то... Шеф, се" и бесконечное бла-бла-бла фоном на каждый наш общий шаг в темноту. Я вздыхаю, молча наблюдая за тем, как впечатлительное создание описывает свои переживания и мысли. Он не чувствует, когда стоит остановиться. У него нет рамок, только океан взволнованных рассуждений и глупых ужимок. Тьфу. Но когда он за милисекунду исчезает в сгустившихся тенях, я чувствую, что готов взорвать этот проклятый коридор, расстрелять темноту из пистолета, лишь бы этот дурацкий квадратный парнишка вернулся на свое привычное место за моим левым плечом и продолжил нести бессмысленную ерунду. Раздражающий, трескучий огонек - единственное, что согревает меня в этой холодной преисподней. Он был так нелепо счастлив, когда мы снова оказались рядом, сиял, как натертый медный пятак. Краснел, бледнел, задыхался и смотрел щенячьими глазами. Я не подал виду, что скучал без него. Я не могу себе это позволить, это слишком сложно, поэтому мы просто двинулись дальше. Он повторил мое имя, наверное, раз 500 за последние дни. Он семенил за мной по пятам, как преданная собаченка, как утенок, принявший ногу фермера за мать - и не затыкался ни на секунду. Я одергивал его от краев расщелин и ям, куда он то и дело намеревался провалиться, не следя за ногами. Неуклюжий дурачок смотрел на меня с благодарностью, с восторгом - и с чем-то еще, о чем я не хочу пока что думать. Я рычал на него, предостерегая о смертельных опасностях и грубовато отодвигал на безопасное расстояние от всех встречающихся дыр в полу. Он так старался растопить мою каменную оболочку, но даже не догадывался, что под ней уже теплится зажженный им огонек. Внешне я становился лишь мрачнее и отрешеннее. Я не мог выдавить ни слова, когда видел его влюбленное лицо. В одну из ночей он перестал болтать и затих в углу, на сломанном кресле. Мы обсудили завтрашние планы на исследование развалин, разделили обязанности, после чего я сел у разбитого окна, чтобы почистить пистолет, а он понуро отправился к этому креслу. Я все ждал, что вот вот снова начнется поток ощущений и мыслей, облаченный в звук глуповатого высокого голоса, но ничего не происходило. Удивившись про себя, я оставил пушку у окна и медленно приблизился к креслу, чтобы проверить, в порядке ли мой назойливый напарник. Он сидел, поджав коленки и обхватив их руками, упершись лицом в кожаную обивку кресла. Его желтый корпус слегка подрагивал в полумраке, выдавая едва сдерживаемые слезы. Я остановился перед ним, не зная, что сказать и что сделать в подобной ситуации, но он даже не заметил моих шагов. Парнишка чувствовал себя ненужным. Он больше не мог справляться с моей холодностью, ведь любой костер, даже самый яркий, когда-либо гаснет. Во мне что-то рухнуло вниз, словно сердце - или что там вместо него пряталось в этом бумажном туловище - сорвалось со своего места в пропасть. Что же я наделал?.. Кряхтя, я забрался на кресло и сел рядом, исподлобья сверля глазами стены. Плачущее тельце замерло, прислушиваясь. Черные квадратные пальцы сжали кожаную обивку. Он явно не ожидал, что я окажусь так близко к нему в эту ночь, что я обращу на него внимание. Ладони двигались, словно деревянные - я с трудом управлял ими. Непривычно и странно. Левая рука обогнула нелепый желтый корпус снизу, подтаскивая его к себе, а правая - накрыла сверху. Я старался быть бережным, но получалось не особо - не умею. Он не сопротивлялся, лишь едва слышно пробормотал что-то, напоминающее сбивчивые извинения. Он боялся, что причиняет мне беспокойство и раздражает прямо сейчас - когда я сжимаю его в руках. Я молчал, замерев, как статуя. Радиоактивный сквозняк струился мимо нас по пустому потрескавшемуся коридору. Мы просидели несколько долгих часов таким образом. Парень уткнулся мне в плечо своим светящимся экранчиком и закрыл глаза. Я же продолжал удерживать его в своих грубоватых неумелых объятиях, разглядывая темные тучи, плывущие за разбитыми стеклами. Я еще никогда в жизни не чувствовал, как силен огонек внутри меня. Как он разгорается тем больше, чем дольше я удерживаю в руках квадратную пластиковую коробочку с 6-тью круглыми кнопками. Было тепло и приятно. Что-то очень важное клубилось в нашем тихом углу на сломанном кресле. С каждой утекающей минутой я забывался, теряя напряженную тревожность, болезненный ледяной ужас, поселившиеся во мне с самого первого момента существования. Огонек бушевал, превратившись в невиданное пламя, которое не обжигало, а лишь наполняло светом и умиротворением. Кажется, мой наивный дурачок спал. А, может быть, лишь притворялся, чтобы я не выпустил его из объятий, не решаясь потревожить некрепкий сон. А мне было не важно. Теперь я бы все равно не разжал рук.