Свидетель

Обернувшись в мятую простынь, Энлиль мягко покинул ложе и отошел к окну — он ненавидел смотреть, как Шамаш уходит. Обычно для этого ему хватало времени, необходимого чтобы закрепить нагрудник. Покачивая в руках чашу с еще прохладной водой, Энлиль рассеянно слушал тишину за своей спиной. Его стальные глаза бесцельно бродили среди теней за распахнутыми резными ставнями, призванными подарить покоям хоть немного ночной свежести, но раскаленный дневным зноем воздух не покидал этот город ни на минуту. Невыносимо жарко. Невыносимо больно вгрызался шипами в сердце цветок, пускал в нем корни, ворочался и оплетал своими стеблями. Энлиль поморщился, отгоняя пытку глубже в сознание. Тиамат сказала, что боль скоро пройдёт, Тиамат никогда не обманывала своего нежно любимого сына. Она просила добровольно вынуть из груди эту страшную магию — и все вернётся на круги своя, его жизнь вновь станет полной. Станет прежней. Прежней… Энлиль вновь ощутил тяжелый металлический запах крови, толчками выливающейся из раненого сердца, угасший под его ладонями огонь Шамаша. Как его жизнь могла быть прежней без этого опаляющего душу пламени? Половина жизни не такое уж дорогое лекарство от смерти. Этот огонь никогда не принадлежал Энлилю, как и никому другому, кроме Шамхат, но гнев Шамаша спалил её дотла. Ее любовник вскоре задохнулся прямо в своей купальне, будто кто-то одним глотком выпил из комнаты весь воздух. Энлиль самодовольно растянул губы в улыбке. Несмотря на ослабленную цветком магию, её все ещё было достаточно для изящной мести. — Ты никак сегодня переутомился, друг мой? — напевно спросил Энлиль, с удивлением обнаружив Шамаша все ещё лежащим на его ложе. Подобрав края простыни, он опустился на мягкие шёлковые подушки, с избытком разбросанные как по кровати, так и по всей комнате, попавшись Шамашу под руку. — Хочешь, разомну твои усталые плечи? Шамаш на полпути перехватил тонкое запястье, что уже почти коснулось его кожи, тисками сжал в раскаленной ладони. В комнате мгновенно стало жарко, как в жерле вулкана. Запахло паленой тканью — прямо под ними чадила одна из подушек. Белокурые волосы прилипли к взмокшей спине. Под искрящимся взглядом Шамаша Энлиль гордо вскинул подбородок и с силой высвободил руку. Небрежным движением Шамаш потушил зачинающийся пожар. — Почему ты ведёшь себя так, будто ничего не случилось?! Морщась то ли от неприятного запаха, то ли от досады, Энлиль брезгливо отбросил безнадёжно испорченную подушку подальше от кровати. — Ты здесь, ты в моих покоях, ты все также проводишь ночи рядом со мной. Ты жив. — Взгляд гордого мага смягчился, а плечи расслабились. — Для меня изменилось столь немногое. Шамаш все ещё сверлил его взглядом, но искры в нем уже угасли, остыли обжигающие пальцы. Пусть не зияла больше рана от кинжала в его груди, но что-то внутри выло и металось загнанной пумой. Умирать было гораздо понятнее, чем жить после смерти. Каждый удар сердца о собственные ребра отнимал один такой же удар у Энлиля, и страх выбивал всегда крепкую почву из-под его ног. Воин не привык бояться за свою жизнь, так о чем был этот ужас? — Мне было суждено умереть из-за собственной глупости, и я умер. Не ты должен был платить за мои ошибки. Почему, Энлиль? Что-то новое разглядел Шамаш в прозрачных, всегда колко смеющихся глазах воздушного мага. Спокойствие? Знание? — Уверен, у тебя есть ответ на этот вопрос. Багровая полоса зажглась на нежной коже, когда Энлиль снова потянулся к Шамашу: след вспышки его гнева. Легкими пальцами приласкал щеку, едва коснулся напряженных губ. Шамаш никогда не разрешал себя целовать, никогда не делал этого сам. Его упрямые потресканные губы — единственная часть тела, которой Энлиль не касался ни в одну из множества их коротких ночей. Свежий ветер ласкал любимое лицо и плечи, заблудился в волосах. Шамаш подхватил Энлиля и усадил на свои бедра. Тот обхватил его поясницу коленями, максимально сократив дистанцию между их телами. Энлиль слушал его прерывистое дыхание, сам забывая сделать вдох. Шамаш запустил руки в шелковистые светлые волосы. — Я хочу остаться. Я буду защищать тебя до последнего нашего вздоха. — Сердце моё… Дыхания смешались и стали одним целым. Преодолев последний сантиметр пространства, Энлиль коснулся горячих губ Шамаша, и тот сразу же углубил поцелуй. Тихий стон утонул в этом омуте. Энлиль так давно жаждал, упивался поцелуем, как путник, что после долгой дороги наконец припал к роднику. Короткий вздох — и в воздух взметнулись пергаменты, зашелестели страницы раскрытых книг, жалобно заскрипели ставни: весёлый ураган прошёлся по освещённой ярким светом луны комнате. Шамаш оторвался от губ Энлиля, обхватил ладонями его лицо, покрывая жадными, неосторожными поцелуями щеки, скулы, уголки глаз... Как он не замечал в них эту нежность, что плескалась и переполняла ранимую душу. Принимая новую, жадную ласку, Энлиль увлек Шамаша за собой, утопая в подушках. Поцелуи спускались все ниже, обжигая шею, росчерки ключиц, часто вздымающуюся грудь. Луна моргнула жёлтым глазом, и исчезла за одной из крыш спящего города, оставляя два сердца наедине с собой.